Александр I - Сергей Эдуардович Цветков

— Но вы знаете, — продолжил он, — что вынудило меня к этому. Если вы хотите объявить войну России, то я не буду вам препятствовать. Я приму на себя обязательство оставаться нейтральным. Если русские потребуют от Турции больше, чем им предоставляет договор, то я сочту себя свободным от моих обязательств перед императором Александром, и Австрия сможет вполне рассчитывать на меня.

В секретной записке об отношениях Франции и России, составленной несколькими месяцами раньше, Наполеон был еще более откровенен: в ней говорилось, что ввиду неизбежного сближения России и Англии союз Франции и России подходит к концу и война против бывшего союзника становится настоятельной потребностью для упрочения первенствующего положения Франции в Европе.

Пора тильзитской дружбы близилась к концу. Наполеон, получивший в Вене новую точку опоры своей власти над Европой, все меньше нуждался в союзе с Россией.

V

Иные люди хороши на одно время, как календарь на такой-то срок: переживши свой срок, переживают они и свое назначение.

П.А. Вяземский «Записная книжка»

Новое свидание с Наполеоном, как ни странно, косвенным образом способствовало оживлению преобразовательных начинаний в России. Отправляясь в Эрфурт, Александр взял с собой Сперанского для докладов по гражданским делам. Сперанский, отлично владевший французским языком, много беседовал в Эрфурте с наполеоновским окружением и даже с самим императором о внутреннем устройстве Франции. Передавали, что Наполеон обратил на него внимание и как-то сказал Александру: «Не угодно ли вам, государь, поменять мне этого человека на какое-нибудь королевство?» Из этих бесед Михаил Михайлович вынес убеждение, что во Французской империи наилучшим образом соединены самодержавная власть императора, дееспособность государственного аппарата и права граждан. Раз на балу Александр спросил его:

— Как нравится тебе заграницей?

— Мне кажется, — ответил Сперанский, — что здесь лучше учреждения, а у нас — люди.

— Это и моя мысль, — сказал царь. — Воротившись домой, мы с тобой много об этом говорить будем.

Действительно, по возвращении в Петербург, Сперанский был назначен товарищем министра юстиции для занятий в комиссии составления законов. Вскоре все высшее управление делами империи сосредоточилось у него в руках.

Впечатлительного, легко увлекающегося Александра подкупило обаяние ума Сперанского, блестящего и холодного, как лед. (Аракчеев в минуту злобы сказал: «Если бы у меня была треть ума Сперанского, я был бы величайшим человеком».) Царь и попович замечательно подходили друг другу. Александр был человек нетерпеливый, импульсивный, несколько беспорядочный; статс-секретарь был методичен и неутомим, он приводил в систему идеи, иногда бессвязные, своего государя (правильнее будет сказать, что у обоих было больше политических схем, чем идей). Сперанский обладал не только философским, но и необыкновенно крепким умом, что, вообще, является редкостью. Ночные бдения над книгами не прошли даром: упорная работа над отвлеченными понятиями сообщила его мышлению необыкновенную энергию и гибкость, благодаря чему Сперанскому легко давались самые причудливые комбинации идей; но одновременно эти же качества его ума превратили его в воплощенную, ходячую систему. Кабинетный, всеобъемлющий ум Сперанского смотрел на Россию, как на чистую грифельную доску, на которой можно чертить какие угодно планы и схемы. Этот выходец из народа, прошедший суровую жизненную школу, совершенно не принимал во внимание ни особенностей государственной жизни этого народа, ни конкретных исторических условий его бытия. Чтобы ввести будущее в настоящее, он готов был сделать второй шаг, не сделав первого.

В разговорах со Сперанским Александр выразил намерение «даровать России внутреннее политическое бытие». Много вечеров они провели вместе, читая разные сочинения (в основном французских ученых и правоведов) о государственном управлении. Сперанский восхищался смелостью Учредительного собрания и Наполеона, Гражданским кодексом и конституцией Франции, принципами равенства, наполеоновским Государственным советом и французской централизацией. Так, путем сотрудничества царя и его секретаря, по французским лекалам был выкроен план преобразования государственного устройства России. Александру казалось, что в этом плане он узнает свои собственные идеи 1801 года.

По словам Сперанского, «весь разум его плана состоял в том, чтобы посредством законов учредить власть правительства на началах постоянных и тем сообщить действию этой власти более достоинства и истинной силы». Этими скромными словами статс-секретарь прикрывал изумительную смелость своего плана, чьи положения превосходили своим радикализмом знаменитый «Наказ» Екатерины II, некогда всполошивший своим вольнодумством русское общество и всю монархическую Европу. Среди них, например, встречаются такие: «Ни одно правительство не является законным, если оно не основывается на воле страны. — Основные законы государства должны быть делом народа. — Цель основных законов — ставить в известные пределы деятельность верховной власти». Это было как бы русское издание Декларации прав человека. Политическая свобода немыслима без уравнения в правах всех сословий, поэтому Сперанский прямо заявлял о необходимости отмены крепостного права (крестьяне получали свободу без земли), без чего невозможны ни реформы (рабская зависимость крестьян от помещиков, а помещиков от царя неотделимы друг от друга), ни народное просвещение (зачем давать образование рабам?), ни развитие промышленности, которая требует применения свободного труда. Затем, чтобы уничтожить деспотический произвол власти, управление разделялось на законодательные, исполнительные и судебные учреждения. Все они сверху донизу имели земский выборный характер. Во главе законодательной власти стояла Государственная дума — избранное народом национальное собрание, состоявшее из депутатов всех сословий (права царя по отношению к этому собранию копировали права Наполеона по отношению к Законодательному корпусу), во главе исполнительной — министерства, во главе судебной — Сенат. Деятельность этих трех высших учреждений объединялась и направлялась Государственным советом, состоявшим из лучших представителей аристократии, охранявших права и интересы всего народа. Конституция была призвана увенчать собой все преобразования, причем она должна была быть преподнесена обществу в готовом виде самой же властью. «Конституции, — писал Сперанский, — во всех почти государствах устрояемы были в разные времена отрывками и по большей части среди жестоких политических бурь. Российская конституция одолжена будет бытием своим не воспалению страстей и крайности обстоятельств, но благодетельному вдохновению верховной власти, которая, устрояя политическое существование своего народа, может и имеет все способы дать ему самые правильные формы». Сперанский был, наверное, первым и единственным русским государственным деятелем, писавшем о вдохновении власти. На самом деле в то время порывам вдохновения в России были подвержены всего два государственных ума: Александра и самого Михаила Михайловича — один светлый, но презиравший действительность, другой блестящий, но не понимающий ее.

План Сперанского был составлен с необычайной быстротой. Михаил Михайлович работал по восемнадцати часов в сутки. Уже в октябре 1809 года план лежал на столе царя, согласованный во всех своих частностях. «Если Бог благословит все сии начинания, — писал Сперанский в заключение, — то в