Запретные цвета - Юкио Мисима

Кэйко набирала вес с каждым днем. Весы стояли возле кровати матери. Ясуко пошла на поправку после кесарева и ежедневно записывала в графике, сколько новорожденная прибавила в весе. Поначалу Ясуко казалось, что она родила какого-то жутковатого монстра, не развившегося до человеческого облика, но с первой острой болью в ее груди во время кормления и последовавшим за ней почти аморальным наслаждением она прониклась к своему отпрыску со странной недовольной гримасой любовью, которую уже невозможно было отнять у ее материнского сердца. Кроме того, всякие визитеры и прочие окружающие нянькались с этим комочком жизни, через силу, поневоле принимая его за человека, как будто ему еще только предстоит стать человеком, сюсюкая с ним на языке, вовсе не обязательном для понимания.

Ясуко пыталась сравнить свою ужасающую физическую боль, через которую она прошла несколько дней назад, с психологической болью, которую причинял ей Юити в течение долгих месяцев. После того как улеглась первая боль и сердце ее познало успокоение, она увидела надежду в том, что вторая боль будет продолжаться значительно дольше и для ее выздоровления потребуется больше времени.

Первым, кто заметил изменения в Юити, была не Ясуко даже, а его мать. Ее кроткая, скромная душа со всей врожденной простотой мгновенно провидела преображение в своем сыне. Как только она услышала, что кесарево прошло успешно, она оставила Киё присматривать за домом, а сама отправилась на заказанной машине в госпиталь. Она открыла дверь палаты. Юити, стоявший у изголовья Ясуко, бросился навстречу и заключил мать в объятия.

— Осторожно! Еще повалишь меня, — замешкалась мать и ткнула своим маленьким кулачком в его грудь. — Не забывай, я все-таки больной человек. Боже, какие красные глаза у тебя! Ты что, плакал?

— Я так вымотался от напряжения… Стоял рядом с ней во время операции…

— Ты не отлучался от нее ни на шаг?

— Правда-правда, — подтвердила мать Ясуко. — Я пыталась остановить его, но он не послушал меня. Ясуко тоже была хороша, не отпускала его руку.

Мать Юити посмотрела на Ясуко, на постель роженицы. Ясуко слабо улыбалась, но лицо ее не выказывало ни тени смущения. Мать снова взглянула на сына. Глаза ее как бы говорили: «Что за странный ребенок! Сейчас, когда ты стал свидетелем этого кошмарного зрелища, ты и Ясуко впервые выглядите как настоящая супружеская пара. У вас обоих такое выражение лиц, будто вы скрываете некий сладостный секрет».

Больше всего Юити побаивался этой материнской интуиции. Ясуко же относилась к подобным вещам без малейшего опасения. Теперь, когда боль ее унялась, она уже удивлялась тому, что не постыдилась попросить Юити остаться с ней до конца операции. Возможно, в глубине души Ясуко надеялась, что только таким образом она сумеет заставить Юити поверить во все ее перенесенные по его милости страдания.

Если исключить дополнительные лекции по некоторым дисциплинам, можно сказать, что летние каникулы у Юити начались уже в первых числах июля. Днем он почти всегда сидел в госпитале, а по вечерам развлекался где-то в городе — таков был его ежедневный распорядок. Вечерами, когда он не виделся с Кавадой, он с удовольствием возвращался к своей дурной привычке проводить время в компании дружков, которую Сюнсукэ окрестил «опасными связями».

Во многих заведениях для посвященных, таких как «Рудон», Юити стал весьма заметным персонажем. В некоторых из этих клубов иностранные посетители составляли подавляющее большинство. Среди гостей бывали и переодетые в женское платье агенты тайной полиции. Он носил палантин через плечо и флиртовал то с тем, то с другим проходимцем.

В баре «Элизиум» компашка продажных мальчиков приветствовала Юити. Он ответил им поклоном и посмеялся над самим собой: «Вот это и есть твои опасные связи! Вот эта братия слабеньких женоподобных мальчиков!»

Со дня рождения Кэйко снова начались дожди. Юити зависал в каком-то баре в грязном переулке задних дворов. Большинство гостей уже напились; они входили и выходили, не заботясь о том, чтобы стряхнуть свои замызганные штанины. От угла по половицам подтекала вода. Это капало с зонтов, прислоненных к грубоватой стене, отчего воды на полу становилось еще больше.

Юити сидел молча, перед ним были скромная закуска и бутылочка дешевой рисовой водки. Саке едва не переливалось через тонкий край чашки, прозрачная желтизна подрагивала. Юити уставился в эту чашечку. В ней не отражалось никакого видения. Это была просто чашка. Следовательно, ничего такого и не могло быть в ней. Чудные мысли путались в голове Юити. У него было чувство, будто он никогда раньше не видел этой чашки. Она существовала теперь как некий абстрактный объект, возникающий в его воображении, в его сознании…

В тесноватом помещении коротали время пять-шесть человек. Даже теперь, в какое бы заведение подобного пошиба он ни забрел, не было случая, чтобы он не снюхался с каким-нибудь авантюристом. К нему приблизился пожилой человек и витиевато начал изъясняться. Встрял какой-то смазливый юнец и стал кокетничать с ним. И в этот вечер рядом с Юити обретался приятный юноша его возраста, постоянно подливавший ему саке. Судя по тому, как парень время от времени смотрел на Юити, можно было заключить, что он состоял в любовных отношениях с ним. Красивые глаза, чистая улыбка. Что бы это значило? Он хотел, чтобы его полюбили. И желание его было не таким уж неосознанным, поскольку он знал себя и знал, чего хочет. Чтобы поднять себе цену, он трепался без передышки о том, как за ним гонялись скопища мужчин. Выслушивать все его россказни было изрядно утомительно, однако для геев в порядке вещей представлять себя в подобной манере, поэтому не стоило так уж сильно укорять его за эти замашки. Он был прекрасно одет. Неплохого телосложения. Ногти коротко подстрижены и отшлифованы. Полоска белого нижнего белья, выглядывавшая из-под пояса, была чистенькой… Для чего все это?

Юити поднял взгляд своих темных глаз на фотографию боксера, прикрепленную к стене. Порок, утративший свой глянец, в сто крат скучнее, чем потерявшая свое очарование добродетель. Возможно, что причина, по которой порок называется преступлением, скрывается в самой скуке, а та в свою очередь порождается рутиной повторяемости, которая не позволяет выкрасть сколько-нибудь времени для самодовольства. Видимо, дьявол пребывает в скуке оттого, что пресыщен своими вечными розысками самобытного злодеяния.

Все, что случится, Юити знал уже наперед. Если он улыбнется этому парню, как бы намекая о согласии, то они преспокойно проторчат в баре допоздна, потчуя друг друга выпивкой. И снимутся с места, когда заведение будет закрываться. Притворяясь пьяными, они будут долго переминаться у дверей гостиницы. Как правило, в Японии не считается зазорным двоим мужчинам скоротать ночь в одном гостиничном номере. Они закроются на ключ в комнате на втором этаже, где среди ночи будет слышен гудок проезжающего вблизи товарного поезда. Вместо приветствия долгий-долгий поцелуй, затем — раздеться, вместо погашенной лампы предательские рекламные огни за окном, двуспальная кровать с заржавелыми пружинами и жалобным скрежетанием, нетерпеливые обжимания и пылкие поцелуи; первые холодные прикосновения к обнаженному телу после того, как просохнет испарина на коже; запах плоти и крема; беспрерывная ощупь в поисках ублажения этих двух похотливых тел; слабые вскрики, предающие мужское тщеславие… Затем жалкое подобие плотского наслаждения, обильное выделение пота, поиски на ощупь сигарет и спичек у изголовья, блеск белков глазных яблок, откровенные разговоры взахлеб, подобные прорыву плотины; ребяческие забавы двоих подружившихся мужчин с их поутихшим на время желанием, схватка среди ночи — кто из них двоих сильней, пародия на армрестлинг, и прочие, прочие шалости…

«Ну, допустим, я пойду вместе с этим пареньком, — размышлял Юити, глядя в чашечку с алкоголем. — Все равно ничего нового не случится. Знаю, что поиск чего-то своеобычного уже не принесет мне удовлетворения, как это бывало прежде. Почему любовь между мужчинами такая скоротечная, такая преходящая, такая тщетная? Не в том ли сущность любви между гомосексуальными мужчинами, что после соития приобретается настоящее дружество? Разве не в том цель страсти, чтобы возвратить в лоно одиночества обоих индивидуумов как обычных представителей одного пола — после утоления вожделения? „Мы друг друга любим, ибо мы мужчины“, — желают думать люди этого склада; и не жестокость ли в первое же соитие обнаружить, что они и вправду особи мужского пола? Прежде чем они сойдутся в любовном акте, сознание этих мужчин застилается крайне зыбкой материей. И страстное желание у них скорее сближается с метафизикой, чем с сексуальным вожделением. И в чем же тут дело?»

Во всяком случае, куда бы он ни зашел, у него всюду возникало желание поскорее улизнуть оттуда. У Сайка-ку мужчины-любовники находят выход из подобного положения или в двойном самоубийстве, или в принятии монашества.