Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова

Значит – сбежал. Но почему он никому и ничего не сказал о своих замыслах. Неужели не доверял нам? Может быть, поэтому он и был так замкнут? Хуже всех чувствует себя Юзеф. Я понимаю его состояние – все-таки они были с Вацлавом в какой-то мере товарищами. И вот так наплевать в душу…

Шмидт, конечно, наорал с ходу и на Юзефа, и вообще на всех нас – мол, почему не предупредили его сразу? Но потом, видимо, и до него дошло, что мы-то тут ни при чем.

Еще одна новость – Клара снова укатила «на практику». Линда рассказала, что на этот раз родители не хотели ее отпускать. Старая фрау плохо чувствует себя, стала часто болеть, и, если бы Шмидт похлопотал, Клару наверняка освободили бы от «трудовой повинности». Но Клара каким-то образом прослышала, что в имение, куда ее на этот раз направили, недавно вернулся с фронта списанный из армии по ранению молодой офицер – сын тамошнего бауера. Ну а тут уж понятно, что ее никакими вожжами не удержишь.

Ну, вот и все на сегодня. Пошла спать. «Добра ноць».

4 августа

Пятница

Опять новость, на этот раз ужасно неприятная и тревожная. У нас снова «робыли обыск». Вчера вечером, когда уже все укладывались спать, а я, как всегда, планировала посидеть еще часок-другой в одиночестве в кухне, в дверь громко застучали. Раздались лающие голоса: «Ауфмахен!.. Зофорт ауфмахен!»[29]

Юзеф откинул засов и тут же был отброшен к стене. Оттолкнув его, в комнату ворвались два гестаповца. Еще два быстро проскользнули в кладовку. Перевернули и там, и там буквально все. Повыкидывали из чемоданов, сумок и сундучков всю одежду, белье. Перетряхнули матрацы и одеяла на кроватях. Заглянули даже в камин. Оказывается, искали… радиоприемник. В ответ на наши уверения, что у нас нет и никогда не было никакого приемника, злобно орали, что запрут всех в концлагерь и что уж там мы, русские свиньи, враз забудем о своих большевистских замашках.

На протяжении всего этого погрома я просто умирала от страха. Что, если эти ищейки обнаружат мои дневники? Вот тогда уж точно – концлагерь, точно – прощайся с жизнью. И снова мне обнажающе ясно представилось, что именно мои записи могут стать причиной несчастий, а может быть, даже гибели многих и многих близких мне людей… Но они ничего не нашли, к счастью, даже не догадались о существовании моего тайника, хотя и в кухне все перевернули вверх дном.

Нервное напряжение было столь велико, что, когда гестаповцы, вдоволь наоравшись, наконец ушли, я почувствовала, что ватные ноги совсем не держат меня, и с маху опустилась на стоящую рядом табуретку. В кухню одна за другой вошли бледные Сима с мамой.

– Ах, Вера-Вера, как же ты рискуешь! – с укором, дрожащим голосом произнесла Сима, с которой я однажды поделилась содержанием одной из своих записей. – А вдруг твои тетради оказались бы в их лапах? Не лучше ли тебе самой заблаговременно избавиться от них? Ясно, что они что-то подозревают и теперь не оставят нас в покое.

– Я немедленно, сейчас же сожгу в плите эти чертовы записи! – звенящим от слез дискантом закричала мама. – Слышишь, сейчас же! Где они у тебя?!

– Пожалуйста, оставьте меня в покое, – сказала я и не узнала своего голоса. – Сожжете, как же! Сперва найдите их, а потом сжигайте! Ну, давайте, давайте – ищите!.. – Ненормальное, безудержное веселье овладело вдруг мною, я просто задыхалась от истерического хохота. – Эти паршивые ищейки и то не сумели ничего вынюхать, а они ведь – не вам чета! Ищите же, ищите!

Успокоившись немного, я добавила твердо: «Послушай, мама. То, чем я занимаюсь здесь иногда по вечерам, касается только меня и – никого больше. Я просто веду дневник, записываю события дня. Пожалуйста, не паникуй – ни для кого, в том числе и для немцев, мои записи не представляют ровно никакого интереса, а для меня это – отдушина. К тому же они спрятаны очень надежно».

Юзеф, стоя на пороге своей комнаты, незаметно, с видом заговорщика кивнул мне. Вышло так, что с недавних пор он один оказался посвященным в мою тайну… Как-то давно, еще после первого обыска, я долго «ломала голову» – где отыскать такое местечко, где можно было бы надежно хранить свои тетради. Некоторое время даже таскалась со своим саквояжем то в угольный сарай, то обратно. А однажды, сидя вечером в кухне, я случайно вдруг обнаружила, что от крышки стола слегка отходит боковая планка. Вытащив без особого труда расшатавшийся гвоздь и отведя планку в сторону, я, к своей большой радости, обнаружила широкую, во всю площадь стола щель. Оказывается, самодельная столешница сколочена из двух кусков фанеры, между которыми – полое пространство, высотой примерно в 3–4 сантиметра. Вот оно-то и пригодилось мне…

Недавно любопытный Юзеф неожиданно высунулся из своей кладовки именно в тот момент, когда я «ломала» стол.

– Цо ты робишь? – удивился он, а заглянув в темную щель и разглядев там тетради – самодельные и канцелярские «касса-бухи», – озадаченно присвистнул. – Так ты, выходит, не письма пишешь здесь вечерами, как я думал, а что-то другое? – Его глаза заинтересованно округлились. – Постой, неужели ты книгу сочиняешь?

– Ну, ты скажешь, Юзеф, – смутилась я. – О книге, конечно, не может быть и речи. Просто я иногда записываю то, что считаю интересным. По-русски это называется – «вести дневник».

– То барзо добже, – серьезно сказал Юзеф и уважительно покосился на меня. – Окончится война, пройдут годы, и ты в своей России сможешь заново воскресить события нашей нынешней собачьей жизни. А еще и другим расскажешь о ней. – Он улыбнулся. – А может быть, и обо мне иногда вспомнишь, если встретишь тут невзначай мое имя.

– Обязательно вспомню, – досадуя на любопытного поляка, пообещала я и попросила: – Только ты, Юзеф, пожалуйста, не говори никому об этом.

Он торжественно, как при клятве, приложил руки к сердцу: «Не беспокойся. Я буду нем как рыба».

Пока сообща приводили дом в «божеский» вид и складывали разбросанную одежду, время шагнуло далеко за полночь. Но, несмотря на поздний час, все равно никто не смог уснуть. Юзеф в эту ночь тоже перебрался к нам, расстелил для себя постель на диване, и мы все долго переговаривались в темноте, гадали, с чего бы это гитлеровские сыщики решили, что у нас есть приемник? Неужели нашелся какой-то гад, что решил «подложить нам свинью». Миша предположил: может,