Операция «Цитадель» - Богдан Сушинский

— С этого и следовало бы начинать нашу встречу, — обиженно проговорил капитан, однако Скорцени не удостоил его ответа.

Галаши порывался сказать еще что-то, однако Маркочи толкнул его локтем в бок и решительно покачал головой.

Штурмбаннфюрер выдержал паузу, позволившую внимательно осмотреть венгерских контрразведчиков. Лица их заметно просветлели. Людей, которые столь неожиданно понадобились, не пристреливают. По крайней мере, до завершения операции. А для них важно было именно это: выбраться из стен гестапо. А там уж как Бог даст.

— В подробности вовлекать вас пока не стану. Скажу только, что работа будет связана с ликвидацией одного подпольного коммунистического центра, занимающегося среди прочего еще и укрывательством нескольких бежавших из Германии евреев. Словом, обычная работа. Но нам нужны люди, хорошо знающие Будапешт и его окрестности, язык и обычаи венгров. Что вы на это скажете?

Галаши и Маркочи вновь переглянулись. Но теперь уже без того оскала враждебности, который озарял их взгляды еще несколько минут назад.

— Мы согласны, — ответил Галаши.

— Это наш долг, — поддержал его Маркочи.

Сержант-водитель тоже пробормотал нечто такое, что должно было прозвучать как одобрение. Но к его мнению вряд ли прислушались бы даже в том случае, если бы он вдруг оказался противником столь очистительного мероприятия.

— Но подобное сотрудничество возможно лишь при одном условии — что наша встреча и наши беседы в этом здании останутся…

— Можете в этом не сомневаться, — отличился теперь уже Маркочи.

Как и надлежит хозяину, Скорцени осушил свой бокал первым. Венгры действительно знали толк в вине. Их «Токайское» оказалось отменным.

Через три дня, когда Скорцени уже был занят делами, далекими от опереточного покушения на унтерштурмфюрера Фройнштаг, адъютант Родль, как бы между прочим, сообщил ему, что их знакомые венгры не могут быть привлечены к операции, поскольку капитан Галаши и его водитель обнаружены вчера вечером убитыми у одного из кафе на окраине Буды.

— Каких прекрасных людей теряет эта растерзанная страна! — сочувственно вздохнул обер-диверсант рейха. — Убийцу-то нашли?

— Так точно, господин штурмбаннфюрер. Сегодня утром по этому делу был арестован лейтенант Маркочи. При обыске у него в квартире обнаружили пистолет, из которого были застрелены оба сотрудника венгерской контрразведки.

— Орудие убийства — в доме убийцы?! — осуждающе покачал головой Скорцени. — Теперь вы понимаете, почему я всегда питал недоверие к классическим уликам, Родль?

— А что поделаешь, если этот идиот не позаботился даже о том, чтобы убрать после себя гильзы. Которые и были предъявлены представителям прессы.

— Неряшливость всегда наказуема, — все тем же нравоучительным тоном пастора согласился Скорцени с адъютантом. — Он-то хоть не стал утверждать, что будто бы пистолет ему подбросили?

— Мало того, Маркочи набрался наглости утверждать, что подбросили его мы, германцы. Агенты СД.

— Вот что происходит, когда убийцей оказывается человек без совести и чести, — мрачно ухмыльнулся Скорцени. — Нет чтобы повиниться и покаяться! Надеюсь, он утверждал это не в присутствии прессы?

— Гольвег, который руководил этой операцией, решил пощадить нервы журналистов и не устраивать им встречи с буйным убийцей. Тем более что Шторренн, которому, как знатоку венгерского языка, он поручил общение с прессой, оказался неплохим рассказчиком, журналисты это оценили.

— Прессу вы удовлетворили, это понятно, а что с убийцей двух венгерских офицеров-контрразведчиков?

— Не было еще ни одного убийцы в мире, который бы не пытался доказать, что орудие убийства ему подбросили… Вы же знаете, что даже у адвокатов ничего, кроме сочувственного смеха, подобные утверждения вызывать не могут.

— И все же наш долг позаботиться о том, чтобы еще до суда у лейтенанта появился надежный адвокат.

— Об этом мы уже позаботились, — заверил его Родль. — В качестве адвоката выступил все тот же златоуст Шторренн. — К сожалению, после первой же беседы со своим будущим защитником лейтенант Маркочи предпочел повеситься.

Диверсанты многозначительно взглянули друг на друга. Они оба помнили, что в свое время Шторренн подвизался в роли профессионального палача в одной из германских тюрем, а затем в особом лагере для предателей рейха.

Эти взгляды заменили им поздравления, которых они вполне заслужили. Что ни говори, операция прошла успешно, и фрау Вольф могла убедиться, что имеет дело с мужчинами, способными защитить ее.

— Напрасно вы так настойчиво осуждаете самоубийство лейтенанта Маркочи, адъютант.

— Вы правы, штурмбаннфюрер, — скорбно произнес гауптштурмфюрер, придав своему лицу смиренное, приличествующее случаю, выражение, — нельзя лишать человек, совершившего убийство двух своих коллег, возможности искупить свою вину собственной жизнью.

— Как мы с вами, Родль, глубинно понимаем друг друга!

26

— Я осуществлю вашу давнюю мечту, Гольвег. Пребывая в Югославии, вы с трудом сдерживали желание переметнуться к партизанам и возглавить один из отрядов Тито.

Гольвег удивленно взглянул на Скорцени и нервно передернул плечами, как смертельно уставший боксер — перед двенадцатым раундом.

— Что-то не припоминаю… — попытался он возразить, забывая, что если уж Скорцени захочет высказать какую-то мысль, то слушать он будет только самого себя.

— Не знаю: то ли время от времени давала знать о себе ваша славянская кровь — как моя, венгерская, то ли еще что-то… Что вас так поразило, Гольвег? Да, в моих венах течет и венгерская кровь. И я не скрываю этого, Гольвег.

— Простите, штурмбаннфюрер. Не могу знать, какими сведениями вы располагаете, — насторожился диверсант, — но я не припоминаю, чтобы мои симпатии к партизанам…

— Не к партизанам, а к авантюристам.

— Возможно.

— Так вот, оберштурмфюрер, — повысил голос Скорцени, поднимаясь из-за стола, но жестом сдерживая Гольвега, Штубера и лейтенанта вермахта Розданова[88] от желания расставаться со своими креслами. — Вы всегда страстно желали побывать в шкуре командира одного из отрядов Тито. Это у вас в природе, в самой вашей натуре. Как истинный диверсант, вы всегда рвались в лес, в горы. Да и по характеру своему тоже являетесь отшельником.

— Если вы так считаете, — не без вежливой иронии согласился Гольвег.

— Впрочем, что касается отшельничества, то это больше относится к вам, Штубер, — остановился Скорцени напротив одного из своих самых талантливых последователей. И тот не выдержал, подхватился, поднимая вслед за собой Гольвега и Розданова.

— Почти монашеского отшельничества, — подтвердил он, уже догадываясь, к чему клонит Скорцени. Оставалось выяснить кое-какие детали.

— Еще бы: «Рыцари черного леса», «Рыцари рейха», просто какие-то безымянные подсадные партизанские отряды. Некая, забытая Богом и людьми крепость на окраине никому не ведомого Подольска, которую вы превратили в свой родовой замок, в эдакий саксонский форпост на подступах к Черному лесу. Фантазия, изысканная фантазия — вот что вас приятно отличает от множества других диверсантов, Штубер! Но, к сожалению, ни сербским, ни хорватским языком вы не владеете. И в этом преимущество перед вами оберштурмфюрера Гольвега неоспоримо.

Скорцени выдержал длительную паузу, осматривая всех троих с таким скептически недоверчивым прищуром глаз, словно вот-вот собирался воскликнуть: «Господи, и мне придется совершать переворот в Венгрии, штурмовать ее королевскую крепость с этим вот сбродом?!»

Гольвег молча, напряженно всматривался в лицо Скорцени. Он терпеть не мог подковырок и недомолвок. Они всегда приводили его в ярость. От кого бы ни исходили. Пусть даже от «первого диверсанта империи». Он — солдат. И требовал ясности. Во всем — ясности!

— Вас, Розданов, судьба, говорят, тоже немало побросала по Югославии? Это верно?

— После Гражданской войны в России год служил в Воеводине, господин штурмбаннфюрер, — вытянулся по стойке «смирно» Розданов. — Потом немного учился в Русском кадетском корпусе при «Державной комиссии Врангеля». Хотя и прибыл туда в чине поручика, однако офицерского образования не имел.

— Русский кадетский корпус в Югославии?! Как романтично! Вот почему в свое время генерал Шкуро лично заинтересовался вами, надеясь направить в специальную диверсионную школу «Атаман»[89], созданную при «казачьем стане» генерала Доманова.

— Провинциальный мерзавец, — не меняя выражения лица, процедил Розданов.

— Кто именно: Шкуро, Доманов?

— И тот и другой, — не задумываясь и не тушуясь, объяснил Розданов.

Скорцени не стал выяснять, почему вдруг Розданов столь нелестно отозвался о двух белогвардейских генералах. Но само определение «провинциальный мерзавец» ему понравилось.