Наследие - Эль Кеннеди

– Угол, под которым они рассматривают это, история «откуда вы пришли и куда идете». Несколько старых семейных фото. Твои детские фото. Пруд, где отец учил тебя кататься на коньках. Затем – профессиональные рекорды. И все такое. Двухчасовой фрагмент.

– Ну, мать его, нет.

– Слушай, я понимаю, – говорит он сочувственно. – Ты знаешь, что я это понимаю, Г.

Лэндон знает все о моей истории с Филом Грэхемом, хотя я раскрыл ее не сразу. Мне стало сложно уклоняться от подобных просьб после того, как я подписал свой контракт первого года, и, в конце концов, мне пришлось посвятить его в свои грязные семейные тайны. Излишне говорить, насколько неловок вышел разговор. Было чертовски неудобно признаваться своему агенту в том, что мой отец бил меня. Мать его, жестко.

Ханна всегда говорит, что я не должен стесняться этого, что это не моя вина, я не мог остановить это, бла, мать его, бла. Я до смерти люблю эту женщину, но у цыпочек есть дурная привычка превращать все в терапевтические беседы. Я знаю, что это не моя вина, и я знаю, что не мог бы остановить это… по крайней мере, до тех пор, пока не повзрослел и не стал крупнее его. Не думайте, как только это случилось, я прекратил все к чертовой матери. Но потребовались годы, чтобы преодолеть чувство стыда, которое поднимается всякий раз, когда мне приходится рассказывать свою историю новому человеку.

Я устал переживать это снова и снова.

Мой отказ от участия в этом шоу не должен стать неожиданностью для Лэндона, поэтому я бы хотел, чтобы он отказался от всего этого вместо меня.

– С учетом сказанного, – продолжает он, – я действительно считаю, что тебе нужно подумать, как это будет выглядеть, если ты откажешься.

– Мне все равно, как это выглядит. Это твоя работа.

Я сжимаю челюсти.

– Улыбнуться для нескольких фото – это одно. Я буду вести себя прилично и играть хорошего мальчика. Но я не собираюсь представать перед каким-нибудь репортером с камерой и пару часов сидеть рядом с этим человеком, притворяясь, что он – не монстр.

– Я тебя понимаю…

– Богом клянусь, Лэндон. Как только во время шоу он заговорит о моей матери, я ударю его. И тогда тебе придется разбираться с этим. Так почему бы тебе не провести небольшую оценку рисков и не решить, что будет выглядеть хуже. Сказать нет или выбить из него все дерьмо в прямом эфире. Выбирай сам.

– Окей. Ладно. Я дам им знать, что мы отказываемся. Скажу им, что сейчас ты не общаешься с прессой. Я что-нибудь придумаю.

После того как я вешаю трубку, в висках стучит еще сильнее. Я тяну руки, чтобы потереть их, и тихо ругаюсь. Откуда-то я знаю, что все это – дело рук моего отца. Держу пари, он сам подал эту идею. А даже если идея была не его, он ее наверняка поддержал. Он делает это нарочно. Чтобы издеваться надо мной. Чтобы напомнить, что он всегда поблизости и всегда будет рядом.

И это работает.

Глава четыре

Ханна

У меня в студии примерно дюжина человек спорит о текстах песен, тогда как парень по имени Гамби ростом в шесть футов и семь дюймов нависает над моим плечом.

– Ты знаешь, зачем все эти кнопки? – спрашивает он, наблюдая, как я делаю первичный микс строчек, которые только что записал Ив Сен Жермен.

– Нет, – отвечаю я, выбирая пробный трек скрипок, который очень понравился Умнице. – Понятия не имею.

– Чувак, перестань приставать к даме, – говорит ему Патч. Он откидывается на спинку офисного кресла рядом со мной, едва не падая. – Она же не пытается указывать тебе, как одеваться, словно твоя мама, которая собирала тебе одежду для школы в девяностые.

– Йоу, и правда, – отвечает Гамби. Он тянется к одному из фейдеров, и я шлепаю его по руке, убирая ее с панели. – Тут очень много кнопок. Как ты вообще научилась этому?

Прищурившись, я шепчу ему:

– Никому не говори, но я здесь даже не работаю.

Он фыркает, с улыбкой качая головой.

– Вы все, отойдите от нее и дайте делать свое дело.

Умница – Ив настаивает, чтобы я называла его так, – возвращается в студию после короткого перерыва. Его полное имя – Ив Сен Жермен, но в детстве его называли Умницей. Потому что он был умницей. Это отвратительно мило и ужасно мне нравится.

– Все хорошо, – отвечаю я. – Подойди, послушай это.

Мы работаем примерно с семи утра. Парню всего девятнадцать, но у него серьезная трудовая этика. Это основная причина, по которой мы так хорошо ладим. Мы оба предпочли бы сидеть в студии, возиться с треками, экспериментировать, а не заниматься чем-то другим.

Я проигрываю то, что мы записали. Его свита замолкает, пока слушает, покачивая головами в такт. Затем вступают эти скрипки. Умница свистит, по его лицу расплывается огромная ухмылка.

– Да, Ханна. Это что-то.

– Что, если добавить сюда несколько дополнительных слов? – предлагаю я. – Добавь акцентов.

– Да, мне это нравится. Давай попробуем. – Затем он вытаскивает из кармана своего ярко-желтого пиджака коробку. – У меня, кстати, есть для тебя кое-что. За твой тяжелый труд.

Я не могу сдержать смех.

– Я говорила тебе перестать дарить мне подарки!

У этого парня есть «кое-что» для меня почти каждый раз, как мы видимся. После того как в прошлом году его сингл стал хитом, Умница подписал крупный контракт на запись. Теперь он разбрасывается деньгами, словно подросток, у которого их столько, что он не знает, что с ними делать.

– Но я должен показать тебе, как тебя ценю. – Улыбка у него такая искренняя, что я таю.