Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Спасибо вам, Павел Аристархович. Я просто не могу выразить, как я вам благодарна. Я обязательно буду все делать так, как вы говорите.
Поднявшись с табуретки, Павел Аристархович с доброй улыбкой смотрел на меня, потом вдруг нагнулся и слегка приложился губами к моей макушке: «Я очень люблю тебя, девочка, и хочу, чтобы ты знала это. И еще очень, очень хочу, чтобы все невзгоды миновали тебя и ты была счастлива в жизни».
Какой же он милый, добрый, чуткий, надежный и прекрасный человек, этот совсем не «бывший», а навечно, навсегда, наш русский соотечественник.
А потом «буквально на полчасика» забежала Галя от Клееманна. Ей не терпелось узнать о нашей встрече с русскими пленными, и она нимало огорчилась, услышав, что никакой встречи не было.
– А знаешь, утром, часов в одиннадцать, к нам в бар опять приходил Джонни, – сказала она и засмеялась. – Если бы ты видела, как он бледнел и краснел, прежде чем решился спросить у меня – не собираешься ли ты и сегодня прийти ко мне? Я сказала, что вряд ли, что ты уехала по какому-то делу в город и, вероятно, вернешься не скоро. Мне показалось, что он огорчился, так как, видимо, надеялся снова встретиться с тобой.
– Мы уже встретились с ним. На станции. – С досадой я почувствовала, как опять нежданная, теплая волна обволокла сердце. (О Господи, что же это происходит?!) – Поверь мне, Галя, я совершенно не хочу никаких встреч ни с кем, а с Джоном – тем более. Понимаешь, я не хочу и не могу. Я дала себе зарок.
– Глупости все это – твои зароки, – беспечно отмахнулась Галя и снова засмеялась. – Между прочим, я так и подумала, что он отправится на станцию. Спросил – на чем ты приедешь? Я ответила – разумеется, на поезде – ведь своей персональной машины у тебя нет… Да, долго же ему, бедняге, пришлось ждать там.
Сейчас я уже обо всем написала, и на этом – конец тетради. Следующую запись начну в новой. Хорошо, что Вера снова недавно позаботилась обо мне – позаимствовала, естественно, без отдачи, у своей «колдовки» еще одну «кассабух».
За окном разгулялся ветер – там, где открытая форточка, одеяло вздулось пузырем. И наверное, опять темень, и на небе не видно звезд. И в моей России тоже уже заканчиваются белые ночи, и августовские вечера – словно серебристо-синяя вуаль перед глазами… Уже давно все спят. Из-за двери кладовки раздаются мощные, раскатистые рулады – ну и храпун же этот пан Люциан! Слышно так же, как вздыхает и сонно, беспокойно бормочет что-то «честный парень» Юзеф. А меня опять одолевают тоска и грусть. Непонятное смятение царит в сердце, и отчего-то хочется плакать долгими, легкими и светлыми слезами.
10 августа
Четверг
Ну вот и выяснилось наконец, кто оказался виновником того гнусного погрома – обыска, что был учинен гестаповцами в нашем доме с неделю назад – в прошлый четверг. Это не Эрна, не Линда и даже не Мита, а наш русский «друг, брат и товарищ» – Ваня «Сидели мы на крыше».
Вчера вечером Ян (от Нагеля) привел к нам совершенно незнакомого поляка по имени Тадеуш, который «имел сообщить до российских людын важную весть».
Оказывается, Ваня СМЫК вместе с работающим с ним поляком – фольксдейтчем – недавно были уличены в какой-то грязной афере – либо что-то украли и неудачно пытались это «что-то» продать, либо сами купили краденое – только в результате оба угодили в полицейский участок. И вот там, в участке, этот «болтун номер два» то ли от страха, то ли от дурости принялся вдруг орать, что скоро, очень скоро немцам придет «капут», что нам, здешним «остарбайтерам», известно все о положении на фронтах и что недалек уже тот час, когда мы, русские, станем вершить судьбу наших нынешних хозяев.
Естественно, полицаи насторожились и, уж конечно, постарались выпытать у Ивана – что именно, а главное, откуда, из каких источников, известно ему о том, что происходит сейчас на фронтах. При этом, естественно, пошли в ход и кулаки, и дубинки.
Как и следовало ожидать, Ваня недолго упирался (а может, и совсем не упирался) и назвал нас – «восточных рабочих» господина Адольфа Шмидта. Дескать, это мы в курсе всех свежих политических и военных событий и именно от нас он и другие «остарбайтеры» систематически узнают о фронтовых новостях.
– У них, у твоих знакомых, есть приемник? Они что, слушают Москву или другие советские радиостанции? Говори же, думмер меньш! – пытали полицаи бедного Ивана. А тот уже обмяк, вытирая разбитые в кровь губы, принялся заискивающе лебезить перед ними… Возможно, что и есть, хотя он сам лично никакого приемника никогда не видел. Господа полицейские не должны сомневаться в его искренности и лояльности: если бы он точно знал о существовании у кого-либо из «восточников» приемника – сразу, без промедления, сообщил бы им. Но к сожалению, он не знает… Не доводилось видеть. Хотя… хотя, конечно, новости-то каждый раз свежие…
Избитого Ваню оставили в полицейском участке, а присутствующего при этой сцене фольксдейтча после пристрастного допроса пока отпустили домой. При этом приказали ни на шаг не отлучаться из усадьбы.
Он все эти дни и не высовывал никуда носа и лишь сегодня днем, встретив случайно возле поместья своего знакомого Тадеуша, рассказал ему обо всем. А тот, не зная нас, поспешил после работы к Янеку, чтобы предупредить «российское панство» об опасности. Увы, поздно…
Ваня до вчерашнего дня еще не вернулся из участка, и никому не известно, где он сейчас находится. Тадеуш предположил, что его все-таки упекли в концлагерь.
Вот ведь как все нелепо и нескладно получилось. Думал ли когда-нибудь Иван, этот обожатель всего немецкого и хулитель советского, русского, о подобном бесславном финале? Несмотря на всю пакость, что подстроил нам Ваня, мне все-таки жаль его. И даже появилось какое-то чувство вины по отношению к нему. Хотя, если разобраться во всей этой истории здраво, пострадал-то он главным образом из-за собственной дурости – вернее, из-за своего дурного, болтливого языка. Да ведь к тому же неизвестно еще, чем может окончиться этот неприятный «инцидент» для всех нас… Ну ладно, поживем – увидим. Однако прав
