Драмы и комедии - Афанасий Салынский

М а р и я (встает, прислушивается). Егор?

Проходит в полутьму, возвращается в освещенную часть барака, ведя за руку бородатого парня с гитарой, в потрепанном ватнике. Это — Е г о р  Д о б р о т и н.

Егор!.. Ох, бородища… Прямо-таки допетровский боярин. Идем-ка вот, ну! Сядем, пошушукаемся.

Е г о р (держится с подчеркнутой независимостью, даже высокомерно). Я могу разговаривать громко. Мне нечего скрывать.

М а р и я. Спят люди.

Они садятся на полу.

Где ж ты скитался полтора года?

Е г о р. Дальний Север. Таймыр, Диксон. Заполярье.

М а р и я (вынимает из кармана своего полушубка пакет, разворачивает). Есть хочешь?

Е г о р (берет, разламывает хлеб и колбасу, половину прячет в карман, а то, что оставил для себя, ест). Благодарю. Правда, Север снабжается неплохо.

Входит  Л ю б и м.

М а р и я. Домой, в Излучинск, путь держишь?

Е г о р. Домой не собираюсь. Излучинска на моей карте нет.

М а р и я. Ай-ай, какого большого масштаба карта у тебя!

Е г о р (отдает Любиму припрятанные хлеб и колбасу). Мой друг, Любим Зуйков.

Л ю б и м (жует, с улыбкой кивает). Можете при мне говорить с ним о чем угодно.

М а р и я. Вы что же, вроде цензора при нем?

Л ю б и м. Слово сильней закона, оно имеет обратную силу.

М а р и я (парируя). А иногда — никакой не имеет. Егор, отсюда совсем близко до Излучинска! Быть в тридцати километрах — и не навестить родных?

Е г о р. Родственные чувства — это манная каша для детей.

Заслужил одобрительный взгляд Любима.

М а р и я. Зачем же ты в песне сейчас вспоминал маму?..

Е г о р. Не я сочинил эти слова. Песня, не больше.

М а р и я. Хорош!

Е г о р. Ослабнешь в родном тепле — и, чего доброго, останешься дома.

М а р и я. И оставайся!

Е г о р. Я — не один.

М а р и я. Приятеля устроим тоже.

Е г о р. Не захочет он…

Л ю б и м. Не захочет.

Е г о р. За эти полтора года я кое от чего отрешился. (Встает.) Извините, я пойду спать.

Л ю б и м. Вот так, благородно и с достоинством. (Тоже встает.)

М а р и я. Но мы не поговорили!

Л ю б и м. Вы начали дискуссию. Это не для нас.

М а р и я. Я хочу его понять.

Л ю б и м. Когда люди начинают понимать друг друга, они связывают себя. Человек свободен лишь в одиночестве.

М а р и я (иронически). Тот, кто понял, что горе происходит от привязанности, удаляется в пустыню, как носорог?.. Живете по канонам древних мудрецов? Егор! А что сказать Василисе? Или ничего ей не говорить?

Е г о р (долго стоит спиной к Марии, думает). Вы ее увидите завтра с утра? Передайте ей вот это. (Складывает пальцы правой руки так, что указательный и средний торчат, растопыренные.)

М а р и я. Что это значит?

Любим обеспокоен.

Е г о р. Римская цифра пять.

М а р и я. Ну?

Е г о р. Василиса поймет.

Е г о р  и вслед за ним  Л ю б и м  уходят.

Тихо. Спит уже весь барак. Устраивается на полу, положив локоть под голову, и Мария. Справа от нее — шорох. Шевельнулся второй шофер, пододвинулся.

В т о р о й  ш о ф е р. Будем знакомы: Вася Атаманчик.

М а р и я (с присущим ей любопытством). Прозвище твое?

В т о р о й  ш о ф е р. Фамилие! Известный человек. А тут, видишь… Бичи. И этот. (Указывает на спящего Миронова.) В случае чего толкни мене. Я буду спать на страже твоих интересов… (Обхватил Марию, но тут же получил хорошую затрещину. Обиженно трет физиономию.) Я думал, ты чуткая женщина.

Еще в ту минуту, когда второй шофер навязывает свое «внимание» Марии, на правой стороне сцены, представляющей сейчас коридор управления строительства Излучинской ГЭС, появляется  Б е з в е р х а я, изящная женщина.

Б е з в е р х а я. Сказать, что я завидую Одинцовой, не могу. Она была здесь, на стройке, секретарем парткома, я — культработником. Теперь она, как говорится, в гору пошла. А я осталась тем, чем была. Зато я не потеряла уважения к себе. Я скромно занимаюсь художественной самодеятельностью, клубом, стенной печатью, наглядной агитацией… плакаты всякие, лозунги… но кругом все понимают, что я способна на большее, гораздо большее. Что — район, я, может быть, и в области кого-нибудь поучила бы принципиальности! Правда, Одинцова этого не понимала. Однажды так зарвалась, что поставила вопрос о моем служебном несоответствии. И что, вы думаете, спасло меня от увольнения? Получил наш клубный балет первый приз на областном смотре. Вот что значит вовремя и хорошо станцевать! Так что ничего не могу сказать об Одинцовой, тем более теперь. Когда человек на повышении, тут уж терпи со всей прямотой. (Прикалывает кнопками на фанерную доску бумажный плакатик.)

Входит  М а р и я.

М а р и я. Привет, товарищ Безверхая.

Б е з в е р х а я (заискивающе). Ох, как вы раненько!

М а р и я. Уже волк умылся и кочеток спел. Из Колотухи, от нефтяников еду, ночевала в пути. Начальник — на месте?

Б е з в е р х а я. Сегодня — еще нет.

М а р и я (замечает беспорядочно брошенные в угол измятые красные полотнища). Что это?

Б е з в е р х а я. Лозунги. Под дождем, под ветром выцвели, порвались. Отработали свое, вот я их и сняла.

По коридору приближается  А в д о н и н, курносый, с наивными, печальными глазами. Вид у него странный. Он в шапке, полушубке, в брюках и носках. Авдонин оглядывается, ищет дверь кабинета начальника стройки. Останавливается перед Марией, подпрыгивает, трет ногу об ногу. Безверхая в изумлении уставилась на Авдонина.

А в д о н и н (глядя куда-то мимо Марии и избегая взгляда Безверхой). Начальника мне, самого большого.

М а р и я (смотрит на ноги Авдонина). А что это вы так налегке, по морозу в носках?

А в д о н и н. Это ничего, это я так. Женщина, короче говоря, жена даже, можно сказать…

Б е з в е р х а я. От жены убежал?

А в д о н и н. Да нет… Она меня, короче говоря…

Входит начальник строительства ГЭС  Д о б р о т и н, лет за сорок, чрезвычайно перегруженный работой человек. Даже в суровости своей он обаятелен.

Д о б р о т и н. Мария Сергеевна! Доброе утро.

М а р и я. Спозаранку я к вам, Анатолий Мартынович.

Добротин нетерпеливо смотрит на Авдонина. Опускает глаза, видит его ноги — и удивленно приглядывается к его лицу: не пьян ли с утра?

Д о б р о т и н. Это что же, с утра маскарад?

А в д о н и н (решительно сдвинув брови, делает шаг к начальнику). Товарищ Добротин, вы мне, как самый главный, решите вопрос…

Д о б р о т и н. Пройдемте уж ко мне, в кабинет. Пожалуйста.

Левая часть сцены, туда проходит Добротин, а вслед за ним — Мария и Авдонин, осторожно ступающий в своих носках.

Так с чего начнем?

М а р и я. Вот у товарища, как видно, вопрос очень срочный. (Протягивает руку Авдонину.) Давайте познакомимся. Одинцова, секретарь райкома партии.

А в д о н и н. Авдонин.

Д о б р о т и н. Так что же стряслось?

А в д о н и н. Исключительная, короче говоря, ситуация… Не подпускает меня моя супруга… (Смущенно косится на Марию.) Целый месяц, после загса, супруга в своем общежитии женском, а я в своем.

Д о б р о т и н. Встречаетесь на нейтральной территории?

А в д о н и н. Да нет. «Пока, говорит, ты комнату не получишь, какой ты мне вообще, к черту, муж и какой у тебя авторитет, раз тебе комнату не дают, женатому человеку»…

Д о б р о т и н. А-я-яй! Всей бы душой, из чувства мужской солидарности… Но нет ни одной свободной комнаты.

А в д о н и н. Товарищ Добротин, я все это в тайне храню, никто не знает, а то бы засмеяли ребята… Это ж позор для всего мужского рода, короче говоря!

Д о б р о т и н. Действительно, критическое положение, но придется вам подождать. (Марии.) Извините, пожалуйста, я буквально на несколько минут к главному инженеру, срочное дело… (Уходит.)

А в д о н и н (провожает его взглядом, полным тоски). Пришел к ней сегодня раненько утром в общежитие. Девчонки из ее комнаты — в первой смене, как раз одну ее застал. Снял валенки, думаю, вот сейчас поговорим. А она — как огреет! Лапки у нее — дай бог… Я от нее — в коридор, а она — дверь на замок. Вот в носках и того… задал Отрыв Петровича…