Царство. 1951 – 1954 - Александр Струев

— Быстро время летит, ничем его не удержишь, ни руками, ни приказами! Удивительная вещь время, неслышное, неуловимое, идет себе и не возвращается, проскакивает сквозь нас, а мы стареем, вот его очевидный след. Что это — время? — загадочно проговорил Никита Сергеевич. — Жалко, я ученым не стал, а то бы этим феноменом, временем, занялся.

— Пространство и время — неразделимые категории, — обстоятельно заметил сын-студент.

— Ка-те-го-ри-и! — нараспев повторил Никита Сергеевич. — Пространство еще как-то вообразишь, линейкой померяешь, а вот время, можно сказать, из области неведомого!

Мороз крепчал. Хорошо, что отец с сыном утеплились: под пальто были толстые свитера, под свитерами плотные майки, шею прикрывали шерстяные шарфы, руки спасали от мороза меховые варежки, а ушанка из ондатры, неприхотливой водяной крысы, обитающей в ледяной воде, не давала подморозить голову. Пушистые уши шапок-ушанок отец и сын предусмотрительно опустили. В такой амуниции мороз нипочем. На худосочных юношеских усиках Сергея от дыхания оседали крошечные капельки, которые тут же превращались в льдинки. Время от времени парень отогревал заиндевевшие усики ладонью.

Экзамены за первый семестр Сережа сдал досрочно. Целеустремленный рос, не шалтай-болтай! Отец поддерживал в сыне стремление к знаниям. Когда-то Хрущев и сам хотел стать инженером, это был предел мечтаний молодого рабочего Юзовской шахты, где прошли шесть лет его самостоятельной трудовой жизни. За эти шесть лет Никита Сергеевич сделался первоклассным мастером, жалованье получал, равное жалованью дипломированного инженера, но на инженера так и не выучился, с образованием вышел совершеннейший провал. До шахты он пас коров, а в перерывах посещал церковноприходскую школу.

Получив самые примитивные знания, Хрущев отправился добывать хлеб насущный. Некогда, да и не за что было учиться. После свержения самодержавия, с приходом к власти большевиков, шустрый, схватывающий на лету, улыбчивый парнишка вступил на руднике в большевистскую партию и скоро был избран секретарем. Инициативный, исполнительный, вежливый, аккуратный, он не злоупотреблял спиртным, за дело переживал, был открытым и дружелюбным. Партийное начальство в лице Лазаря Моисеевича Кагановича приметило боевитого секретаря, приблизило, и в 1935 году, с должности заведующего орготделом Киевского горкома Никита Сергеевич поехал в Москву, слушателем Всесоюзной промышленной академии при ЦК ВКП(б). В Академии штудировали труды основоположников коммунизма Маркса, Энгельса, Ленина, видных большевиков Молотова, Бухарина, Рыкова и, разумеется, Генерального Секретаря Центрального Комитета Иосифа Виссарионовича Сталина. Учение о классовой борьбе легло в основу хрущевского образования. На труды классиков марксизма-ленинизма в Академии делался особый упор. В Промакадемии, как и на руднике, Хрущева избрали партийным секретарем, а парторганизацию Академии курировал непосредственно товарищ Каганович, которого из Украины перебросили на Москву.

Каганович возглавил Московскую партийную организацию. В Московском горкоме они снова встретились — улыбчивый слушатель Никита и властный трудоголик Лазарь Моисеевич Каганович. Будучи секретарем партийной организации, Никита Сергеевич свел знакомство со многими нужными людьми. Фундаментальных знаний Хрущев не получил и Академию не закончил, зато стал безошибочно ориентироваться в партийной иерархии, досконально изучил большевистский уклад, хитроумные ходы-выходы и повадки партийцев. С карьерой ему однозначно везло, а вот до серьезных знаний и прилежных занятий не дошло дело.

«Ничего, — размышлял Никита Сергеевич. — Из моего Сережки первоклассный инженер получится, и не просто дипломированный специалист, а настоящий ученый. Не я, так он в науку прорвется!»

Сергей бредил космосом, и отец всячески поддерживал его устремления.

— Я, пап, в Конструкторское бюро Челомея попасть хочу!

Владимир Николаевич Челомей был альтернативой ведущему ракетному конструктору Сергею Павловичу Королеву. И тот и другой занимались летательными космическими аппаратами, только каждый двигался своим путем.

Вышагивая по морозу, отец и сын держались под руки.

«Как похожи дети друга на друга, жестами, повадками, выражением глаз, озорством!» — Никита Сергеевич вздохнул. Его первенец Леонид, рожденный от первой жены, погиб в Отечественную войну, разбился на охваченном огнем самолете. Немцы подбили. Леонид до сих пор стоял у отца перед глазами. Особенно запомнилась его улыбка, открытая, добрая, доставшаяся от матери, девятнадцатилетней Ефросиньи, которая вскоре после рождения детей, Леонида и Леночки, скончалась от тифа. Леночке сегодня двадцать девять, она живет с мужем в Киеве, а вот Леонида, Ленечки — нет. Глядя на Сережу, Никита Сергеевич часто вспоминал его.

Вот и сейчас Сергей шел точно как Леонид, легкой свободной походкой. У Лени осталась дочь. Иришу Хрущев удочерил, точно так же, как и маленького Илюшу, сына умершей младшей сестры Нины Петровны. Они стали ему такие же родные, как Лена, Рада, Сережа. А вот Леонида не стало! Последнюю ленину жену за дерзкие высказывания в сорок четвертом упекли за решетку, а после этапировали в Магадан. Никита Сергеевич помочь не смог. Два раза ходил к Сталину, пока тот разгневанно не прикрикнул: «Мой сын фашистами расстрелян, и половина родственников сидит! А ты за вшивую невестку ходишь?! Тебе известно, что в тюрьмах сидят враги? Что ходишь?! Иди, работай! Партия никому исключений не делает!»

При подъезде к Кремлю у Хрущева возникло необычайное чувство, восторженное, величественное. Раньше Кремль казался ему чужим, отталкивающим, опасным, а сейчас от Кремля исходили тепло, свет, радость. Сердце щемило, так Кремль был хорош! Гости сговорились собраться в десять, но многие подъехали раньше и уже праздновали, провожали старый год, со смехом и шутками разгуливая по украшенному залу. Булганин прибыл с женой и дочерью: его Вера была с мужем, высоким военно-морским офицером, сыном адмирала Кузнецова. Микоян заявился со своим многочисленным выводком, который сразу и не сосчитать! Каганович пришел в сопровождении ослепительной красавицы дочери, она была настолько хороша, насколько и неприступна. Ворошиловские, жуковские, молотовские семьи были здесь.

В центре зала помигивала разноцветными огоньками, переливчатая золотом и серебром красавица-елка. На елке блестели немыслимые шары, сверкали затейливые снежинки, висели шоколадные конфеты в цветастых обертках, многоярусные гирлянды из стекляруса, вытянутые перламутровые сосульки, были игрушки в виде пузатых колокольчиков, разнообразных зверушек, качались миниатюрные домики, сделанные из папье-маше; грибы и желуди из раскрашенного картона неброско примостились на ветках. Перед елкой величественно вышагивал бородатый Дед Мороз в синей меховой шубе, с длинным посохом в руке. За плечами Дед Мороз носил мешок с подарками. Из-за его могучей спины с любопытством выглядывала миловидная Снегурочка в коротенькой шубке, отороченной светлым мехом. Она чуть приподнималась на носки в своих красных сапожках и мило улыбалась. По залу разгуливал толстый снеговик с забавным носом-морковкой, рядом, в окружении детворы, вытанцовывали ушастые зайцы, лисенок и косолапый мишка. Дети от души хохотали, показывая пальцами на то, как неуклюже вертелся снеговик, который, как ни старался, не мог ухватить за уши ни одного прыгающего перед ним вертлявого зайку. Вдоль стены выставили исполинский стол с закусками и напитками. Гостей за ним можно было рассадить множество, человек этак сто, но ста человек на празднике не предполагалось. Разместились за столом так: по центру Маленков с Молотовым в окружении семейств, напротив Никита Сергеевич с детьми и супругой, по правую руку от него — Микояны, по левую — Булганины, а дальше — кто где устроился: Ворошиловы, Кагановичи, Шепилов с родными, Жуков, Серов, Первухин, Суслов, Сабуров, маршалы. На самом краю красовалась одинокая Екатерина Алексеевна Фурцева с томным скучающим взглядом. Большое изумрудное кольцо сверкало на безымянном пальце. Свободных мест в конце стола осталось предостаточно. Для деток поставили столик в сторонке, с тем расчетом, чтобы они взрослых шалостями не донимали — пусть со сверстниками развлекаются.

Праздничный стол был плотно уставлен яствами. Каких угощений тут только не было! Хоть и ругал Никита Сергеевич за подхалимаж услужливого коменданта Кремля, но здесь руками развел — одна похвала! Шумной гурьбой дети носились взад-вперед, считалось геройством незаметно забраться под широченный взрослый стол, накрытый белоснежной скатертью, свисающей почти до пола. Детвора заливалась смехом, то и дело ныряя под этот необъятный стол, где находиться им особо нравилось. Пролезая между башмаков, брюк, деревянных ножек стульев, шелковой мягкости платья, они, изображая отважных разведчиков, замирали, чтобы не обеспокоить взрослых, не выдать себя неловким движением.