Операция «Цитадель» - Богдан Сушинский

— Надеюсь, этому «провинциальному мерзавцу», как выражается наш русский коллега, подскажут, что похищение сына — перчатка, которую ему швырнули в лицо, — согласился Штубер.

28

…Итак, выбор сделан: к власти придется приводить Ференца Салаши. В Берлине свой окончательный выбор остановили именно на нем, на руководителе партии «Скрещенные стрелы», этом сборище нилашистов.

Скорцени не знаком был с этим человеком, и даже не стремился познакомиться с ним. Пока не стремился. Зато придирчиво изучил его досье. Правда, кроме сугубо биографических данных этого армяно-венгра, дослужившегося до майора в Генеральном штабе венгерской армии, да впечатляющего списка его любовниц, ничего стоящего внимания об этом человек он не узнал. Однако стала ясна общая картина. Чего стоит хотя бы тот факт, что люди из «Скрещенных стрел» (более идиотского названия для партии придумать действительно невозможно!) считают себя фашистами, «последователями германского национал-социализма, только на венгерской почве» — как говорилось в донесении, составленном одним из агентов Хёттля. Что они являются последователями дуче Муссолини, но довольно сдержанно относятся к Гитлеру, которого тоже воспринимают как одного из последователей того же дуче. И Сталина.

«А ведь Салаши уже наверняка мнит себя вождем нации, — подумал Скорцени, — и твердо намерен объявить об этом всему миру, как только сумеет занять место адмирала Миклоша Хорти. Он уверен, что время его настало, и ждет удобного часа. И что удивительно: тысячи, миллионы людей с ужасом осознают, что время их истекает вместе с истечением войны, лишь новоявленный «отец венгерской нации» убежден: оно только-только настает, — отбросил Скорцени папку с досье на краешек стола. — Вот уж правду говорят: каждому свое время — для жизни, для восхождения и для смерти».

Вчера Хёттль вызывался свести его с Салаши, однако штурмбаннфюрер отказался. Еще не хватало выслушивать идеологические бредни этого псевдодуче. И потом, если понадобится, «отца нации» позовут, приведут, доставят в наручниках и поставят перед ним, Скорцени, на колени.

Единственное, что он сделал, так это запросил в местном гестапо досье на Салаши и внимательно всмотрелся в фотографию. Лицо заурядного конокрада, цыгана-полукровка, в ипостаси которых предстают теперь четверть мужчин Венгрии. Нация полукровок, состоящая из цыгано-венгров и венгро-цыган, с миллионным конгломератом иудеев в самом центре столицы страны — вот что такое современная нация венгров!

«В крови твоей матери тоже венгерская кровь», — напомнил себе Скорцени. Но это не вызвало в нем чувства принадлежности к венгерской нации. И не изменило отношения к венграм-полукровкам. Единственное, что открылось ему в связи с этим воспоминанием, — он вправе решать судьбу Венгрии в не меньшей мере, чем любой из этих вшивых салашистов.

«Каждому свое время… Стоит ли винить Салаши в том, что он рвется к власти? Война — это его время. Как, впрочем, и твое. Кем бы ты был, не будь войны? „Радуйтесь войне, ибо мир будет страшным”. Жаль, что эти слова впервые произнесены Геббельсом, а то можно было бы считать их своим родовым девизом».

— Здесь Штубер, — прервал его раздумья телефонный звонок. — Группа готова.

— Что обещает нам агент Хорват?

— Только что подтвердил, что встреча генерала состоится в ранее названном им «Храме».

— Хорват со своими людьми пусть войдет в «Храм» и останется в нем. Обе группы — захвата и прикрытия — к «Храму».

— Выполняем, господин штурмбаннфюрер.

Скорцени положил трубку и молча уставился на висевшую на стене картину. Золоченая пластина, прикрепленная к нижней части массивной рамы, свидетельствовала, что это была репродукция картины Франсиско Гойя «Дон Бартоломе Суреда». В расхристанном пальто, со шляпой в руке, дон Суреда выглядел в этой комнате еще более нелепо, чем его прототип в жизни.

«Интересно, из какого музея Европы утащили эту копию ценители искусства от службы безопасности?» — задался вопросом Скорцени, ясно осознавая, что думать-то он должен сейчас совершенно о другом.

Через несколько минут он уже сидел в черном забрызганном грязью «хорьхе». Любой полицейский мог решить, что машина только что проделала сотни километров по сельским дорогам и в Будапеште оказалась проездом. Машин с таким внешним видом в городе сейчас было немало. Правда, «хорьх» Скорцени уже давно не появлялся за пределами города. Тем не менее, пытаться разглядеть его номер было делом почти безнадежным.

Припарковав машину за два квартала от отеля «Ритц», Скорцени вышел из нее и, не спеша, прошел оставшееся расстояние пешком. Дежурившие здесь Родль и еще трое агентов в штатском сделали вид, что не заметили шефа. Правда, обер-диверсант сразу же признал их поведение неестественным: появление такого статного господина на почти пустынной улице просто невозможно было не заметить.

Обе машины его агентов стояли за углом. Дверца одной из них открылась и оттуда, держась рукой за руль, выглянула Лилия Фройнштаг. Улыбка на ее лице, конечно же, предназначалась Скорцени. Унтерштурмфюрер приглашала его в машину независимо от того, шло ли это на пользу операции и допустим ли был этот зов в принципе.

«Похоже, что после Италии я потерял отменного унтерштурмфюрера и хладнокровного диверсанта. Зато она считает, что взамен приобрел любящую женщину, — с легким раздражением заметил Скорцени. — На самом деле все не так. Стало одной больше — только-то и всего».

И все же присутствие Лилии, ее улыбка немного разрядили напряжение, с которым он осматривал площадь перед отелем. Сегодня Скорцени начинал целую серию акций, из коих должна была состоять его гросс-операция «Цитадель» и венцом которой должна стать операция «Бронированный кулак». Обер-диверсант рейха заметно волновался, хотя и не желал признаваться себе в подобной слабости. Это было волнение чемпиона мира, который опасался не силы неопытного соперника, а случайного, нелепого поражения. Самое страшное — когда ты не можешь, не имеешь права проиграть.

— Не знаю, насколько важно ваше участие именно в этой боевой акции, — улыбаясь и приветливо разводя руками, приближался Скорцени к Лилии Фройнштаг, — но в любом случае старайтесь не отлучаться от машины.

Со стороны его приближение к строго одетой леди выглядело попыткой уже далеко не юного джентльмена возобновить с ней случайно прерванное знакомство.

— Я не для того прибыла сюда, чтобы не отлучаться от машины, — улыбка, которой Фройнштаг озаряла Скорцени, не имела никакого отношения к произносимым ею словам. Она была рассчитана на контрразведывательную публику.

— Есть говорить честно, леди, то мне хотелось запереть вас в номере, взять, так сказать, под домашний арест. Но подумал, что не честно будет лишать вас возможности записать в свою биографию участие еще в одной операции, за участие в которой все коммандос будут представлены мною к наградам.

— Как трогательно с вашей стороны, сэр, — отреагировала Фройнштаг на его «леди». — Теперь я буду с особым рвением молиться за вас.

— С чего это вдруг? — проворчал Скорцени, уже намеревавшийся идти дальше.

— Должен же кто-то подписать представление меня к награде.

— Вы неисправимы, Фройнштаг, — в прежнем духе проворчал Скорцени, вспомнив, однако, что еще не было случая, чтобы Лилия хоть раз намекнула ему по поводу повышения в чине и награждения.

Но зато о ней никогда не забывал начальник Главного управления имперской безопасности Эрнст Кальтенбруннер, который после каждой операции обязательно интересовался: «Вы коммандос Фройнштаг уберегли?», а беря в руки списки представляемых к наградам, прежде всего спрашивал: «Коммандос Фройнштаг, надеюсь, не забыли?»

И Скорцени так и не смог понять, то ли грозный и всемогущий шеф СД подобным образом желает подчеркнуть свою внимательность и оказать обер-диверсанту дружескую услугу; то ли сам положил глаз на одну из немногих своих диверсанток. Спросить об этом у Кальтенбруннера он не решался, неудобно было, а Лилия от разговоров на эту тему безоговорочно уходила.

Кстати, термин «коммандос», которым обычно пользовались англичане, прижился в РСХА только благодаря навязыванию его Кальтенбруннером.

Тем временем на площади перед отелем все было готово к акции «Комендант». Из девяти машин, которые Скорцени насчитал у «Ритца», три принадлежали службе безопасности. Все они были развернуты задками к бордюру и на полкорпуса выдвинуты, а водители их оставались на местах. Очень важно, отметил про себя обер-диверсант, чтобы все знали свое место, и до конца придерживались сценария операции.

Штубер, Зебольд и еще трое агентов двумя группами прокурсировали у входа в отель и вернулись к машинам.

Чуть в стороне, припарковав свой «остин» у газетного киоска, прохаживались Ланцирг и тот русский поручик, фамилию которого Скорцени все никак не мог вспомнить. Иное дело, что он хорошо помнил, что Ланцирг и поручик должны были отрезать коменданту путь к отступлению и прикрывать остальных участников операции в случае вооруженной стычки с его охраной.