Венера – низкая звезда - Иван Розанов

– А «Венера» насколько была готова?

– Ты не поверишь, но были проведены все необходимые возможные испытания, построено до десятка макетов, которые теперь все порезали уже на металлолом… И был готов первый космический корабль. «Венера»… Да. Всё почти было готово к полёту.

– Что сталось с тем кораблём?

– Он был доставлен в один из закрытых городов на территории бывшей Украины, где-то на востоке страны, где сейчас как раз неспокойно. Там должны были зарядить его ядерным топливом. Местные власти сообщили нам, что корабль пострадал при перевозке, а потом, что на него ещё и ангар упал, в котором он должен быть храниться… Запутано всё, Марина. В общем, дальнейшая судьба нашей «Венеры» неизвестна. Присвоили её себе, наверное, эти бывшие украинцы, не знаю, как их сейчас назвать-то, а что дальше с ней делать – не ведают…

Марине стало жутковато при мысли о той земле, где, возможно, сохранились останки детища сотен русских инженеров, в том числе и её отца. Мало ли всякой разной заброшенной техники осталось там, где теперь запущен часовой механизм гражданской войны? Сколько секретов советского наследия, помимо «красной ртути» и ракетного ядерного топлива могло оказаться в руках людей с самыми разными целями? Нехорошо становилось при мыслях об этом. Расслабленная Марина, довольная долгожданной встречей со своим отцом, гнала всякую дурную мысль и вообще старалась в тот вечер не думать решительно ни о чём…

Дочь поглядывала на отца с умилением. Таким, как в тот вечер, он и впрямь нравился Марине. Видела она в нём пресловутую «европейскость». Девушке свойственно было, хоть отец и учил её в детстве обратному, противопоставлять всё русское европейскому. Склад ума государственника и патриота, присущий Петру Алексеевичу, Марине открыто не нравился, и в минуты обострения естественного конфликта поколений она почитала отца своего едва ли не за «ватника» – вот новое ругательное словечко, взятое на вооружение либералами.

Не понимала ещё юная девушка, что всё русское суть европейское, не внушили ей, что Россия – часть Европы, притом особенно значимая часть…

…Марину снова очаровали манеры отца, ярко заметные на фоне типичных для бастарда манер её мужа. В рамках спокойной, умиротворяющей и даже немного романтической обстановки того вечера, девушке захотелось за вином говорить о чём-то изысканном и сложном – не менее чем о проблемах мирозданья.

И действительно разговорились они о смысле жизни – типичная тема для кухонь, третья по популярности после политики и сплетен. Наверное, Маришка вывела колею разговора на эту тему своими очередными рассужденьями о том, как-де в этой стране жить плохо.

– Папа, папа, мне так страшно иногда бывает от того, что мы в таком ужасном мире живём, – сказала вдруг девушка.

– Не бойся. Да не ужасен весь этот мир, в котором мы живём. Вернее, вот ведь как. Ужас не в том, в чём мы его видим. Ужас в другом. Самая страшная катастрофа наших дней – у людей в умах и в душах. Современный человек не имеет цели и не готов к делу.

– Это философия, папа.

– Ну, не хочешь философии, давай к истории и к искусству перейдём. Вот, к примеру… Модны сейчас бывают мысли о том, что вот-вот новое средневековье наступит. Слышала о таком?

– Слышала, конечно. Популярный ныне сюжетец во всех, без исключения, видах искусства.

– А я вот считаю, что новое средневековье уже настало.

– Ты чего такое говоришь, папа? А как же глобализм?

– Глобализм это антиглобализм. Какая, к чёрту, разница? Зелёные экологи или технократы-промышленники? Оппозиционеры или государственники? Всё едино. Уже настали новые средние века…

– Мне кажется, отец, что ты переработал, перетрудился. Отдохнуть тебе надо, а то странные вещи говорить начал. И в чём же, по-твоему, новое средневековье заключается?

– В раздробленности.

– Какая же раздробленность, если государства союзы заключают, сотрудничают, контракты подписывают, военные блоки новые создают? Все цивилизованные страны, кроме России, конечно же.

– А фикция сейчас все эти государства с их границами. Дань историческим традициям и ничего больше. В основе всего – крупные фирмы, компании, промышленники. Они и тянут лямку всей политики сейчас. Они – новые феодалы. А люди, работающие по найму – новые вассалы, которым достаточно свобод дали, чтоб думали, что они тоже сеньоры.

– Да-с, папочка, странно ты мыслишь, но занятно, занятно…

– Что же тут странного? Знаешь вот почему средневековая раздробленность возникла?

– И почему же, по-твоему?

– Людей перестала связывать общая идея. Разобщённость на обывательском уровне перешла и на уровень государственный.

– А как же крестовые походы?

– Развлечение для феодальной элиты, численность которой меньше пяти процентов от всего населения.

– Пусть так. Но ты вот говоришь, что в средние века пропала идея, значит, когда-то же она была. Раньше, в античности, так выходит из твоих слов, что-то было объединяющее… Что же тогда было, какая идея?

– Классовая борьба.

– Ну ты загнул…

– Благородные боролись с рабами, эксплуатируя их, а рабы боролись с поработителями за свободы. На мой взгляд, это было взаимовыгодное состояние. Ну, или, по крайней мере, полезное для исторического процесса.

– А какая же идея была уже в наше время, но в последние дни исчезла?

– Всё та же. Классовая борьба.

– Поясни.

– Был многополярный мир, в котором противостояли крупные системы, каждая со своей идеологией. Самая крупная из них – это, естественно, капитализм. Ему был альтернативен мир социалистических, стремящихся к коммунизму, стран, и, в меньшей степени, – национал-социализм. Он тоже был противопоставлен капиталистической системе. И всем сторонам было выгодно это противостояние, поверь! Единство и борьба противоположностей!.. Речь идёт не только о гонке вооружений, благодаря которой развивался и совершенствовался весь мир, теперь немыслимый без технологий, пришедших в повседневность из военного дела. Общим для противоборствующих систем был принцип постоянной модернизации. Подвижное в подвижном! Борьба систем велась ради самой борьбы, и это приводило к тому, что общество в рамках эти систем постоянно менялось, модернизировалось.

– И что же случилось потом?

– Мир отказался от перманентной модернизации и стал феодально-раздробленным. Красную, социалистическую систему слили, сдали, она перестала существовать. Что это значит? Глобалистская капиталистическая система тоже рухнула. Тоже приказала долго жить.

– Почему же?

– Капиталистическая структура не может существовать без противопоставленной ей альтернативе.

– Что тогда осталось от мира?

– Мир остался прежним, но распался на феодальные княжества вокруг крупных корпораций, вовлечённых во всеобщий рынок… Посмотри на небоскрёбы фирм – они так похожи на донжоны крепостей прошлого!

– Это, по-твоему, плохо – всё то, что произошло?

– Крошка-Марина пришла к отцу и спросила кроха… – произнёс Пётр Алексеевич шутливым тоном.

– Папа! Я взрослая, мне уже двадцать пятый год пошёл, – поспешила обидеться Марна, – Скажи мне, то, о чём ты говорил, эта новая феодальная раздробленность, это плохо?

– Посмотрите на неё, какая взрослая и серьёзная девочка! Нет, не это плохо. Это – неизбежность. Это – данность. А вообще, пора уже отказываться от оценочных суждений, от этих бесконечных «хорошо» и «плохо» – всё это чисто субъективно и с толку сбивает… В своё время средневековая разобщённость была экономически целесообразна. Так и нынешний распад тоже. Децентрализованная система дешевле обходится, чем монолитная.

– Это мне понятно. Вот нестыковочка у тебя, папа, вырисовывается. Ты же сам всегда говорил, что времена нынче – безнравственные.

– Говорил. Так оно и есть.

– А средние века нравственно были чище античности. Я сужу об этом, сравнивая инквизицию и оргии, о другом я не читала, – сказала Марина, выдав своё полученное высшее образование по специальности «культуролог».

– Так и нынешний день этически чище, чем, скажем, сексуальная революция у них или лихие девяностые у нас. Дело в другом. «Хорошее» поведение современных граждан – не осмысленное принятие этических норм поведения и всяких там догматов, вроде религиозных. Современные люди «хорошо» себя ведут, становятся чистенькими и благостными, потому что так выгоднее, потому как так безопаснее.

– Не вижу разницы. Итог-то один, и не важно, каким путём пришёл человек к одним и тем же выводам.

– Разница большая. Человек, осмысленно принявший какие-то этические и моральные принципы как некое руководство к действию, останется им верен всегда. А человек-фарисей, избравший внешне благопристойное поведение ради барыша, на любой закон может наплевать и через любой принцип может смело перешагнуть – как только у него появится денежный стимул.