Царство. 1951 – 1954 - Александр Струев

Сталинскую семью разместили в Горках-8, на его «дальней» даче. В отличие от Зубалова, она располагалась на берегу Москвы-реки, и, когда сходил с реки лед, грустная Светлана долго вглядывалась в неспешное движение вод, где всегда отражалось небо, громадностью собственной высоты обрушенное вниз, от края до края, захваченное тягучей зеркальной поверхностью.

На «дальней» все было другое, не детское, не настоящее. Кругом ходила незнакомая малоулыбчивая прислуга. Почти сразу в доме появилась старшая, молодящаяся грузинка лет тридцати, которую подыскал Лаврентий Павлович. До этого черноволосая Нино жила в Тбилиси. Говорили, что она дальняя его родственница. Берия убедил отца, что ее присутствие пойдет детям на пользу, так как она — педагог. Как ни старалась воспитательница, она не могла изобразить на своем вытянутом лице не то что любовь, но даже ласку. Лишь на словах, которые всегда были скупы, братик и сестричка вызывали ее сочувствие.

Изо всех сил Нино старалась казаться хорошей, но к детям не могла приспособиться, они ее раздражали. Своих ребятишек у наставницы не было. Проходя мимо зеркала, фигуристая няня поправляла прическу, прихорашивалась в надежде приглянуться Иосифу Виссарионовичу, который иногда, все реже и реже, выбирался проведать Васю и Свету. При виде Сталина Нино млела, краснела, говорила полушепотом, опускала большие, чуть навыкате, глаза, стараясь произвести самое благопристойное впечатление, изумить покорностью, женственной нежностью, магическими очертаниями необъятной груди, прикрытой тонкой батистовой кофточкой, поразить идеальной чернотой длинных вьющихся волос, чаще распущенных, а иногда собранных на затылке в громадный пучок.

Нино всегда выглядела навязчиво броско, видимо это поощрял Лаврентий Павлович, который особо разбирался в женщинах и понимал, что его протеже недурна собой. К счастью, с воспитательницей ничего у Сталина не произошло, и когда Светлана назвала навязчивую командиршу занозой, отец смилостивился и заменил грузинку на высохшую, точно мумия, старушку-литератора. Старушка была куда покладистей бериевской племянницы. Литературу и русский язык она знала досконально, одно плохо: преподаватель неопрятно ела — чавкала, облизывала вилки и ложки, все время из ее рта что-то выпадало, казалось, она ест за троих. Когда педагог отворачивалась, Вася строил ей неприличные рожицы.

И на кухне не с кем было дружить, там периодически меняли штат. Неприятная процедура касалось не только поваров, но и подавальщиц, мойщиц, даже диетсестру, которая определяла полезность и калорийность пищи, заменили. Неизменным на новой даче оставался лишь дядя Сережа, в обязанности которого входило описывать все, что творилось вокруг, — что слышал, что видел. Свои отчеты он передавал куда следовало: один экземпляр поступал к ответственному за сталинскую семью генералу Власику, а другой, нарочным, отправлялся в Москву, на Лубянку, где ложился на стол подполковнику госбезопасности Мухину, кто в присутствии профессора психиатрии зачитывал вслух письмена соглядатая, чтобы врач мог сделать вывод о душевном состоянии не только подрастающих брата и сестры, но и прикрепленных к ним лиц.

Сам Мухин пытался углядеть в подробных описаниях вражеские происки. Видно, поэтому вместо старых на «дальней» появлялись новые работники. Стеречь и оберегать семью Генерального Секретаря было его первейшей обязанностью. С периодичностью в четыре месяца за каждым работником «дальней» устанавливалось скрытое наблюдение, к ним в квартиры ходили законспирированные сотрудники НКВД, невзначай расспрашивали соседей, знакомых, собирали сведения о женах, детях — ведь мало ли что? Раз в месяц подполковник Мухин шел на доклад к министру. Из-за подозрительности и тотального недоверия обстановка в доме стала гнетущей.

Света прилежно училась, упорные занятия отвлекали от тяжких мыслей, слишком рано приходивших в ее маленькую детскую головку. Вася хулиганил, не слушался, совсем не хотел учиться, и отец его регулярно отчитывал, однажды даже пообещал выпороть, но, к счастью, этого не случилось. Светлана была младше брата и росла маленьким запуганным зверьком. Любимой учительницы-немки, которая обучила детей немецкому языку и задержалась при детях дольше других, тоже не стало. Выяснилось, что она дворянского происхождения. Сначала, правда, изобразили, что у Марты Карловны кто-то из близких тяжело заболел и она срочно уехала в Самару, но потом дядя Власик неосторожно выдал секрет про скрытое дворянство. «А в анкете писала — из мещан!» — злорадно пробурчал он. Вслед за остальными неблагонадежными немку отправили в лагерь, туда же бросили милых маминых родственников — за пару лет никого из близких не осталось вокруг.

Школьные подруги боялись Светланы, как огня, они робели в ее присутствии, не говорили ничего лишнего, так им велели строгие охранники, которые ходили за дочерью вождя по пятам. С учителями беседовал лично подполковник Мухин. Его, кстати, никто никогда не видел, ни Света, ни Вася, они лишь знали его фамилию, и часто смеялись над ней — жужжали, изображая мух. Мухин был самым страшным созданием для прилежного дяди Сережи, не выпускающего из рук карандаша. Писака как привидение передвигался по дому и выводил в тетрадке свои скрупулезные каракули. Появляясь в самых неожиданных местах, приходило на ум, что дядя Сережа, обитает где-то под потолком. Шутили, что он умеет раздваиваться, но и его не уберегла такая уникальная способность — однажды летописца недосчитались, видать, слишком вольно он вел свой правдивый дневник!

Вася часто заходил к сестре, вечерами они любили забраться под одеяло и мечтать, представляя, что будет, когда они вырастут: кем станут, куда поедут. Дети мечтали путешествовать, посещать неведомые страны, совершать научные открытия, но больше всего им хотелось общения, дружбы, любви. Закрывая глаза, вернее, когда глаза безысходно слипались, Вася представлял, как он ухаживает за милой девушкой, — в его грезах все девушки были обязательно похожи на маму. Вася был на четыре года старше сестры и хотел поскорее встретить любовь и жениться. Света не высказывалась о личном вслух, но ей тоже грезилась любовь, ведь любящих сердец рядом не осталось, а папа был скуп на слова.

Иногда Сталин устраивал на «дальней» шумные праздники. Летом разжигали большие костры, пели песни, веселились. В праздники хоть как-то оттаивало в груди сердечко. Свету целовала Полина Семеновна Жемчужина, она до последнего дня, до самой последней минуты дружила с мамой. В Полине Семеновне, казалось, таится крупица маминого тепла. Друзья и соратники, приглашенные Иосифом Виссарионовичем на дачу, проявляли к сталинским отпрыскам повышенное внимание, но тепло от них шло другое, дуновение, а не тепло. Самым доброжелательным человеком, приезжающим с папой, Света считала не Маленкова, который завидев детей, неистово махал руками, тиская Свету или Васю, расплывался в улыбке и захлебывался ласковыми словами; не Кагановича, который подолгу засиживался в юной компании, что сразу подмечал всевидящий отец; не Берию, с изгнанием молодой грузинки потерявшего интерес к «дальней» даче; а немногословного Анастаса Ивановича Микояна. И, может быть, к симпатичным людям Света отнесла бы маршала Булганина. Свете он казался хорошим человеком. А папа отдалялся, с каждым днем становился все неприступней, все строже.

Власик привозил за город еду, одежду, книги, все что угодно. Вещей было в избытке, даже слишком много. Света пробовала их раздавать, но вещи на следующий день снова возвращались на свои места, и хотя они были абсолютно не нужны, принимать подарки от детей категорически запрещалось. Чтобы сделать подарок, надо было заранее договориться об этом с Власиком, обсудить его смысл, назначение, необходимость. И если начальник сталинской охраны признавал подарок целесообразным, то привозил в точности такую же вещь, которую Света или Вася хотели подарить, и передавал им в руки: «Дарите!»

Что бы хоть как то освобождать дом от всяческой бесполезности, ненужное периодически собирали и с согласия детей уносили. Но то, что оставалось на «дальней», теперь ее стали называть «детская», пунктуально переписывалось. Генерал Власик не был ханжой, просто такой порядок был установлен вождем.

Школа внесла в жизнь кардинальные перемены — по будням стали жить в Москве, в Кремле. У Светы там была небольшая, очень уютная комната со всеми удобствами, а у Васи — целых три. Все, что поступало извне, доставлялось тем же прилежным Власиком. Власику Сталин верил. Поговаривали, что предназначенное для Сталина и его семьи предварительно заносили в низенький храм, расположенный рядом с белокаменным Успенским собором. По милости правителя этот храм остался нетронутым: под куполом имел фрески, по стенам теснились золоченые иконы, свечи в храме исправно зажигались, а лампады никогда не гасли. Утверждали, что Власик, прежде чем нести что-либо в дом повелителя, заносит все в тайную кремлевскую церковь, под благословение монаха Иллариона, который самозабвенно вычитывал молитвы и кропил святою водой, и одежду, и обувь, и продукты, и книги, и тетради, и кастрюли, и лекарства, и зубные щетки — все, что угодно, спасая Иосифа Виссарионовича и его деток от черного глаза. Поговаривали, что на груди Генеральный Секретарь носил синий сапфир с вделанным по центру алмазом, очень похожий на глаз, волшебным свойством которого было не допускать к Хозяину порчу и лишать силы проклятия. Света и Вася в подобную чепуху не верили, но и спросить отца про это не решались.