Два года в Испании. 1937—1939 - Овадий Герцович Савич

— Как будто бал, — сказала Соледад. — Но зачем столько света?

— Чем больше подчеркнутых предосторожностей, тем меньше подозрений, — ответил Андрес. — Вы не собираетесь лечь?

— Нет. Мне так легко дышится. И я все равно не усну.

— Вы волнуетесь?

— Конечно. Я так давно не видала мужа.

— Теперь уже ничего не случится.

— Надеюсь.

Андрес оглянулся и прошептал ей на ухо:

— Знаете, что я обнаружил? Один из пассажиров едет под чужим именем.

Соледад изумленно отшатнулась.

— Не пугайтесь. Ничего таинственного. Вы обратили внимание на Контрераса? Вы заметили, что он говорит не так, как говорят чиновники?

— Нет, — робко ответила Соледад.

— А я заметил. Я вспомнил, кто это. Мигель де Кредос.

— Кто это? Я очень необразованная.

— Известный писатель. Я знал, что он работает в институте земельной реформы, но совершенно забыл об этом. Мигель де Кредос — псевдоним. Едет он как раз под своим настоящим именем. Мы сейчас подшутим над ним.

— Разве можно шутить над большими людьми?

— Шутили же мы над «Цыганом».

— «Цыган» простой.

— Зато Кредос его не стоит.

Андрес разыскал Контрераса и привел его к Соледад. За ними потянулись остальные пассажиры и свободные матросы. Только капитан не сходил с мостика да «Цыган» разложил циновку в темном уголке палубы и, растянувшись на ней, заснул.

— Дон Мигель, — торжественно начал Андрес, — я вызываю вас на суд народного трибунала. Его члены — все бодрствующие этой ночью. Я обвиняю в вашем лице всю испанскую литературу, начиная с Сервантеса и кончая вами самим. Я обвиняю ее в том, что она вовремя не начала борьбы с фашизмом.

— В особенности Сервантеса, — фыркнул Контрерас-Кредос. — Если память мне не изменяет, в шестнадцатом веке фашизма еще не было.

Он подошел неохотно, приподнято-насмешливый тон Андреса и смех остальных раздражали его, но что-то задело его за живое.

— Совершенно верно, — подхватил Андрес, — в особенности Сервантеса. Он убедил мир и нас самих в том, что испанец либо безумен, как Дон-Кихот, либо глуп, как Санчо Панса.

— Старая песня, — снова не удержался от реплики Кредос.

— На ней построен фашизм, — отпарировал Андрес. — Фашисты считают, что их противники непременно впадут в безумие, а народ глуп и все вытерпит. Все бьют Санчо, все обещают ему счастье, и все помыкают им. Возьмем вас. Как писатель вы — Дон-Кихот: думаете, что изысканными статьями можно, как заклинаниями, разрушить чары волшебника Франко. Как руководитель института земельной реформы вы — Санчо: делите землю, которую фашисты отбирают у нас кусок за куском.

— Это совершенный вздор! — крикнул Кредос. — Бред! Дурачество!

Чувствуя, что уже втянул его в игру, Андрес оставил реплику без ответа.

— Мы сейчас на ничьей земле, вернее, на ничьей воде, — продолжал он.

— Нет, — вспыхнув, сказал помощник капитана, — пароход — это республиканская территория.

— Несмотря на шведский флаг?

— Несмотря ни на что!

— Все равно. Мы вне Испании и вне мира. Мы одни можем взглянуть на войну с беспристрастием отдаленья и с болью участников.

Кредос внезапно успокоился, как будто все его негодование излилось раньше. Он внимательно оглядел окружающих. Они смотрели на него с полуулыбкой ожидания и недоумения: в игре они почувствовали что-то серьезное, ответственное, но не понимали, как это вышло. Кредос перевел глаза на Андреса. Майор был растерян: шутка обнаруживала трагическую изнанку.

— Майор Андрес, — тихо начал Кредос, — я слыхал о вас. Вы храбрый офицер, это дает вам право ставить и более жестокие вопросы. Надо было только поставить ваш прямее и проще, потому что члены суда могут не понять вас. И вы забыли включить в число обвиняемых себя самого. Ведь вы говорите не об одной литературе, но обо всей испанской культуре. Я согласен, чтобы ее судили матросы. Но они должны понимать, кого судят.

Кредос уже ни на кого не смотрел. Если он видел что-нибудь, то только море.

— Испанский корабль идет по одному из самых ласковых морей мира. Он идет по большой дороге. Дети рассмеялись бы два года тому назад, если бы им сказали, что здесь можно встретить пиратов. А мы сейчас куда больше одиноки, чем Дон-Кихот. История привела нас на большую дорогу, по которой идут все нации и на которой мы одиноки. У нас есть один только друг, но его корабли не ходят по этому морю.

Кредос теперь обращался только к матросам.

— Так что же, это наша вина? Мы были чуть ли не последними в Европе, а теперь вам, майор Андрес, стало страшно быть первым, потому что плата слишком дорога? Вы думаете, они — англичане, французы, даже итальянцы и немцы — уйдут от нашей судьбы? Вы думаете, где-нибудь найдется спокойное озеро, мирное небо? Вы думаете, что Франко родился в Испании, а не в Италии или в Германии? Вы думаете, можно было бы оторвать нашу судьбу от путей всего мира?

Каждый народ получает одиночество в наследство как тяжелую болезнь и старается изжить его. Когда-нибудь это удастся, потому что пути пересекаются все чаще. Народы соединятся, а не расползутся, чтобы стать добычей фашизма, и вы это увидите.

Вы уверены, что Сервантес верил в безумие Дон-Кихота? Я уверен в обратном. Ему пришлось поразить Дон-Кихота безумием, потому что в его время правда не могла восторжествовать.

Мои статьи — это заклинания? Значит, я их плохо пишу. К несчастью, я не Сервантес. Я делю землю, которую отбирают фашисты? Матросы, если среди вас есть крестьяне, скажите: была ли испанская земля когда-нибудь вашей? Я делю не чужое, а ваше,