Офис-дзен (сборник) - Даниэль Орлов

На неё они смотрят особо подозрительно. Они садятся напротив её стола и смотрят. Они смотрят, а Элизабет пахнет. Чем пристальнее они смотрят, тем сильнее и фатальнее пахнет Элизабет. Ей страшно. Ей неуютно. Ей хочется к маме или ко мне в кабинет. Второе скорее первого. Но я не пущу её. У меня совещание. У меня три человека. Три посторонних человека, которые должны компании свое время и труд, а компания им за это ничего не должна. Это сложная ситуация, и я её решаю. Я уже договорился о двукратном увеличении труда при трёхкратном уменьшении времени. Теперь осталось убедить их, что за это счастье им придётся компании заплатить. Во имя дальнейшего сотрудничества. Во имя далёких перспектив. Во имя их имени рядом с нашим именем. Во имя возможности войти в высшую лигу, куда уже все вошли и ждут только их. О да. Я умею быть убедительным. Мне верят. Мне трясут руку. Мне дарят полиэтиленовый пакет с кружкой, кепкой, футболкой и календарём на прошлый год. Я дарю им ручку, визитницу, ежедневник на этот год и трясу руки. Они счастливы. Им сегодня необычайно повезло. Они не поняли, почему им повезло, но они это чувствуют. Чувствуют, теперь в их жизни всё будет иначе. И это так. Кажется, я сам в это верю.

Трое выходят. Двое входят. Кабинет. Открытое окно. За окном лето. В кабинете пахнет моим Живанши, моим кофе рабуста, моим букетом сирени и их «Петром Первым». Их зовут Анатолий и Анатолий. У одного в руках паяльник, у другого утюг. Они ангелы.

«У нас самая эффективная служба безопасности», – говорит Андрюха. «Пойми, у них такая работа, и они её качественно выполняют», – говорит Андрюха. «Надо принимать это как неизбежное», – говорит Андрюха. «Ментяры херовы! Штирлицы злопиздрючие!», – говорит Андрюха и бежит к главному директору объяснять очевидные вещи. Он помнит, что его уже не любят. Он ещё надеется.

– Объясните мне вот это, – говорит Анатолий, и кладёт мне на стол второй том «Мёртвых душ».

– А мне хочется понять, почему сумма квадратов катетов равна квадрату… Я сверюсь по документам… Квадрату гипотенузы, – говорит второй Анатолий.

Нет. Всё нормально. Я поначалу подробно всё объяснял. Я раскладывал на столе счета и акты о выполненных работах. Я рисовал схемы. Я чертил графики. Я доставал папки, из папок картинки и показывал картинки. Я жестикулировал руками и строил из ладоней треугольники и квадраты. Я проходил на пуантах вдоль стены и ввинчивался в фантастической красоты фуэте. Я аплодировал сам себе, поскольку я был прекрасен. Не так прекрасен, как Барышников в роли Барышникова, но практически так же как Адриан Пол в роли горца. У меня было тысяча жизней, чтобы прочитать им вводный курс маркетинга и курс управления предприятием. Курс бухучета и курс коммерческого права. Я готов был провести с ними лабораторные работы по физике твердого тела, сопромату и электротехнике. Мне даже хотелось заняться с ними основами композиции, сцендвижением и теорией цвета. Хуй!

От обилия информации они начинали нервничать. Они спрашивали разрешения закурить, и когда я разрешал, они радостно вставляли паяльник и утюг в розетки. Они расстегивали воротники рубашек, приспускали галстук и нехорошо улыбались. Если раньше они были уверены, что я краду и краду много, то теперь они з н а л и, что я краду. Краду всё. Включая номерки из гардероба Большого театра и озонный слой. За озонный слой им становилось особенно обидно. От обиды они пытались повышать голос. Они начинали игру в доброго и очень доброго следователей. Но играли бездарно. Неизобретательно. Тускло. Провинциально. Кто им пишет монологи? Кто этот дебил? Из какого колледжа его выгнали за полную профнепригодность?

В конце концов, мне это надоело. Когда Анатолий позвонил мне и попросил прокомментировать второй закон термодинамики, я коротко ответил: «Пошёл в жопу, мудак!» Анатолий вежливо поблагодарил и повесил трубку. Другой Анатолий попался мне на пути в бухгалтерию. Он распушил усы. Он достал из папки договор. Он предвкушал, как я буду юлить и сыпать терминами.

– Почему мы хотим печатать на плакатах три на шесть метров, если дешевле это будет делать на листочках А4 и на принтере?

– Печатай у себя на залупе, Хайдельберг-недоучка. Так ещё дешевле.

И он понял. Он просветлел лицом. Он так и сказал: «Я понял!». Он понял и посмотрел на меня с уважением и любовью. Он стрельнул у меня «PRINCE» и рассказал о рыбалке в Псковской области. Там прекрасная рыбалка. Щука берёт и на спининг и на дорожку. Но лучше всего не воблер, а рапполовская незацепляйка. Реальная тема. Хватает как мама-дорогая. На любой заброс. В любую погоду. И в полночь. И в полдень. Чума, а не рыбалка.

Она говорит по телефону в толчке

Она говорит по телефону в толчке. Она начинает разговор в кабинете, где их сидит ещё четыре. Три смертных при ней. У них нет имён. У них есть функции. Она раскручивает разговор, как раскручивает пращу умелый воин. Её учил умелый воин. Старый, мудрый, весь в шрамах предвыборных кампаний. Он убил разговорами не один десяток редакторов деловых журналов. И он посвятил её в тайное знание. Лучшая ученица. Гордость. Красавица. Заройте её по пояс в говно, она и там будет смотреться памятником. При таком-то бюсте! Античность.

Она начинает тихо, словно извиняется за способность разговаривать. Потом добавляет в речь множество слов с буквой А. Потом ускоряется и переходит на шипящие. Что-то уже рокочет под её альвеолами. Что-то кипит. И вот уже она стремится по коридору мимо кабинета Андрюхи. Она говорит на ходу. Она несётся во след потоку. Мимо моего кабинета. В самый конец коридора. В толчок. Она врывается внутрь, отметая вместе с петлями виртуальную дверь и с грохотом закрывая реальную. Она хлопает стульчаком. Она уже почти кричит, артикулируя каждую букву, каждый слог доводя до скорости пули.

– Да! Да! Высылайте нам текст на визирование. В этот номер. На всю полосу. С фотографией? С двумя! Портрет за рабочим столом в кабинете с фотографией президента на заднем плане. Портрет на фоне губернатора на объекте. С лопатой в руках. И с прямой речью. Договорились. И мне было приятно. И я рада.

А мы как рады. Как же мы рады! Спускается вода. Шумит сушилка. Защёлка. Дверь. Топ-топ-топ по коридору.

Она великая. Она самая великая. Она знает в лицо редактора «выдропужского курьера недвижимости» и её знают в лицо секьюрити всех пригородных саун. И не надо хмурить брови. И только посмейте воротить нос. Это часть работы. Это важная, востребованная и приятная часть её работы. Она оплодотворена духом успеха. Она демиург. Она творит мир по образу и подобию главного директора. Мир получается упругим, гладко выбритым, без прямых углов и параллельных линий. Он мягкий, если его трогать и твердый, если трогает он. А он трогает.

Не говорите с ней в прозе. Ей не до вас. Она уже мыслями в другом месте. Другое место тоже мысленно в ней. Говорите с ней стихами и в электрических письмах. Прыскайте на монитор духи, чтобы письмо пахло дорого. Возможно, что тогда она снизойдёт. Ибо она занята. Ибо она творит мир, а мы говно. Она великая, мы – говно. Особенно я. Я пиздец, какое говно. Я даже чувствую фрейдистскую гордость. Но чувствую её тихо, без принятия картинных поз и заказов с себя статуй из шоколада.

На моей памяти это третья такая на должности. Первая была плоская и великая. Излишне великая и слишком плоская. Главный директор не простил ей этой геометрической плоскости. Даже папа бизнес-партнёр не помог. Амбиции должны быть подкреплены ещё чем-то.

Вторая была размером с моего ризеншнауцера. Такая же кудрявая и весёлая. Такая же весёлая, как мой ризеншнауцер, когда ему кидают мячик. Однажды ей кинули мячик, и она не вернулась. Пропала. Она не казалась великой. Потому пропала. Её схарчили прямо в кустах, куда она прыгнула за мячиком. Раздалось чавканье, посасывание, а потом полетели косточки. Маленькие белые косточки. Два месяца отработала. Только два.

Эта третья. Великая и с бюстом. Иногда мне приходят от неё служебные записки: «Выполнить срочно!» Это трогательно. Формально она моя подчинённая. Но лишь только Андрюха увидел это бюст, то занялся вопросом сам. Ошибка. Очередная ошибка. Как скоро бюст оценил главный директор, Андрюху подвинули и тут. Ему припомнили, что его не любят, попросили выйти из кабинета. Бюст оставили. Чавканье. Посасывание.

– Люда, два кофе со сливками и не соединять.

Ни с кем не соединять. Теперь все соединения только через этот бюст. Бюст, как основа коммуникационной политики. Кстати, здравая мысль. Это работает. И прошу не путать бюст с сиськами. Здесь вам не сиськи. Здесь бюст.

В год, когда она родилась, случилась олимпиада. Летом. Она родилась летом. И когда американцы отказались от участия в олимпиаде, я ещё не знал, что она родилась. Я смотрел по телевизору прыжки с шестом и бокс. Я смотрел водное поле и не подозревал, что она уже тут. И даже когда награждали наших золотыми медалями, я не знал, что в этом уже её заслуга. Ибо великие – велики с рождения. С первого крика «давай!», с первого откушенного пальца. Они приходят в мир, и мир меняется от умиления. От вожделения. От ужаса. От осознания своего несовершенства. Мир чувствует себя жалким прототипом. Миру стыдно.