Пропавшее кольцо императора. IV. Нашествие орды - Роман Булгар

Ее большими возами свозили ближе к городу. Искусные умельцы, храня от других свои секреты, замешивали из нее тесто, укладывали в формы, сушили на солнце, затем обжигали. По сравнению с природным неотесанным камнем кирпич имел большие преимущества.

Кладка с его помощью велась легко, стена получалась на удивление ровной и прочной. С ним не столько возни и мороки, как с камнем…

Неподалеку от пары узковатых глаз, внимательно наблюдавших за разрезанным надвое полем, под неосторожной ногой степняка, в этом дремучем лесу быстро потерявшего свою самонадеянную уверенность, хрустнула сухая веточка, и сотник Угхах вздрогнул, нервно поежился.

– У, мангусы! – проворчал он.

Томящее и изводящее душу, неприятно гнетущее предчувствие, чуть было отступившее в затаенные уголки, на время запрятавшееся после сытного завтрака, вновь накатило тревожной волной, обдало холодком, докатившись до костяшек пальцев, занывших ломящей болью.

– Чтобы ваши души проклятый Эрлик-хан к себе забрал!

Дремучие и непроходимые урманы пугали сына привольных и, как ему в далеком детстве казалось, попросту не имеющих границ степей, наводили суеверный страх. Привыкший к беспредельным просторам Великой степи, в замкнутом и узко ограниченном пространстве сотник терялся, попадая всякий раз в тупик, совершенно не понимая, что ему делать и как правильно поступить в том или ином случае.

Будь они все посреди бескрайней равнины, безошибочное решение пришло бы само собой. А тут сотник чуть ли не панически боялся каждой отбрасываемой могучими деревьями тени. И страх его имел под собой одну вескую причину, наличие которой Угхах скрывал от своих сородичей, как мог. Прошло всего-то чуть больше десяти годков с того самого памятного дня, оставившего на всю жизнь страшную зарубку. Тогда он, сваленный с коня могучим ударом тупым концом короткого копья, угодил в позорный плен к неизвестным им доселе булгарам.

– Вот я вам всем! – погрозил он кулаком неизвестно кому.

По воле Повелителя Вселенной их занесло столь далеко от родного Онона, что они уже и не надеялись вернуться обратно.

Шах Хорезма Мухаммед бежал от праведного гнева великого кагана. И после того, как к их ногам пал поверженный Самарканд, Чингисхан отправил в погоню за грязной собакой, носившей на пальце кольцо Сулеймана, своих лучших и талантливых полководцев: импульсивного и неистового Джебэ-нойона и, в противовес первому, спокойного и рассудительного Субэдэй-багатура, дал им в помощь самолюбивого и непослушного Тохучара…

…Призванные к Повелителю весной года Дракона (1220) немедленно прибыли они в его огромную шелковую юрту и подобострастно пали на толстый войлок перед золотым троном. Задумчивый и отрешенный, Чингисхан, несмотря на свой возраст, с выпрямленной спиной сидел на правой пятке, обнимал рукой левое колено.

Повернув голову, Субэдэй единственным глазом косился на того, кого знал еще юношей. Тогда сына Есугэй-багатура звали Темучином.

Весь огромный улус, оставленный ему отцом, разбежался, а большая семья будущего повелителя Великой степи, Великого хана всех ханов, влачила самое жалкое существование. Но уже тогда чувствовалось, что дерзкого потомка Борджигинов ждет великое будущее.

На остриженную голову каган надел привычную мягкую меховую шапку с вшитым в нее большим изумрудом, по краям которой свисали хвосты черно-бурых лисиц. Его серо-зеленые кошачьи глаза, до самых краев наполненные тихой отрешенностью, прояснились и пристально смотрели, налившись стальной беспристрастностью, на склоненных перед его величием непобедимых багатуров. Выдержав долгую и крайне томительную паузу, «Единственный и Величайший» заговорил низким хриплым голосом с едва заметным придыханием:

– Лазутчики известили, что сын желтоухой собаки, грязная жирная собака хорезмшах Мухаммед, тайно покинул, бросил войско. Петляя, как трусливый заяц, и заметая все следы, как старый загнанный лис, Мухаммед мелькнул на одной из переправ через реку Джейхан…

Подрагивающие от гневливого возмущения веки кагана прикрылись. Он не стал называть вслух то, о чем его ближайшие соратники знали и сами. Кривая усмешка скользнула по его высохшим губам:

– Трусливый шакал везет с собой несметные богатства, накопленные за сто лет шахами Хорезма. Его надо поймать раньше, чем он сможет на свои деньги набрать новое большое войско…

Хотя, кто сейчас встанет под знамена того, кто сам бежал от своего же войска, позорно бросил его и всю свою страну в самую трудную для отечества минуту. Разве этакий трусливый правитель способен собрать новое войско, поднять своих подданных на войну?

– Мы даем вам, – каган пристально посмотрел в глаза Джебэ, потом медленно перевел свой взгляд на Субэдэя, – двадцать тысяч всадников, два ваших тумена…

Полководцы согласно закивали. Этого им сполна должно хватить. Чем больше войско, тем оно становится неповоротливее.

– Если же вдруг у Хорезмшаха, – в глазах у Чингисхана замерцали таинственные огоньки, – окажется эдакое войско, что вы подумаете: можно ли вступить с ним в схватку, то воздержитесь от боя… Только глупец безрассудно сует голову в петлю, не страшась ее смертельного обхвата. Но тотчас про все меня известите!

Серо-зеленые глаза кагана сузились и яростно засверкали.

– Тогда я пошлю Тохучар-нойона, и он один справится там, где вы вдвоем не сумеете победить…

С пола послышалось возмущенное сопение нойонов, и великий хан позволил себе снисходительную улыбку и добавил, смягчая свой тон:

– И все же мы думаем, что наше повеление сильнее, чем все войска Мухаммеда. Знайте, что пока вы не будете тащить вислоухую собаку Мухаммеда на цепи, ко мне не возвращайтесь!..

Чингисхан дал им понять, что пока его нойоны не найдут кольцо китайского императора, украденное мусульманами, он не желает никого из них видеть. Только исполнив его поручение, могут они вернуться.

– Если же разбитый вами в пух и прах шах с кучкой своих негодных людишек будет от вас в страхе убегать, чтобы спрятаться от моего гнева в высоченных горах или мрачных и темных пещерах, как злой дух, исчезнет на глазах людей, то вы все и всех уничтожающим ураганом пронеситесь по его владениям, не оставив ни клочка и пяди земли без своего зоркого взгляда…

Нойоны выпрямились. Драгоценный перстень должен быть найден, чего бы это ни стоило. На это нельзя жалеть ни времени, ни сил…

– И помните! Всякому городу, проявившему покорность, окажите милость и снисхождение, оставьте там небольшую охрану и правителя, строгого и неподкупного. Мне нужные живые и послушные подданные. Что толку в мертвецах, от них один смрад. Но всякий город, вставший по своей непомерной гордыни на путь сопротивления, немедленно без всякой жалости берите приступом! Не оставляйте там камня на камне и обращайте все в угли и пепел!..

Какое-то время слышалось одно лишь тяжелое дыхание Повелителя Вселенной. Потом он поднял глаза и с язвительной улыбкой добавил:

– Мы думаем, что наше повеление вам не покажется трудным…

Одноглазый Субэдэй молчал. Он был слишком хитер, чтобы задать первым нелегкий вопрос. Но не таким был порывистый Джебэ-нойон.

Ему терпения никогда не доставало. Он выпрямился и спросил:

– О, Единственный и Величайший! Если же шах Хорезма самым чудесным образом будет убегать от нас, вестников твоего праведного гнева, все дальше и дальше на заход солнца, сколько же времени нам гнаться за ним и удаляться от твоей шелковой юрты?

Вперив свой единственный глаз в угол, Субэдэй с нетерпением ожидал ответа кагана, хотя знал его наверняка. Пока они не найдут кольцо китайского императора, дорога назад им заказана.

От китайца Елю-Чу-Цая он знал историю перстня, который был послан властителем Парфии в подарок императору Поднебесной, но по дороге его украли. Великий шаньюй хуннов Модэ носил его на своем пальце. А после следы перстня теряются. Кольцо всплывает то в одном, то в другом месте. По некоторым сведениям, перстень оказался в руках правителей тюркского каганата, которые считали себя наследниками былой великой империи хуннов, создателями Вечного Эля.

Теперь якобы владельцем кольца был Мухаммед…

Словно поверху, прошелестел свистящий голос Чингисхана:

– Куда бы ни убегала от вас эта жирная собака, вы будете гнаться за Мухаммедом до конца Вселенной, пока не увидите Последнего моря.

Кряхтя и поеживаясь, Субэдэй-багатур, изогнутый и кривобокий, поднял коротко стриженую голову и прохрипел:

– Если шах Мухаммед обратится в рыбу, скроется в морской бездне?

Сморщив в недоумении лоб, собрав вместе тонкие линии морщин, задумчиво почесав переносицу, хан монголов перевел на своего верного полководца недоверчивый взгляд, словно пытался проникнуть в его самые потаенные мысли.