Операция «Цитадель» - Богдан Сушинский

— И давно он отмаливает грехи в вашем храме? — устало, с налетом безразличия, поинтересовался штурмбаннфюрер.

— Свеженький, пока еще, понятное дело. Долго он бы здесь не продержался.

— И что, уже усердно исповедуется?

— Кое-какие грешки по-прежнему скрывает.

— Так, может, ему все еще не объяснили, что скрывать и недоговаривать в принципе можно везде: дома, в церкви, на земном и Страшном суде, на исповеди перед самим Господом Богом… Но пытаться что-либо скрыть от гестапо, дьявол вас всех расстреляй!

— Такое еще никому не удавалось, — смиренно признал Родль. — Да это и немыслимо.

— И что же удалось установить? — обратился Скорцени теперь уже к стоявшему рядом с Родлем унтерштурмфюреру Шторренну, наряженному в штатские одежды. Он знал этого офицера, как одного из наиболее надежных и активных людей из команды начальника службы безопасности района Балкан и Италии Вильгельма Хёттля.

— Пока что немногое. Перед вами — Арпид Галаши, капитан, теперь уже бывший, как я полагаю, венгерской контрразведки. Арестован при очередной попытке войти в доверие к нашему подставному агенту с целью выяснить причину появления в Будапеште вашей группы. А главное, действительно ли человек, прибывший в Венгрию, является обер-диверсантом рейха Отто Скорцени, или же речь идет о некоем его двойнике.

— Что, существует даже такая версия?! — рассмеялся обер-диверсант. — Что-то новое, дьявол меня расстреляй.

— Судя по всему, местные мифотворцы из контрразведки и на этот раз постарались.

— А ну-ка, Родль, подставьте его рожу под юпитеры славы еще раз.

— Не откажу себе в удовольствии.

Гауптштурмфюрер вновь запрокинул голову венгерского контрразведчика и выжидающе уставился на шефа.

— У вас действительно гуляет легенда о том, будто вместо себя Скорцени посылает на операции двойников?

Капитан молчал.

— Он что, не понимает по-немецки? — удивленно поинтересовался «первый диверсант империи» у Шторренна.

— Не хуже, чем по-чешски, — щелкнул каблуками гестаповец. — Установлено абсолютно точно. Слушай ты, цыганский ублюдок! — ринулся он на венгра.

— Стоп, стоп, Шторренн! — упредил его удар Скорцени. — Мне известно, что вы большой почитатель рукопашных… Но сейчас не время. Так, может, мне перейти на венгерский, а, капитан Галаши? — Скорцени и в самом деле перешел на язык древних угров, который давался ему с таким же трудом, что и чешский, если бы только он окончательно научился различать эти два языка.

— Да, таковой была одна из версий, — почти простонал Галаши после того, как, накрутив волосы венгра на пальцы, Родль буквально ввинтился костяшками ему в темя.

— Вот видите, Шторренн, вы опять не правы, — почти искренне возмутился Скорцени, — оказывается, господин Галаши прекрасно владеет немецким. Причем получше, чем мы с вами, неотесанные австрийцы.

Еще не успевший привыкнуть к психологическим провокациям Скорцени, Шторренн удивленно уставился сначала на штурмбаннфюрера, затем на Родля. При этом он поворачивал не голову и даже не корпус, а вертелся всем туловищем, смещая и ноги, словно заводной манекен. Однако Скорцени, как и Родль, прекрасно помнил, что никакой Шторренн не австриец, поэтому не обращал на него внимания.

— И кого же вы обнаружили, капитан? Самого Скорцени? Его двойника? Поделитесь тайной.

— Пока нет, — губы Галаши распухли так, что и по-венгерски он способен был изъясняться разве что с неизгладимым турецким акцентом.

— Что «пока нет»?

— Пока не выяснили.

— Кто же тогда перед вами, дьявол вас расстреляй?!

Гольвег чуть отпустил волосы венгра, чтобы тот мог спокойно взглянуть на того, кого столь упорно выслеживал.

— Не знаю. Хочется верить, что Скорцени.

— А чем, собственно, не нравится вам Скорцени? Офицер из армии ближайших союзников. Величайший почитатель токайских вин и венгерских мелодий. Почему вдруг такая охота на него? Слушаю вас, капитан, слушаю, — угрожающе наклонился к нему штурмбаннфюрер. — У меня нет времени вытягивать из вас по слову. А если уж я прибегаю к этому, то вытягиваю вместе с жилами и ногтями. Такой, знаете ли, получается побочный эффект.

Капитан промычал что-то невнятное.

— Вы получили приказ убить Скорцени?

— Нет, что вы! — испуганно повертел головой Галаши. — Ни в коем случае. Всего лишь выяснить, почему он вдруг появился в Будапеште. Под чужим именем. В гражданском. И он ли это на самом деле.

— Кому-то из вашего руководства пригрезилось нечто подобное операции на вершине Абруццо?

— Вот это верно. Мы прекрасно знаем обо всем том, что происходило — не без вашей помощи — и в Австрии, и в Италии. И даже просочились сведения о том, что будто бы готовилась операция по похищению Папы Римского.

— Вот это уж из библейских преданий, — спокойно возразил Скорцени. — Родль, вы слышали нечто подобное? Вам вообще могло прийти такое в голову?

— Господь с вами, господин штурмбаннфюрер! — охотно включился адъютант в традиционный «эсэс-спектакль в постановке Скорцени». — Я бы скорее принял муки Христа, чем решился допустить, что кто-либо из офицеров СД осмелился бы поднять руку на самого Папу.

— Внемлите, капитан, внемлите! Только что вы слышали голос истинного христианина. Разве можно затевать подобную операцию с людьми, для которых превыше всего в этой жизни — Бог, затем Папа Римский, и только потом уже — их непосредственный начальник, хотя понятно, что все должно быть наоборот? Да и то лишь до тех пор, пока это не противоречит их боголюбивым устремлениям. Вы хотите СД поссорить с Ватиканом? Господь вам этого не простит, капитан.

Скорцени произнес это настолько вдумчиво и рассудительно, что венгр постарался пошире раскрыть припухшие веки, дабы убедиться, что Скорцени действительно не шутит и не издевается над ним.

Заметив его усилия, Родль победно ухмыльнулся. В такие минуты он всегда поневоле гордился своим шефом. Это умение Скорцени убеждать и перевоплощаться, а, перевоплотившись, играть так, что позавидовал бы любой самый талантливый артист… А этот непревзойденный диверсионный кураж в стиле Скорцени!

— Возможно, предположения относительно папы — всего лишь слухи… — откровенно смутился венгр, не понимая, почему для Скорцени так важно откреститься от операции по похищению Папы. Причем откреститься здесь, перед человеком почти обреченным. Ему и в голову не могло прийти, что в ходе каждого из таких допросов Скорцени отрабатывал психологические приемы давления на врагов рейха, совершенствуя при этом свое актерское мастерство.

— Дезинформация наших врагов, капитан Галаши, — убеждал он сейчас венгерского контрразведчика тихим, вкрадчивым голосом дворового доброжелателя. — Коварная дезинформация коварных врагов. Чем труднее будет складываться для нас ситуация на фронтах, тем больше будет гулять по миру подобных дезинформаций. Вас этому разве не учили, капитан?

— Чего вы от меня добиваетесь?

Реплика показалась Скорцени настолько неуместной и несвоевременной, что он даже не стал реагировать на нее.

— Ладно, ладно, — великодушно заверил обер-диверсант, — я не собираюсь устраивать вам экзамены по психологической обработке противника. Хотя на месте преподавателей разведшколы, которую вы окончили, я бы, конечно, вернулся к разговору на эту тему за экзаменационным столом.

— Вы можете прямо и по-человечески объяснить мне, господин Скорцени, — оскорбленно окрысился капитан, — что вам от меня нужно?

Это был довольно статный, широкоплечий брюнет, с некогда симпатичным лицом, в котором уже ничего азиатского, кроме разве что курчавой черноты кудрей, не осталось. Да еще коварство…

Но стоит ли обвинять какого-то невоспитанного угра в том коварстве, которому они там, в Берлине, тоже успели основательно подучиться?

— Истины, Галаши, истины.

— Тогда задавайте свои вопросы, но прекратите издеваться надо мной. В конце концов, я тоже офицер. У меня тоже есть гордость и честь.

— Но уже нет пистолета, — заметил унтерштурмфюрер Шторренн, устроившийся в кресле, почти у самой двери.

Он прекрасно владел венгерским и находился здесь на тот случай, если вдруг Скорцени и венгр не сумеют найти общего языка, и Галаши откажется отвечать по-немецки. Упрямство венгров было хорошо известно ему как национальная черта этих, так и не сумевших европеизироваться, кочевников.

— Потому что вы подло отобрали его у меня.

— Офицер, потерявший оружие, теряет право не только на само это оружие, но и на честь. Так было и так будет во всех армиях мира.

— Вот видите, что говорят по этому поводу такие же боевые офицеры, как и вы, — угрюмо, но вполне сочувственно заметил Скорцени, твердо решив поближе познакомиться с этим Шторренном. Его философский пассаж относительно пистолета и чести подсказывал «первому диверсанту империи», что гестаповец не лишен фантазии. А Скорцени всегда ценил это. — Последний вопрос к вам, капитан. Почему вы не убили госпожу Вольф?