Офис-дзен (сборник) - Даниэль Орлов

Хорошо быть водопроводчиком

Хорошо быть водопроводчиком. Хорошо утром надеть зеленый в ржавых пятнах комбинезон, тяжёлые китайские башмаки на рифлёной подошве и старую куртку из телячьей кожи с нашивкой «US AIRFORCE». Хорошо выйти из дома в семь часов утра и направиться на планёрку, где сидеть в прокуренной комнате с розовыми обоями. С обоями, протёртыми там, где локоть, там, где спина, там, где голова и там, где мысли о премии. Это в районе карниза. Слева от жёлтого пятна. Снизу от трещины. Выше календаря за 1997 год со скотч-терьером. Туда смотрят все, когда говорят о планах на квартал. Туда смотрят, когда нужно сказать «идите вы все!» И туда же смотрят, когда нужно молчать и делать вид, что понимаешь, как ты ничтожен и незаменим. Но до этого момента хорошо выйти из дома и идти по улице. По улице, через которую ты ходил в школу. Вдоль которой ты гулял со своей первой женой, со своей второй женой и со своей третьей женой. Мимо садика, в котором ты курил, пока собака первой жены нюхала деревья. Мимо магазина «цветы», в котором ты покупал цветы для этих своих жён.

Хорошо зайти в лабаз на площади и поздороваться с продавщицей ночной смены, уютно читающей книжку, обёрнутую в газету. Хорошо купить бутылку кефира, коржик и пачку сигарет «Пётр первый». Хорошо выкурить первую сигарету во дворике и наблюдать, как какой-то мужик в расстегнутом пальто, отряхивает от грязного снега свой баварский автомобиль. Как он протирает тряпкой фары. Как садиться внутрь и обречённо выезжает через арку. И при этом хорошо быть водопроводчиком, основная забота которого проводить воду.

Но хрен там. Я сижу в баварском автомобиле и жду, когда прогреется салон и думаю. Я думаю, что машину пора менять. Через полгода закончится гарантия, а полгода – это мало. Я смотрю на водопроводчика в куртке с нашивкой. Он курит и глядит на небо. Я не могу курить так рано. Мало того, не хочу. Я сижу в автомобиле и думаю. Думаю, что есть смысл заехать в магазин и купить себе свежую рубашку и новый галстук. Ходить два дня в одном и том же галстуке – неприлично. Те, кому нечего делать, посчитают, что я не ночевал дома. А я не ночевал дома. Я думаю, что мне сорок лет, я самостоятельный человек, и у меня есть сорок причин не ночевать дома. Но я выбираю всегда одну и не самую оригинальную. Когда перестаешь оправдываться перед другими и задавать вопросы себе, высвобождается невероятное количество времени. Если не задавать вопросов, можно прожить успешную жизнь. Многим удаётся. Их любят родственники.

Водопроводчик докуривает сигарету, лыбится и скрывается за металлической дверью. А я встаю в пробку в половину восьмого утра. Пробка в половину восьмого утра – это смешно. В девять – не смешно. В половину десятого – совсем не смешно. А в половину восьмого – это неприличный анекдот. Машина нагрелась, я чувствую запах своих подмышек. Нужно купить рубашку. Заехать в гипермаркет и купить рубашку. Но я не покупаю рубашки в гипермаркетах, как не называю рубашки сорочками. Я не называю приятелей друзьями, подруг – любимыми, а собственный член популярным словом. Этим словом я разговариваю с другими людьми. Странно разговаривать с людьми именем собственного члена. В этих разговорах нет сексуального подтекста. Там вообще нет подтекста. Там только красивый ритмичный текст про то, что если, блядь, договор не будет выполнен в срок, все отправятся к именам чужих членов. Отправятся без надежды на финансовую компенсацию. Без надежды на оплату договора. Без права существовать. Без надежды родиться вновь. Без слов любви. Без слов ненависти. В рабочем порядке. Но быстро. Так быстро, что даже главный директор не успеет выйти из своего квадратного кабинета, чтобы перейти в круглую переговорную комнату. Он ещё только проходит мимо стола своей прекрасной секретарши. Он ещё только думает о том, что зря он с ней спал три года назад. И зря он с ней спал на прошлой неделе. А Их уже нет. Есть другие, которых много, и имена которых даже не стоит запоминать. Они всё равно позвонят и представятся. И никаких авансов!

А если не разговаривать именами чужих репродуктивных органов, то придёт пиздец. И это тяжёлая мысль. Её неприятно думать. Неприятно думать тяжёлые мысли, когда стоишь в пробке и пахнешь. Приятно думать лёгкие мысли. Например думать, что у неё огромная круглая спальня. У неё кровать из карельской берёзы. У неё тонкое бельё и тонкие пальцы, на которых она не носит колец. У неё синий японский автомобиль. И она замужем. А ты ушёл. Ушёл, пока в квартире спали. Тебе не станут звонить. Тебя не станут ждать. У неё хватает дел без этого. У тебя хватает дел без неё. Это приятно. Гармония мира в том, чтобы всем было приятно. И мир справедлив, если ему не надоедать.

Проще – это когда сознательно не делаешь сложно. Когда заботишься о ёмкости жизненного кода. Никаких нагромождений. Жизнь должна помещаться на дискету. Она должна начинаться на кончике члена, а заканчиваться на кончике острого и прекрасного меча в твоих собственных руках. Не в руках главного директора. И не в руках его секретарши. Её руки для другого. Ей уже объяснили для чего ей руки. Неделю назад объяснил главный директор. Он умеет объяснять. Он, вообще, умеет выражать свои мысли. У него есть мысли, и это уже часть легенды. Но сейчас не про это. Сейчас про жизнь. Про ту, что должна заканчиваться на кончике меча в твоих собственных руках. Чтобы можно было в любой момент с гортанным криком «ёб твою мать» начертить острым кончиком иероглиф собственного имени на любой плоской поверхности. А дальше уже саке и прочие радости.

И я сворачиваю с проспекта, нахожу гипермаркет и покупаю себе рубашку. Два десятка иголок, десяток скрепок, целлулоид под воротником. Я стою посреди парковки под мелким противным снегом и надеваю на себя свежее кимоно. Надеваю на свежий дзюбан, повязываю оби и коси-химо. Прекрасное свежее кимоно в прекрасную тонкую полоску. И это уже хорошо. Не так хорошо, как быть водопроводчиком, но всё же.

Круглый стол (любовь и Будда)

Круглый стол. Очень круглый стол с дыркой посередине. В геометрии такая фигура называется «тор». Среди нормальных людей она называется «бублик». Комната с такой хернёй в центре – чаще всего гальюн, но в нашем случае это переговорная. Судя по названию, здесь должны вестись переговоры. Собственно, здесь должны сидеть люди и переговариваться о чужих деньгах, обращаясь друг к другу по имени отчеству через переводчика. Переводчик должен заменять «ну вы охуели!» на что-то типа «указанные вами сроки видятся нам избыточно оптимистичными». Но два раза в неделю тут просто кого-то интенсивно любят даже без словаря.

Когда любят Шуркафана, Шуркафан визжит и отмахивается финансовой документацией. Когда любят Андрюху, Андрюха сверкает очками и обижается. Андрюха обижается и разговаривает на специальном бизнес-языке, которого главный директор не понимает. И Шуркафан не понимает. Из всех присутствующих этот язык понимает только супербухгалтер, потому что у неё хорошее образование. Но супербухгалтер это скрывает, чтобы не усугублять свою участь. Она вообще слишком много скрывает. Поэтому супербухгалтера любят особо радостно. Главному директору нравится, как она краснеет, потеет и начинает облизывать губы кончиком языка. Всем это также кажется эротичным.

Директора по строительству Сергей Сергеича тут не любят, потому как Сергей Сергеич сам кого хочешь полюбит, а это уже насилие. Сергей Сергеич тесть главного директора, а в армии дослужился до старшины. Коммерческого тоже не любят, потому что по образованию он врач-гинеколог и любить его неприятно. Коммерческий скользкий. Когда человек скользкий, его трудно удержать на месте, он выскальзывает. Коммерческого зовут Слава. Имя хорошее, но скользкое. Никогда сразу не угадать, какой именно Слава перед тобой: Ярослав, Станислав, Изяслав или какой ещё.

Здесь любят юриста Леночку. Любят начальника службы безопасности по фамилии Гудненький. Любят пить кофе из чашек с логотипом компании, которые были сделаны в количестве двадцати штук после проведения трёхмесячного тендера. Любят директора управляющей компании Мундевского.

Кстати о Мундевском… Мундевский бисексуален. Его любят в самом начале, а потом Мундевский сам всех любит вперед главного директора, показывая рвение и молодцеватость. Других способов нет – он непьющий. За это его не любят и презирают. Но ему похрен. У него большой японский автомобиль, жена-прокурор и военно-морское училище за широкими плечами. В его кабинете висит портрет главного директора, выполненный в масле по фотографии из газеты. Главный директор на этом портрете старше и стройнее, нежели в жизни. Перед ним раскрытая книга. Толстая раскрытая книга. Толстая раскрытая книга и чернильница. Главный директор на этом портрете смотрит внимательно и даже немного ласково. Это враньё. И за это Мундевского ещё больше призирают. Но ему всё равно, похрен.