Эффект разорвавшейся бомбы. Леонид Якобсон и советский балет как форма сопротивления - Дженис Росс

Для еврея создание такого необычного произведения искусства, как «Свадебный кортеж», было вдвойне трудным делом. Это было очень, очень опасно, особенно во времена бывшего Советского Союза, быть борцом – и с бюрократией Министерства культуры, и с местными чиновниками. Якобсон был борцом. Коммунистическая партия очень сильно контролировала деятельность художников. Невозможно было оставаться по-настоящему независимым; но у него была способность быть очень независимым. Он нашел свое особое место в Советском Союзе, где продолжал быть независимым и демонстрировать невероятные художественные результаты. Леонид Якобсон совершил прорыв[184].

Затем поклонник Якобсона приступил к поискам дополнительной поддержки в Сибири. Ведь после того, как Фурцева согласилась разрешить Якобсону гастроли своей труппы в Сибири в ответ на приглашение Лаврентьева, партийные чиновники быстро выдвинули новое условие – он не мог выступать только в научном городке для аудитории ученых, а должен был также показать свои балетные постановки простым рабочим. Чиновники, видимо, решили, что публика из научного городка может быть «слишком элитарной» и поэтому благосклонно отнесется к балетам Якобсона. По мнению нашего собеседника, чиновники надеялись, что «простые рабочие сразу же начнут критиковать Якобсона». Таким образом, подготовка гастролей растянулась еще на несколько месяцев, пока он искал еще какого-то влиятельного человека, который пригласил бы Якобсона, и место, где можно было бы решить эту задачу по охвату советских рабочих. Затем поклонник Якобсона наткнулся на интервью в «Советской культуре», ведущей московской газете, освещающей культурные события в России, с Я. П. Осадчим, директором Челябинского трубопрокатного завода – крупного промышленного предприятия по производству нефтяных труб, расположенного в Челябинске. Обнаружив, что Осадчий поддерживает культурные мероприятия, он отправился в Челябинск, чтобы встретиться с ним. Осадчему, близкому другу председателя Совета министров СССР А. Н. Косыгина и выпускнику того же украинского политехнического института, что и Л. И. Брежнев, понравился проект, и он сказал, что считает это очень интересным предложением для 100 000 рабочих своего завода.

«Эти простые рабочие сразу же все поняли», – вспоминал организатор гастролей после первого спектакля труппы Якобсона в челябинском Дворце спорта на 3000 мест. Первоначально в рамках гастролей труппы Якобсона были запланированы только два представления из-за неуверенности в том, как отреагируют на его постановки зрители – ученые и простые рабочие. В первый вечер собралась довольно скромная аудитория, но на следующий день слухи о труппе начали распространяться. На второй вечер все билеты были проданы, и каждый последующий день, по мере распространения информации о спектакле, очереди из желающих получить билеты росли, пока в театр не стало набиваться по 3300 человек. Выступления были продлены на целую неделю, и все билеты на них были распроданы. Наш собеседник вспоминал:

Это было грандиозно. Это было невероятно. Зрители продолжали распространять новости, и их становилось все больше. Это было очень эмоциональное выступление. Эти зрители сразу поняли, что такое «Свадебный кортеж». Они никогда прежде не видели такого искусства, какое создал Якобсон. Люди шептались о том, какой это был невероятный опыт. Труппа выступала целую неделю, и каждый вечер театр был полон[185].

Такая восторженная реакция рабочих и советской научной элиты из Сибири застала партийных руководителей в Ленинграде врасплох. «Это была очень сильная реакция, и ее невозможно было остановить, – вспоминал поклонник Якобсона. – Конечно, они надеялись, что реакция общества будет плохой, что простые рабочие никогда не поддержат эту работу. Что это будет хороший пример, подтверждающий, что искусство Леонида Якобсона было буржуазным и не представляло интереса для среднего советского гражданина». Но после такой реакции зрителей местная бюрократия в Ленинграде и Министерство культуры не смогли остановить спектакли. «Это был большой успех, в газетах было много хороших статей», – продолжал он, перечисляя успехи «Свадебного кортежа», как будто балет был оружием в ожесточенной идеологической битве, – чем он, собственно, и был. Различные слои советских граждан приняли балет Якобсона, и их энтузиазм и его успех невозможно было игнорировать.

Это было очень большое событие для Уральского региона. Оно стало возможным потому, что мы объединили мощные позиции Якова Осадчего и академика Лаврентьева. Представьте себе союз выдающегося руководителя в области промышленности и выдающегося деятеля науки. Это была очень мощная комбинация и хорошая стратегия. Мы разработали эту стратегию с Леонидом Якобсоном, чтобы сломать бюрократию, преодолеть бюрократию в лице министра культуры и местных партийных чиновников. После этого Леонид Якобсон начал гастролировать[186].

Интересно было бы представить, как «Свадебный кортеж» мог восприниматься этими новыми зрителями в отдаленных советских городах. Размышляя о влиянии этих постановок в первые годы их существования, И. П. Кузьмин, один из первых танцовщиков труппы Якобсона, писал:

Каждый персонаж «Кортежа» очерчен хореографом так ярко пластически и танцевально, что не перестаешь удивляться острой наблюдательности хореографа, его остроумию и доброте. Сюжет прост, почти банален – бедные родители выдают дочь за богатого жениха, а любимый человек становится как бы «третьим лишним». Но Якобсон смело раздвигает рамки жанровой сценки, придает ей самый серьезный обобщающий смысл. К чести исполнителей надо сказать, что они в полной мере справились с задачами, заложенными в пластической партитуре. Танец для Якобсона был образной формой человеческого мышления [Голубин 1990: 7].

Комментарии Кузьмина явно свидетельствуют о достижении Якобсона в «Свадебном кортеже»: он взял один из рассказов Шолом-Алейхема о жизни местечка конца XIX века и поднял его до уровня гораздо более глубокой притчи о страданиях и потерях, которая нашла отклик у населения, не имевшего до этого отношения ни к балету, ни к еврейской тематике. Кузьмин считает оригинальной трактовку Якобсоном сюжета о полутрагической еврейской свадьбе – сюжета, сходного с повествованием в «Скрипаче на крыше» Джерома Роббинса, который также получил свое название от картины Шагала, а сюжетную линию – от рассказов Шолом-Алейхема. Хотя Роббинс поставил «Скрипача» в 1964 году, за шесть лет до «Свадебного кортежа», у Якобсона не было возможности увидеть постановку Роббинса, и нет никаких свидетельств того, что он вообще знал о ней.

Интересно рассмотреть, как с разницей всего в несколько лет ведущий хореограф-еврей в США и ведущий балетмейстер в СССР использовали балет как средство для обозначения культурных различий. Оба обратились к рассказам Шолом-Алейхема на идише о жизни в местечке в царской России как к повествованию, обрамляющему этот танцевальный образ. Для Роббинса сюжет был окольцован в целом приятной ностальгией, но для Якобсона реальность была гораздо ближе, а распад мифа о счастливом конце – более ярким. Тем не менее опасность, связанная с обращением к этой