Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова

как, например, теперь… Извини меня за назойливость, но на этот раз ты проявила явную небрежность. Посмотри… Гвоздь наполовину торчит из планки, ты его не прижала как следует. Для тех, кто поставит своей целью что-то найти здесь, этот гвоздь может навести на некоторые размышления.

– Спасибо вам, Павел Аристархович. Я просто не могу выразить, как я вам благодарна. Я обязательно буду все делать так, как вы говорите.

Поднявшись с табуретки, Павел Аристархович с доброй улыбкой смотрел на меня, потом вдруг нагнулся и слегка приложился губами к моей макушке: «Я очень люблю тебя, девочка, и хочу, чтобы ты знала это. И еще очень, очень хочу, чтобы все невзгоды миновали тебя и ты была счастлива в жизни».

Какой же он милый, добрый, чуткий, надежный и прекрасный человек, этот совсем не «бывший», а навечно, навсегда, наш русский соотечественник.

А потом «буквально на полчасика» забежала Галя от Клееманна. Ей не терпелось узнать о нашей встрече с русскими пленными, и она нимало огорчилась, услышав, что никакой встречи не было.

– А знаешь, утром, часов в одиннадцать, к нам в бар опять приходил Джонни, – сказала она и засмеялась. – Если бы ты видела, как он бледнел и краснел, прежде чем решился спросить у меня – не собираешься ли ты и сегодня прийти ко мне? Я сказала, что вряд ли, что ты уехала по какому-то делу в город и, вероятно, вернешься не скоро. Мне показалось, что он огорчился, так как, видимо, надеялся снова встретиться с тобой.

– Мы уже встретились с ним. На станции. – С досадой я почувствовала, как опять нежданная, теплая волна обволокла сердце. (О Господи, что же это происходит?!) – Поверь мне, Галя, я совершенно не хочу никаких встреч ни с кем, а с Джоном – тем более. Понимаешь, я не хочу и не могу. Я дала себе зарок.

– Глупости все это – твои зароки, – беспечно отмахнулась Галя и снова засмеялась. – Между прочим, я так и подумала, что он отправится на станцию. Спросил – на чем ты приедешь? Я ответила – разумеется, на поезде – ведь своей персональной машины у тебя нет… Да, долго же ему, бедняге, пришлось ждать там.

Сейчас я уже обо всем написала, и на этом – конец тетради. Следующую запись начну в новой. Хорошо, что Вера снова недавно позаботилась обо мне – позаимствовала, естественно, без отдачи, у своей «колдовки» еще одну «кассабух».

За окном разгулялся ветер – там, где открытая форточка, одеяло вздулось пузырем. И наверное, опять темень, и на небе не видно звезд. И в моей России тоже уже заканчиваются белые ночи, и августовские вечера – словно серебристо-синяя вуаль перед глазами… Уже давно все спят. Из-за двери кладовки раздаются мощные, раскатистые рулады – ну и храпун же этот пан Люциан! Слышно так же, как вздыхает и сонно, беспокойно бормочет что-то «честный парень» Юзеф. А меня опять одолевают тоска и грусть. Непонятное смятение царит в сердце, и отчего-то хочется плакать долгими, легкими и светлыми слезами.

10 августа

Четверг

Ну вот и выяснилось наконец, кто оказался виновником того гнусного погрома – обыска, что был учинен гестаповцами в нашем доме с неделю назад – в прошлый четверг. Это не Эрна, не Линда и даже не Мита, а наш русский «друг, брат и товарищ» – Ваня «Сидели мы на крыше».

Вчера вечером Ян (от Нагеля) привел к нам совершенно незнакомого поляка по имени Тадеуш, который «имел сообщить до российских людын важную весть».

Оказывается, Ваня СМЫК вместе с работающим с ним поляком – фольксдейтчем – недавно были уличены в какой-то грязной афере – либо что-то украли и неудачно пытались это «что-то» продать, либо сами купили краденое – только в результате оба угодили в полицейский участок. И вот там, в участке, этот «болтун номер два» то ли от страха, то ли от дурости принялся вдруг орать, что скоро, очень скоро немцам придет «капут», что нам, здешним «остарбайтерам», известно все о положении на фронтах и что недалек уже тот час, когда мы, русские, станем вершить судьбу наших нынешних хозяев.

Естественно, полицаи насторожились и, уж конечно, постарались выпытать у Ивана – что именно, а главное, откуда, из каких источников, известно ему о том, что происходит сейчас на фронтах. При этом, естественно, пошли в ход и кулаки, и дубинки.

Как и следовало ожидать, Ваня недолго упирался (а может, и совсем не упирался) и назвал нас – «восточных рабочих» господина Адольфа Шмидта. Дескать, это мы в курсе всех свежих политических и военных событий и именно от нас он и другие «остарбайтеры» систематически узнают о фронтовых новостях.

– У них, у твоих знакомых, есть приемник? Они что, слушают Москву или другие советские радиостанции? Говори же, думмер меньш! – пытали полицаи бедного Ивана. А тот уже обмяк, вытирая разбитые в кровь губы, принялся заискивающе лебезить перед ними… Возможно, что и есть, хотя он сам лично никакого приемника никогда не видел. Господа полицейские не должны сомневаться в его искренности и лояльности: если бы он точно знал о существовании у кого-либо из «восточников» приемника – сразу, без промедления, сообщил бы им. Но к сожалению, он не знает… Не доводилось видеть. Хотя… хотя, конечно, новости-то каждый раз свежие…

Избитого Ваню оставили в полицейском участке, а присутствующего при этой сцене фольксдейтча после пристрастного допроса пока отпустили домой. При этом приказали ни на шаг не отлучаться из усадьбы.

Он все эти дни и не высовывал никуда носа и лишь сегодня днем, встретив случайно возле поместья своего знакомого Тадеуша, рассказал ему обо всем. А тот, не зная нас, поспешил после работы к Янеку, чтобы предупредить «российское панство» об опасности. Увы, поздно…

Ваня до вчерашнего дня еще не вернулся из участка, и никому не известно, где он сейчас находится. Тадеуш предположил, что его все-таки упекли в концлагерь.

Вот ведь как все нелепо и нескладно получилось. Думал ли когда-нибудь Иван, этот обожатель всего немецкого и хулитель советского, русского, о подобном бесславном финале? Несмотря на всю пакость, что подстроил нам Ваня, мне все-таки жаль его. И даже появилось какое-то чувство вины по отношению к нему. Хотя, если разобраться во всей этой истории здраво, пострадал-то он главным образом из-за собственной дурости – вернее, из-за своего дурного, болтливого языка. Да ведь к тому же неизвестно еще, чем может окончиться этот неприятный «инцидент» для всех нас… Ну ладно, поживем – увидим. Однако прав