Операция «Цитадель» - Богдан Сушинский

Так что остатки венгерских войск — то единственное из союзнической окопной массы, что еще создает видимость хоть какого-то сопротивления. Именно видимость, поскольку все наиболее боеспособные части полегли там, где осталась почти вся 1-я венгерская армия, — на берегах казачьего Дона.

Тем не менее Хорти давно предал фюрера. Его тайные послы где напрямую, а где и через посредников ведут переговоры с англичанами, с югославскими и словацкими партизанами, с русскими наконец.

Но дело даже не в этом. В стране готовится восстание. Гестапо, СД, служба безопасности Хорти буквально завалены донесениями об активизации групп и отрядов венгерского Сопротивления. Чем ближе подходят к Будапешту русские, тем все более возрастает опасность коммунистического переворота. Да и правительство Хорти уже давно не пользуется абсолютно никаким авторитетом. Власть, строго говоря, делят прокоммунистически настроенное Сопротивление и нилашисты.

«Вот именно: делят! — возмутился Скорцени, всматриваясь в сгущающуюся над крышей королевского дворца дымку. — Хотя единственная сила, способная по-настоящему удержать сейчас власть в стране, — местные фашисты. Партия „Скрещенные стрелы” (название, правда, идиотское, что есть, то есть) во главе с местным фюрером Ференцем Салаши — вот что должно объединить венгерский народ. И совершенно непонятно, почему, имея своим союзником могучее национал-социалистское движение в Германии, нилашисты все еще не у власти».

— Вы не могли бы объяснить мне, Хёттль, — оглянулся Скорцени на возникшего на пороге начальника службы безопасности района Балкан и Италии, — почему так случилось, что в стране, которая уже несколько лет воюет против русских и граничит с Германией, до сих пор у власти черт знает кто? Во главе с каким-то вшивым регентом, сухопутным адмиралом?

— У меня создается впечатление, что нилашисты Салаши, вместе со своими единомышленниками в военных и деловых кругах, ждут, когда в виде рождественского подарка им преподнесут правительственные кресла, — мрачно резюмировал Вильгельм Хёттль. — Они нагло ждут этого, как будто мы обязаны заниматься их внутренними делами.

— У меня оно еще более мрачное, — признался обер-диверсант рейха.

— Кстати, только что поступило сообщение, что на окраине Пешта[86], в трехстах метрах от казармы батальона войск СС, идет настоящий бой венгерского батальона с группой Сопротивления. Правда, бой этот затяжной, неспешный и при малой крови, тем не менее командир венгерских пехотинцев просит о помощи.

— Венгерский батальон? О помощи? Превосходно! Это может оказаться неплохим поводом. И даже началом.

— Началом чего? — встревожился штурмбаннфюрер. До сих пор он, подобно жандарму, больше заботился о том, чтобы в этой стране «ничего такого» не происходило. Абсолютно ничего, что могло бы подрывать стабильность правительства и уверенность в нем армии.

— Родль! — позвал Скорцени, вернувшись к столу. — Немедленно свяжите меня со штабом батальона «Центр».

— Слушаюсь.

— Это может быть началом всего, — только теперь, с некоторым опозданием, ответил Скорцени Хёттлю.

— По-моему, лично вас эти плохие будапештские новости взбодрили?

— Потому что я обожаю плохие военно-политические новости в той стране, в которой мне приходится действовать. Они заставляют встряхнуться и напрячь мозги.

— Это вы, Фёлькерсам?! — разорвал трубку своим тевтонским рыком обер-диверсант.

— Можете в этом не сомневаться, штурмбаннфюрер.

— Здесь Скорцени! — назвался Скорцени, хотя в этом уже не было необходимости. — Приказываю немедленно выступить и подавить весь очаг сражения! Да-да, того самого, что происходит у вас под носом!

— Но там трудно будет разобраться, кто с кем сражается, — глухим, охрипшим голосом ответил Фёлькерсам.

— Вы невнимательно выслушали мой приказ, гауптштурмфюрер! Я ведь не приказывал разбираться! Я приказывал истребить всех, кто держит в руках оружие! Но если при этом погибнет несколько десятков тех, кто представления не имеет, как его держать, вам, лично вам, фон Фёлькерсам, это простится! Я заранее отпускаю все ваши грехи!

Фёлькерсам был не из тех, кто бросался выполнять приказ, не высказав своего мнения. Его батальон лишь недавно пополнился новобранцами и добровольцами из некоторых тыловых подразделений, и теперь командир батальона налаживал их подготовку, понимая, что следующего пополнения ждать придется еще дольше и что, по существу, ждать его уже неоткуда. Он уже знал, что батальону предстоит штурм Цитадели, где на золотом счету будет каждый ствол, поэтому не понимал, почему он должен терять людей в стычке между венгерскими полицейскими и венгерскими повстанцами.

— Однако докладывают, что в борьбе с силами Сопротивления там задействованы солдаты и полиция. Причем тех и тех достаточно. Другое дело, что они не спешат с решительной атакой на позиции партизан.

— Меня не интересуют доклады венгерских «полководцев», гауптштурмфюрер! Мало того, меня совершенно не интересует, что именно там происходит. Если мне не изменяет память, ваш батальон именуется истребительным?

— Так точно.

— Так истребляйте же, дьявол меня расстреляй, гауптштурмфюрер, истребляйте! Солдат, полицию, партизан…

— Впереди у нас важные дела, и мне бы хотелось избежать каких бы то ни было потерь накануне известной вам операции.

— Вы опять ничего не поняли, Фёлькерсам! Именно жертвы, то есть потери нескольких наших людей, нам сейчас и нужны. Небольшие потери, но обязательно — в результате вынужденного вмешательства наших солдат в наведение порядка в центре венгерской столицы.

Фёлькерсам удивленно промолчал. Беречь своих солдат от него требовали всегда, а вот терять их — требовали впервые.

— Среди моих новобранцев есть несколько местных фольксдойчей, полувенгров-полуцыган. Придется испытать их в деле.

— А никто и не собирается создавать правительственные комиссии для выяснения родословной кого-либо из этих проходимцев.

— Как прикажете, штурмбаннфюрер.

23

Скорцени положил трубку и умиротворенно взглянул на стоявшего навытяжку Хёттля.

— Вас беспокоят еще какие-то страхи?

— Уверен, что парни из «Центра» действительно истребят все, что попадется им в том районе под руку. Однако ситуации это не спасет. Вот папка с еще двумя десятками донесений. Я просил бы ознакомиться с ними.

— А как вы думаете, Хёттль, что в тех трех папках, что давно лежат у меня на столе? Поздравительные открытки? Виды Будапешта?!

— Не могу знать.

— Так вот, никакие донесения, штурмбаннфюрер, меня уже не интересуют. Лично мне совершенно ясно, что именно здесь происходит. Непонятно только, чего вы вместе с уважаемым уполномоченным фюрера в Венгрии бригаденфюрером Везенмайером ждали до сих пор? Почему позволили событиям развиваться таким вот, несуразным образом?

— Но, господин Скорцени…

— Какого еще благословения господнего, кроме воли и доверия фюрера, вам не хватало?

— Мне понятно ваше возмущение, но, все же, у нас не было соответствующих полномочий.

— Каких именно полномочий у вас не было? — совершенно спокойно, с убийственной улыбкой-гримасой поинтересовался Скорцени. — Каких полномочий вам, начальнику службы безопасности района Балкан и Италии, а также личному представителю фюрера в Венгрии, до сих пор не хватало? Ну, говорите, говорите. Я готов немедленно связаться с «Волчьим логовом» и попросить их. Для вас. У фюрера. Причем сделаю это сейчас же.

— Я имел в виду… — взволнованно пробубнил худощавый с болезненно серым лицом штурмбаннфюрер, — столь широких полномочий, какими наделены вы, штурмбаннфюрер.

— Я наделен точно такими же полномочиями, какими наделены вы: навести, наконец, порядок в этом азиатском караван-сарае.

— Кроме того, мне не хотелось бы, чтобы у вас, Скорцени, складывалось подобное мнение обо мне. Вы ведь помните, как мы вместе проводили операцию «Айхе»[87]. Мое участие в операции по освобождению Муссолини могло засвидетельствовать…

— Вы даже изъясняться начали, как покрывшийся плесенью дипломатишко, — поморщился Скорцени.

Хёттль виновато и как-то заискивающе улыбнулся.

— Уверен, что в ходе операции все прояснится.

— Там, на вершине Абруццо, со мной был диверсант Хёттль. Но вот вас повысили в чине, назначили начальником… и передо мной совершенно иной человек. Впрочем, ладно, Хёттль, — добавил он уже более добродушным и даже снисходительным тоном. — Не время сейчас.

— Вы правы, Скорцени, не время, — примирительно согласился Хёттль.

Для него не осталось незамеченным, что Скорцени упомянул о повышении его в чине. Хёттль всегда чувствовал себя неловко оттого, что сам Скорцени все еще оставался майором СС и что его, Хёттля, сравняли с ним в чине. Но ведь не от него это зависело.