Убить вампира-завоевателя - Карисса Бродбент

другое: душевную боль. Неподдельную, нескрываемую боль. Таким открытым я видела Атриуса каждую ночь, когда исчезали все его внутренние стены. Сейчас он был похож на обманутого ребенка.

Мне вспомнилось, как в десять лет арахессы проверяли мою способность выдерживать боль. Я готовилась к испытаниям, убеждала себя, что если выдержу уродование глаз, сломанные кости и потерю пальца, то впоследствии выдержу любые трудности.

А сейчас, закусив язык там, где был рубец шрама, я думала, что эта боль меня сломает.

Но я не позволю, чтобы эта боль сломала его.

– И где же тот кинжал?

Я не успела даже возразить. Зрящая мать протянула руку, и вдруг кинжал оказался там. Ножны у бедра опустели.

Я всего несколько раз видела, как сражается Зрящая мать. Впрочем, это были не столько сражения, сколько убийства.

Обычно я чувствую движения других заранее. Но не движения Зрящей матери. Я лишь уловила, как кинжал по воздуху двигался прямо к сердцу Атриуса.

– Он отмечен богиней! – крикнула я.

Лезвие замерло в воздухе. Зрящая мать по-птичьи наклонила голову. Ее сущность редко выдавала эмоции, поскольку она безупречно умела их скрывать. Однако сейчас я ощутила промелькнувшую искорку интереса.

– Прости меня, – произнесла я, выдавливая слова. – Я сама была… ошеломлена, когда узнала. Я бы сообщила раньше. Я пыталась связаться с крепостью, но мне никто не ответил.

– Отмечен богиней.

Зрящая мать суровым тоном приказала кинжалу вернуться, и тот послушно влетел ей на ладонь.

– Он был отмечен самой Ниаксией, – торопливо продолжила я. – Представляешь? Ниаксией. Это же такое приношение Аседже.

Боги Белого пантеона ничто не ценили так высоко, как принесение им в жертву другого приверженца, в особенности приверженца бога-соперника. А еще лучше – приверженца ненавидимой всеми ими богини Ниаксии. Да, Аседжа относилась к Ниаксии терпимее всех, однако терпимость – это не союз. Подобный дар был очень значим для нее.

Зрящая мать замерла, не опустив руки с кинжалом. Ее лицо и сущность были непроницаемы. Другой рукой она взяла Атриуса за подбородок и развернула лицом к себе. Атриус не оставлял попыток вырваться из-под ее магии, но безуспешно.

И вдруг она резко отдернула руку.

– Проклят, – сказала она. – Он проклят Ниаксией.

– Но Ниаксия заключила с ним сделку. Он действует от ее имени. Забирает земли, принадлежащие Аседже, чтобы угодить своей богине-отступнице. Прядильщица наверняка обрадуется такому приношению.

Зрящая мать задумалась.

Я склонила голову и протянула руки с раскрытыми ладонями – знак благочестия и послушания.

– Прости меня, Зрящая мать. Я… я действовала слишком поспешно и необдуманно. Ты многократно указывала мне на это. И если своими действиями я заслуживаю смерти, я…

– Довольно.

Она быстро подошла ко мне и обеими руками коснулась моего лица. Мое тело отозвалось на ее прикосновение двояким образом: одна часть меня хотела прильнуть к ней, как я это делала все пятнадцать лет, другая – отпрянуть. Каждое желание было одинаково сильным.

– Силина, я же вырастила тебя, – тихо сказала она, и ее голос слегка дрогнул. – Мне прекрасно известны все твои слабые стороны. Пятнадцать лет я стараюсь защитить тебя от них. Ты ведь всегда обладала такими задатками…

Зрящая мать не договорила. Ее ладонь соскользнула с моей щеки, а сама она надолго замерла.

Мне было тяжело набраться храбрости, подавить свой гнев и заглянуть в щелочку, открывшуюся для меня.

– Я хочу сделать Аседже приношение, – пробормотала я.

Зная, что Зрящая мать способна чувствовать мои нити, я постаралась сделать эти слова как можно правдивее. До чего же тошнотворно легко это было – показать ей, как сильно я люблю богиню и орден, хотя на самом деле меня бесило их предательство.

– Зрящая мать, позволь мне искупить свою вину. Прошу тебя.

Моя мольба прозвучала так убедительно. Наверное, это делало меня настоящей лицемеркой, хотя мысленно я не раз упрекала в лицемерии Зрящую мать.

Глаза Атриуса жгли мне спину, словно два полуденных солнца. Я глушила в себе эти ощущения, запретив себе думать о нем.

Зрящая мать долго смотрела на меня. В ее сущности я заметила то, чего раньше не было, – неуверенность. Внутреннее противоречие. До этого мне и в голову не приходило, что Зрящая мать может в чем-то сомневаться. Я всегда думала: раз она достигла высокого уровня веры и обрела большую силу, Аседжа собственноручно освободила ее от всех сомнений. К чему служительнице неведомого испытывать сомнения? Зачем сомневаться в правильности решений?

Забавно, что ясность наступает в самые ужасные мгновения. До этого меня не посещало осознание, почему из всех богов Белого пантеона я выбрала именно Аседжу.

Она была единственной, кто обещал утешение в неведомом.

Но даже это являлось ложью, ибо сейчас я убедилась: Зрящей матери присуща такая же неуверенность, как и любому смертному.

Она наклонилась ко мне, почти касаясь лбом моего лба.

– Ладно. Ты заработала второй шанс, – сказала она, превращая каждое слово в увесистый дар.

Меня захлестнуло волной облегчения. Я судорожно вздохнула и улыбнулась:

– Благодарю…

Когда я почувствовала усыпляющее действие ее магии, было слишком поздно. Пол дрогнул и стал подниматься.

Последним моим ощущением был вовсе не ее любящий взгляд, хотя я с благодарностью приняла бы его.

Нет, то был взгляд Атриуса: холодный, немигающий, кровоточащий моим предательством.

44

Мне снился Наро. Я видела себя девятилетней, брату было тринадцать. Мы находились за пределами Васая и сидели на камне, еще хранящем солнечное тепло. Близился вечер. Я держала щербатую кружку, наполненную ананасовым соком. Сок Наро украл для меня по пути сюда. Наша жизнь была тяжелой и печальной, но в такие моменты мы испытывали редкое чувство счастья.

Наро в лицах представлял историю кражи сока, добавляя несуществующие подробности. Его тощие руки безостановочно двигались в такт рассказу, а веснушчатое лицо морщилось. Я хихикала. Брат изображал лавочника, пытавшегося нас догнать. Под конец он стал изображать неуклюжий бег того грузного дядьки. Я покатывалась со смеху.

– Осторожно!

Наро ловко забрал у меня кружку с соком, иначе содержимое выплеснулось бы на камень.

– Ви, нас могли поколотить за это, а ты чуть не пролила сок.

Мой смех стих. Наро отхлебнул сока и стал смотреть на заходящее солнце. Брат взрослел, и при соответствующем освещении это было заметнее. Его подбородок стал крупнее, и там появились темные точки – намек на бороду.

– Когда-нибудь все станет не так, – сказал он. – Все изменится.

Я знала: брат говорил о будущем. О таком будущем, где нам не надо печалиться из-за пролитого сока и думать, чем поужинать сегодня и где заночевать. Там уже не придется замирать от страха,