Пропавшее кольцо императора. IV. Нашествие орды - Роман Булгар

Размазывая по лицу жгучие слезы отчаяния, Узун, низко пригибаясь, прикрываясь локтями от больно стегавших веток, бежал и бежал вперед, стараясь даже не думать о том, что может твориться у них дома.

Хорошо помня то место, где они обычно переходили речку вброд, он безошибочно выскочил к шумящему водяному перекату, искрящемуся под солнечными лучами. Высоко задирая ноги, он прошлепал по воде, помогая себе руками и коленями, быстренько взобрался на кручу.

Теперь до аула осталось рукой подать…

Дозорный заметил, как вдоль берега, часто спотыкаясь, бежал к ним навстречу и быстро приближался какой-то неизвестный малай, и сразу почувствовал неладное, тронул поводья, понукая свою лошадь.

Его напарник, не понимая причин сильного беспокойства своего товарища, недоуменно оглянулся, потом затрусил следом.

– Там! Там! – тяжело дыша, пацан тянулся рукой в сторону леса.

Всем своим видом он хотел показать, что случилась непоправимая беда, а все нужные слова, как назло, застряли в пересохшем горле.

– Что там? – прищуриваясь, переспросил дозорный.

И ему мгновенно передалась гулко звенящая во всем мальчишеском облике тревога, сопровождаемая страхом и жутким отчаянием.

– Там… татары… наш дом…

– Твой дом там, за урманом? – в один миг напрягшиеся дозорные переглянулись: враг, оказывается, совсем близко!

– Мы живем на опушке дальнего урмана. Мой отец – бортник Нургали по прозвищу Корт…

Необъяснимая тревога вихрем ворвалась в аул вместе с всадником, за спиной которого сидел долговязый подросток.

Она катилась, бежала вместе с поднявшимся лаем собак, неслась за лошадиными копытами от дома к дому, пока не докатилась до избы, в которой располагался караулбаши.

– Первый и второй десяток, по коням! – скомандовал начальник выставленного в округе караула, выслушав краткий доклад дозорного.

Не время для длинных разговоров, его и так уже немало потеряно. Судя по объяснениям малая, незваные гости заявились ранним утром.

За это время солнечный диск успел подняться довольно высоко. Им придется немало постараться, чтобы догнать вражеских лазутчиков.

Скосив глаз, посмотрел на Узуна. Понятная жалость шевельнулась в его груди. Не хотелось думать о плохом, но ничего хорошего о судьбе близких мальчика он сказать не мог. Вряд ли кто останется в живых.

Разведчики обычно за собой полон не тянут – он сильно сковывает подвижность, мешает движению. Если только им «язык» понадобится. Да на что может сгодиться татарам простой бортник, чего он может им сообщить тайного о своей глуши? Если только им вдруг понадобится проводник, к примеру, до самого Биляра. Может, они туда и рвутся?

– Кинзя! – крикнул он. – Скачи к юзбаши, сообщи ему о татарах…

Он-то свое дело исполнит. А там уж сотник пусть сам принимает решение: докладывать ему о случившемся в Биляр или нет. А он свою задачу выполнит, выйдет на перехват чужеземных разбойников.

– Коня мальчишке! – распорядился он. – Заводного коня подберите! – крикнул караулбаши, остро чувствуя, как им овладевает нетерпение.

Скорее всего, непрошеных гостей на опушке урмана они не застанут. Их всех, видать, ожидает долгая погоня, и без запасного коня малаю не обойтись, иначе скоро отстанет.

Не дожидаясь особого распоряжения, Узун сперва ласково потрепал конскую шею. И лишь тогда он одним неуловимым движением ловко вскочил на подведенного ему мерина.

– Если ты метко стреляешь, как управляешься с лошадью, – хмыкнул гарцевавший рядом десятник, – то из тебя выйдет неплохой воин…

Через годик-два, а то и раньше, если, не дай тому случиться Аллах, никого из его родных в живых не останется.

Одна тогда дорога останется парню – идти в войско эмира. Впрочем, случись война, скоро все мужики в войске окажутся.

Натужно стонала под очередным мучителем несчастная женщина. А вокруг деловито сновали степняки, безмолвно подчиняясь коротким, отрывистым приказам своего угрюмого командира.

– Шевелитесь, времени мало…

Привычными и сноровистыми движениями завалив барана, монголы споро свежевали тушу, рубили ее на части. Чуть в сторонке разводился костерок, а над ним устанавливался вертеп. Воины в предвкушении горячей и жирной пищи потирали ладони – давно они уже не ели ничего другого, кроме засушенного творога. А тут еще вдобавок к баранине и зайчатина запекалась, жарились куски волчьего мяса.

В избе нашлось достаточно меда, свежего и выдержанного. Крепкая медовуха тоже пришлась им по вкусу.

Раскрывшимися, застывшими от ужаса глазами мальчонка наблюдал за передвижениями ворогов. Старался не смотреть туда, где лежала с распоротым брюхом сестренка, распростершись над буро темнеющей лужицей из собственной крови. Судорожно отталкиваясь ногами, он долго елозил мягким местом по земле, пока не уперся в бок сестры.

– Амина, Амина, – словно в забытье забормотал он, поворачиваясь лицом к ней. – Амина, Амина…

– Славненько! – негромко произнес задумчиво поглядывающий на них Кокчу. – Выходит, девчонку зовут Аминой.

Пока подчиненные забавлялись с хозяйкой, глумились над бабой, он занялся своей отвоеванной и ставшей теперь его законной добычей. Не обращая внимания на все ее сдавленные крики, монгол бесцеремонно содрал тонкую рубаху, расползшуюся на куски после первого же рывка. Ощупал жадным взглядом восхитительные линии стройных ног. Тяжело задышал, долго рассматривая темнеющий мысок из нежно вьющихся коротких волосков, едва прикрывающих собой розовеющую складку.

– А-а-а! – от разливающегося алой краской на щеках нестерпимого стыда девушка исторгла из своей груди отчаянный крик и рванулась, вырвалась на краткое мгновение из цепких рук.

Пригибаясь к земле, прячась от взгляда нескромных и недобрых глаз, она бежала, двигаемая одной лишь мыслью: поскорее добраться до колодца и броситься в него. В то, что она сможет как-то убежать и тем самым спастись, Амина не верила. Для нее все стало ясно и понятно.

Ее спасение крылось в ее смерти. Ничего другого не оставалось. В противном случае ее ждало, нет, об этом она даже не хотела думать…

Мгновенно определив направление, в котором ускользала пленница, Кокчу все понял. Он увидел колодец и бросился вдогонку, огромными шагами быстро настигая убегающую девушку, которая ничего, кроме спасительного деревянного сруба, установленного над ним ворота, не видела и ничего иного, кроме застывшего в ушах собственного крика отчаяния, не слышала.

Еще шаг, еще один шаг… и вот ее руки уже уцепились за покрытое скользкой сырой пленкой дерево… еще одно усилие, один рывок… и она, наконец-то, будет спасена, навсегда избавлена от тягот и мучений их жестокого и бессердечного мира.

Вложив все силы в свой прыжок, десятник в полете вытянул руки и успел ухватиться за голую лодыжку. Падая, он резко дернул девичью ногу на себя, таща и подтаскивая упирающееся, хватающееся за все, что попало, тело к себе. Вскочил, удобно схватил, перехватил в талии и понес к лошадям. Не выпуская Амину из рук, он порылся в переметной суме, вытащил нарядное платье.

– Одень! Живо! Убью! – пугая девушку, лишая ее последних сил к сопротивлению, угрожающе зарычал монгол.

Пока тащил свою отчаянно брыкающуюся пленницу, Кокчу успел оценить шелковистую гладкость ее кожи и теперь торопился скрыть эту красоту от чужих глаз. Нарыв в суме шаровары, кинул их девушке и только потом туго связал тонкой волосяной веревкой и руки, и ноги…

– Лежи! Не двигайся! – приказал он.

Ему следовало хорошенько подумать. Девушка все больше и больше нравилась ему. Наверное, многое что умеет. Жили хозяева избушки небедно. Живность кое-какая имелась, начиная от петушка и десятка кур и заканчивая парой дойных коров, жеребца и кобылы в стойле, не считая уже двух-трех коз. Может, и еще что-то водилось.

Работы по хозяйству немало. Значит, и на ее долю перепадало. Монгол думал об одном, но сказал совершенно не то, о чем мыслил:

– Не бойся меня, Амина, я не сделаю тебе ничего худого. Тебе и твоему братцу. После того, как он покажет нам дорогу, я вас отпущу…

– Врешь! – в прекрасных девичьих глазах вспыхнула и заплескалась лютая ненависть. – Развяжи меня!

Не отвечая, Кокчу шагнул к ней, ослабил веревку, стягивающую путы на ногах и руках, развязал ее, помог девушке сесть. С видимым наслаждением она вытянула ноги.

– Пей! – он протянул плоскую баклажку, доверху наполненную медовухой. – Сразу полегчает…

Насытившись, монголы вывели хозяйских лошадей, усадили на них булгарских пленников. Тела погибших товарищей втащили в избу.

– Бросьте падаль в избу, – распорядился Кокчу, тыкая островерхим носком кожаного сапога в бездыханное тело бортника и показывая пальцем в сторону распростертой на земле маленькой девочки.