Александр I - Сергей Эдуардович Цветков

«Бог сделал императора наместником Своего могущества и образом Своим на земле», — в конце концов провозгласит Наполеон свою доктрину. Отныне Святой престол — это императорский трон.

В ссылке на острове святой Елене он не раз возвращался к своим неосуществленным замыслам:

«Мое честолюбие?.. О да, оно, может быть, величайшее и высочайшее, какое когда-либо существовало! Оно заключалось в том, чтобы утвердить и освятить, наконец, царство разума — полное проявление и совершенное торжество человеческих сил».

«Я хотел всемирного владычества, и кто на моем месте не захотел бы его? Мир звал меня к власти. Государи и подданные сами устремлялись наперерыв под мой скипетр».

«Я мог быть только коронованным Вашингтоном, в сонме побежденных царей… Но этого нельзя было достигнуть иначе как через всемирную диктатуру; я к ней и шел. В чем же мое преступление?».

«Одной из моих величайших мыслей было собирание, соединение народов, географически единых, но разъединенных, раздробленных революциями и политикой… Я хотел сделать из каждого одно национальное тело».

«Как было бы прекрасно в таком шествии народов вступить в потомство, в благословение веков! Только тогда, после такого первого упрощенья, можно бы отдаться прекрасной мечте цивилизации: всюду единство законов, нравственных начал, мнений, чувств, мыслей и вещественных польз». — «Общеевропейский кодекс, общеевропейский суд; одна монета, один вес, одна мера, один закон». — «Все реки судоходны для всех; все моря свободны». — «Вся Европа — одна семья, так чтобы всякий европеец, путешествуя по ней, был бы везде дома». — «Тогда-то, может быть, при свете всемирного просвещения, можно бы подумать об американском Конгрессе или греческих Амфиктиониях[77] для великой европейской семьи, и какие бы открылись горизонты силы, славы, счастья, благоденствия!»

А затем — всемирное господство: «Этот длинный путь есть в конце концов путь в Индию… С крайнего конца Европы мне нужно зайти в тыл Азии, чтобы настигнуть Англию… Это предприятие, конечно, гигантское, но возможное в XIX веке».

Под влиянием этих мыслей Наполеон в 1811 году обронил, обращаясь к одному из своих генералов:

— Через три года я буду владыкой вселенной!

Вера в удачу перевесила все доводы разума. Передают следующий эпизод. Однажды, в декабре 1811 года, кардинал Феш, дядя Наполеона, горячо убеждал племянника остановиться и больше не гневить Бога и людей. Наполеон слушал его молча; потом взял его за руку и вывел на балкон. «Посмотрите на небо. Что вы там видите?» — сказал Наполеон. «Ничего не вижу, государь», — ответил Феш. «Хорошенько смотрите. Видите?» — «Нет, не вижу». — «Ну так молчите и слушайтесь меня. Я вижу мою Звезду: она меня ведет!»

В холодном декабрьском небе он снова видел лучезарное солнце Аустерлица, не зная, что уже в следующем году оно обернется багровым солнцем Бородина и Березины.

На пути к мировому господству стояло всего одно препятствие — Россия. «Мне надо было победить в Москве». — «Без этого пожара (Москвы) я бы достиг всего».

***

Польский вопрос лишил Александра сна. В личных посланиях к французскому императору и через Коленкура он настойчиво добивался от Наполеона подписания официальной конвенции, где обеими сторонами было бы заявлено о том, что Польша никогда не будет восстановлена и что сами слова «Польша» и «поляки» будут навсегда изъяты из государственных актов. Наполеон. Однако Наполеон отказался ратифицировать проект соглашения, подписанный Румянцевым и Коленкуром, и согласился только дать обязательство, что не окажет «никакой помощи никакому движению, направленному к восстановлению королевства Польского». В своей речи перед Законодательным корпусом он сказал: «Союзник и друг мой российский император присоединил к своей обширной империи Финляндию, Молдавию, Валахию и часть Галиции. Не соперничаю ни в чем, могущим послужить ко благу России. Мои чувства к ее славному монарху согласны с моей политикой» — и вновь подтвердил, что не имеет намерений возродить Польское королевство.

Затем он обратился к царю с весьма любезным письмом, полным дружеских заверений. Но Александр знал, какие надежды возлагали на Наполеона поляки, с каким самоотвержением проливали они за него кровь на полях сражений. Царь не без оснований полагал, что Варшавское герцогство в любой момент легко могло увеличиться: для этого Наполеону достаточно было присоединить к нему австрийскую Галицию. Польша была для Наполеона тем же, что и Пруссия для Александра — орудием шантажа и нажима на союзника. Александр требовал подписания политического документа, что вызывало у Наполеона раздражение. Он видел, что русский союзник подозревает его в неискренности.

Для урегулирования разногласий в польском вопросе в Париж был послан князь Алексей Борисович Куракин, имевший официальное поручение поздравить французского императора с женитьбой на австрийской эрцгерцогине Марии-Луизе. Беседу с русским послом Наполеон начал в очень резком тоне:

— К чему эти постоянные жалобы? Зачем эти несправедливые подозрения? Вы не можете отрицать, что союз принес России выгоды. Следствием его было приобретение трех больших областей, усиливающих могущество вашей империи и обеспечивающих безопасность ваших границ. Какую пользу принес мне союз? Помешал ли он войне с Австрией, благодаря которой задержались испанские дела? Или союзу я обязан успехом в войне? Я не хочу восстановления Польши. Но я не хочу себя бесславить, говоря, что Польша никогда не будет восстановлена… Я не могу дать такого обязательства, направленного против людей, которые мне ничего плохого не сделали и которые мне хорошо служили, постоянно выражая свою признательность и преданность по отношению ко мне! Между тем меня обвиняют в дурных умыслах против России и, притом, в такую минуту, когда я надеялся, что вы будете благодарны за предоставленные вам выгоды. Правда, мне могут поставить на вид расширение Варшавского герцогства, но разве моя вина, что вы при первом же пушечном выстреле не послали значительные войска в Галицию: тогда не произошло бы польского восстания и моей обязанностью было бы оставить ее в вашем владении, как область, завоеванную силой оружия; это мне было бы даже гораздо приятнее, чем присоединение ее к Варшавскому герцогству. Если бы жаловаться было в моем характере, то я мог бы сделать это во время войны с Австрией. Вы перешли границу, когда я был уже в Вене и заложил основы выгодного мира. Если бы я принял когда-либо обязательство помогать вам, то я пришел бы на помощь не с тридцатью тысячами, но с двумястами, с тремястами тысячами человек.

Куракин возразил, что, как-никак, Россия вела в это время четыре войны (с Турцией, Персией, Англией и Швецией) и потому ей было затруднительно, не кончив их, начинать пятую.

— Если бы вы отдали приказание, чтобы тридцать или сорок тысяч