Венера – низкая звезда - Иван Розанов

– А можешь дополнить каким-нибудь примером из жизни для наглядности?

– Легко. К примеру, моногамность дешевле обходится, чем полигамность, чем разгул.

– Это что же это получается… Девки не бл… уют не оттого, что бл… овать плохо, а потому, что бл… овать невыгодно и опасно? А с одного, но постоянного партнёра для себя больше содрать можно в плане денег и всяких материальных ценностей? – спросила Марина. В кругах либералов научили её вставлять не к месту в речь крепкое словцо: характерна была такая дурная манера коверкать плавную русскую речь прежде всего для выкрестов, для которых русский язык чужой, и вообще, всё русское противно им и чуждо, а выкрестов среди либералов и в самом деле было много.

– Да, правильно поняла, – ответил Пётр Алексеевич, тактично не заметивший сорности речи своей дочери.

– А теперь мне нравится ход твоих мыслей! Только не подумай, что я так себя веду. Мой муж, моя свадьба – это мой осознанный выбор!

– Я и не сомневался, что ты не такая. Ты моя ведь дочка.

Они долго ещё беседовали. Марина затем ушла на балкон курить, при недавно бросившим отце застеснялась дымить. А когда она вернулась, Пётр Алексеевич был уже каким-то расстроено-задумчивым. Склонилась голова его, локти упёрлись в колени, согнулась на полу тень.

– Не понимаю я всё-таки, Марина… Одного не понимаю, – начал Синельников-старший.

– Чего не понимаешь, папа?

– Я ваше поколение не понимаю. Всё у вас есть, а вы всё равно не довольны, не цените того, что имеете. И настроения, и идеи ваши протестные – такие бесплодные, если разобраться. Какое-то просто, извини меня, бесплодие без невинности вырисовывается. Вот смотри… Даже если взять во внимание наш ужин. Какие хорошие продукты – разные, полезные. И достать легко – легче лёгкого! А когда я вот был в твоём возрасте, Марина, ничего такого не было.

– Опять началось… Папочка, нельзя так себя грузить! Было – не было… Какая разница? Ты к чему вообще клонишь?

– Да вот к чему. Вот чего я никак не могу понять. Вот вы, молодые, живёте в мире потрясающих возможностей, живёте в сытости, даже не в достатке, а в переизбытке… И всего вам мало! Притом почти не работаете. И всё равно вам всего всегда мало! Протестовать ещё ходите… Не понимаю.

– Папа, а как же не протестовать? Коррупция, воровство, убийства…

– А вот кое-где сейчас женщин и стариков убивают, очень недалеко от Москвы, – и вы молчите. Загаженный, никому даром не сдавшийся Химкинский лес всем скопом защищали, рубашки на груди рвали… и чего? А теперь молчите.

– Всё спорно, папа. А как не протестовать? Это единственная возможность оставаться честным гражданином – уйти в оппозицию. Разве нет?

– Я не считаю так.

– Папа, ведь и в твоё время молодёжь, я думаю, боролась и на площади выходила. Только вот ты – дома сидел.

– Ну митинговали они, и что? Ну диссидентишки по кухонькам своим прокуренным сидели и до потери пульса спорили, как нам Россию обустроить… И чего с того? Только к шмотью, к фенечкам импортным все они стремились на самом-то деле. Всё развалилось бы и без их помощи. Они только всё окончательно испортили, весь их спор – на крови…

Пётр Алексеевич сделал паузу, выдохнул и задумался, оценивая сказанное, не загнул ли он лишнего.

– И да, дочка, я дома не сидел. Я строил. Я много работал.

– И чего построил?

– Уф, давай сменим тему разговора…

Надрыв этого диалога не испортил вечера, а наоборот, придал ему некую пикантность. Снова, под последние два бокала, оживлённо разговорились отец и дочь, часто смеялись, подшучивали и глядели друг на друга с умиленьем и восторгом, позабыв свои идеологические разногласия. Пётр Алексеевич, допив вино, обнял Марину и заторопился уходить: его ждало такси, и жена, Софья Андреевна, давно его ждала. Спокойно им всем было в тот вечер, хоть и грозила наступившая ночь поутру перерасти в кроваво-алую зарю…

Марина вдруг поняла, что стоит в холле аэропорта практически без движенья около получаса. Видимо разговор с майором ввёл её в ступор. Не зная, что ей дальше делать, девушка отправилась в аэропортовое кафе.

Покуда Марина шла к кафе, ей наперерез подошёл странноватого вида пожилой человек, одетый почти как монах, с массивным крестом, разве что без пудовых вериг, выдающих схимника прошлых эпох. Человек остановил Марину, мотнул головой, отчего затрепетали его седые неухоженные патлы, и воздел жестом боярыни Морозовой два сухих узловатых пальца к небу.

– Девушка, остановитесь, послушайте, ибо во блуде своём пути не ведаете, – обратился к Марине старик.

– Мужчина, что вам надо от меня?

– Знаете ли вы, что сказано в книге откровений Иоанна Богослова? О кончине века и об апокалипсисе, суде праведном божьем?

– Не знаю, не читала, не суеверна.

– Звезда по имени «Полынь» падёт с небес и от лучей её все воды станут горькими и отравленными. А Чернобыль по-украински «полынный город» означает. Упала звезда Чернобыля в Днiпро, яд в Кiев приплыв, в людях отложился и они сейчас войну затiяли, когда яд в них поднялся, потому что срок прийшов, потому что конец века настаёт…

Марина сразу приметила в старике городского сумасшедшего и знала наперёд, как себя вести. Она сказала:

– Вам что, денег надо?

– Да. Во славу Божью…

– Полтинника хватит?

– Спасибо, премного благодарен буду, вам по суду справедливому зачтётся.

Старик, получив синенькую бумажку, враз испарился, как будто его и не бывало.

Марина вспоминала свою последнюю по времени встречу с мужем Алексеем. Это было с неделю спустя её крайней встречи с отцом.

Марина числилась в каком-то рекламном агентстве копирайтером, по-русски и не назовёшь эту профессию, потому как и не профессия это вовсе. Своё свободное время девушка тратила на хобби: фитнесс и благотворительность в пользу детских хосписов. Всю текущую неделю, впрочем, Марина сидела дома без дела. Выступавшая в кружках несогласной с официальной позицией государства молодёжи, совершенствовала ли она свои знания в области истории, социологии, политологии ради своей идеологической борьбы? Нет. Проще говоря, думала ли она о России? Нет. Не патриотка же она, не из стана красно-коричневых, это они постоянно о судьбах родины думают и ничем иным заняты никогда не бывают. Всю неделю сидела Марина дома, разве что ходила в спортивный клуб оттачивать фигурку, и дома пребывала, почитывая модные книжки, по психологии и промышленному дизайну. Вот и вся за неделю занятость молодой девушки, которая могла бы, в самом деле, совершить многое.

Марина встала рано по её меркам: в одиннадцать. Забот предстояло много. В первую очередь Марина забрала из химчистки одежду мужа к его предстоящей поездке в Киев и оправилась в спорт-клуб модным фитнесом заняться. Уставшая и размякшая, вернулась она домой лишь в пять, прилегла на любимый белый кожаный диван на кухне почитать книжку о нейро-лингвистическом программировании. День почти состоялся. В половину восьмого позвонил в дверь её муж. Позвонил и, открыв своим ключом, вошёл. Молодые люди поприветствовали друг друга, но Марина, увлечённая чтением, не вышла встречать мужа, и сразу же обратилась к своему суженному с критикой:

– Не наступай на порожек, сколько раз я тебе говорила.

Алексей Анатольевич, развязывающий сложный узел пушистого шарфа, поглядел на супругу недовольно. Он был нагружен двумя пластиковыми авоськами с всяческими гастрономическими прелестями. Сумки Алексей поставил на пол так резко, что почти уронил.

– Не кидай сумку на пол, у тебя там стекло, кафель можешь побить! – снова осудила его Марина.

– Ну что ж ты сразу так строго со мной! – ответил ей Алексей без обиды.

Марина была в сером спортивном костюме. Штанишки с двумя белыми лампасами вдоль по шву обтягивали фигурно и рельефно её бёдра. Диссонансно на фоне спортивного костюма смотрелись серьёзного фасона пластиковые очки для близкого чтения. Марина оставила очки на белой коже дивана, туго натянутой, что её спортивные штанцы, и пошла мужа встречать. Они обнялись; Алёша приметил, что благоверная его без лифчика.

– Ну что ты, родной. Вовсе я не сержусь, – сказала девушка, обнимаясь.

Алексей был рослым человеком, черноволосым стрижку носил короткую, бобриком. Он был несколько худоват, но гантели это исправили. Черты лица у него были крупные, чёткие; светлые глаза были чуть больше стандарта. И, в общем, мог бы Билич считаться красивым человеком, если бы не напряжённые, агрессивные скулы, вечно бьющиеся желваки и суровый, узкий рот и крупноватый, с крючком, нос. Смешенье самых разных кровей чувствовалось в его портрете.

Молодые люди прошли на кухню; Алексей разбирал сумки, сразу сервируя закуски на стол, и параллельно готовил салат. Марине было лень что-либо делать по дому. Она устала. Марина спросила: