Офис-дзен (сборник) - Даниэль Орлов

– Мальчики, неужели вы так относитесь к женщинам?

Это она нам, сразу всем, после анекдота про доктора. «Мальчики» – это пиздец. Три сорокалетних лысых лба под центнер в костюмах – это мальчики? Я сейчас разрыдаюсь. Я буду плакать и ронять сопли на судака, пока он не превратится в заливное. Стажёр губы салфеткой вытирает. Ответит за всех. Пусть.

Пускай, расскажет про наши ранимые души. Пропоет ей о наших сложных судьбах, о девочке из дома напротив, или о девочке на даче в Комарово. Да-да, о той девочке, что набирала воду в сложенные лодочкой ладони и бежала навстречу: «Смотри, у меня солнышко в руках!» Смотрел. А потом залезали на сосну и устраивали там дом. Потом играли в больницу за лодочным гаражом. Потом целовались на дискотеке в Репино. И вот уже ты приехал к ней в городе, на улицу Софьи Перовской, в огромную светлую квартиру на четвертом этаже с окнами на Александрийский столп. Приехал, чтобы пить кислое вино «Вазисубани», курить сигареты «ВТ» из твёрдой пачки, переписывать «сержанта» и «раба соул» на её Шарпе и, если получится, то говорить о любви. И ты ещё не знал, чем должны заканчиваться эти разговоры. И тот парень у тебя в штанах тоже об этом не знал. И ты сидел с этим своим вином, со своим сраным битлзом, со своими сигаретами одна за одной, а в соседней комнате происходило что-то такое, что не должно происходить, когда кто-то сидит на кухне и курит сигареты «ВТ» из твёрдой пачки и переписывает «раба соул» поверх «Моден токинг»с кассеты «Сони» девяносто минут на кассету «Басф» шестьдесят минут.

– Мне кажется, что впереди всего должны быть именно чувства. И чувства эти – залог верности.

Персонаж Паноптикума. Гарпия, фурия и немезида в одном лице. Я буду иметь чувства благодарности к тому, кто наконец трахнет её. Пусть это будет стажёр. Ему нужно вливаться в коллектив, нужно занимать нишу в эвтрофической пирамиде. Есть у пирамиды ниши? Для него найдём. Вытащим пару абзацев из правил по поеданию себе подобных и поместим туда его фотокарточку. Только пусть же он её трахнет. Скоро месяц, как сбежал человек по имени Станислав. «Станислав, ты сегодня заберешь меня? Я немного выпила вина за обедом». Нет не так… «Станислав, почему ты так со мной разговариваешь? Ты думаешь, что ты можешь со мной разговаривать, как со своей секретаршей?»

Он оставил ей Ситроён «Ц-четыре». Он оставил четыре чемодана её маечек, блузочек, шортиков, платьиц. Он не забрал их с собой в неизвестность. Он бежал, роняя даже собственные пиджаки, банные халаты, аквариум и гантели. Он оставил всё, что мешало ему взлететь. Он разбежался вдоль проспекта имени писателя Шота Руставели. Он раскинул руки, поднял подбородок и взлетел над районом. Он взлетел над её домом и насрал сверху огромным голубем. От полноты переполняющих его чувств. И теперь она рассказывает о том, какой он мудак. Теперь она имеет на это право. Он не просто бросил её. Он насрал ей в душу. Любовь там, то да сё.

– Мужчина и женщина должны сперва уважать друг друга. На этом строятся гармоничные отношения. Разве не так?

Я не хочу больше есть. Это была вкусная рыба. Но я не хочу больше рыбы. Я хочу курить и пить. Но я мечтаю это делать где-то в другом месте. Я стражду чтобы меня немного поуважали, а потом оставили в кровати курить сигарету. Хочу выпить чистого вермута без всяких оливок и прочих сухофруктов и ещё поуважать кого-нибудь. Потом я хочу одеться и выйти на улицу. На улице я хочу найти кафе и выпить крепкий кофе по мавритански или по йеменски, или по хрензнаеткакому с шафраном, перцем, имбирём, мускатным орехом, куркумой и купоросом. Чтобы всё это полыхало во рту. Чтобы сесть за руль баварского автомобиля. Чтобы проехать вдоль длинной набережной, длинного проспекта, длинного лесопарка и длинного виадука к себе домой. И там опять уважать себя журналом про автомобили и дивиди. И у меня настанут с собой самые гармоничные отношения. Я буду рад окружающему миру. Мир отплатит мне прекрасной погодой и пеньем соловьев в кустах жасмина.

Коллеги отодвинули тарелки и пьют пиво. Они ещё пытаются рассказывать анекдоты. Они ещё пытаются отстреливаться из окопа. Они передёргивают затворы. Они лязгают пулеметными лентами. Но всё напрасно. Это уже напрасно. И даже чудесное чудо в тонком шифоновом платье с причёской героини фильмов Клода Шаброля улыбается как-то растерянно. Она пьёт сок. Она раньше смеялась и радовалась общему веселью. Она слушала анекдоты про доктора и анекдоты про другие смешные профессии. Она заказала себе свинину под майонезом и прекрасно её съела. Она успела её съесть, пока не началось. Ей тоже хочется говорить о любви, верности и уважении. Ей тоже хочется любви, верности и уважения. Но она лишь растерянно смотрит на нас через стакан с соком. И мне кажется, что она сейчас упадёт ногами к взрыву и закроет свою голову руками. Чтобы не накрыло взрывной волной этой пошлости. Чтобы не долбануло электро-магнитным импульсом банальности. Чтобы не пропитало радиацией цинизма разговоров о любви, верности и уважении.

Когда же наконец кто-то трахнет эту дуру? Трахнет, наплевав на все эти разговоры. Потому что ей нужно, чтобы её трахали, давали денег, возили на курорты, выгуливали в ресторанах и покупали шмотки. И это её любовь верность и уважение. И больше ничего. Скромно. Без абстракций. По-земному. Человеческие ценности. Скорее бы.

Давай, стажёр! Вливайся в коллектив. Идиот.

С младых ногтей

С младых ногтей. С рядом стоящих горшков. Один с цветочком (у него), другой с грибочком (у меня). И ему пригАдился именно с грибочком, потому что у моего с грибочком черная глазированная ручка, а у его сральника просто эмалированная. Я его понимаю. Чужое завсегда кайфовее. Нас разнимали. Нам вытирали задницы и отправляли в разные углы стоять и думать. Чем думать? Мозгом с кулачок? О чём думать? О том, что Андрюха – гад и фашист? О том, что я его ненавижу? Об этом я конечно думал. Ещё думал о запеканке на полдник, которую не люблю. Меня накормят запеканкой, – облюю им всю столовую. И станут ржать. И этот урод громче всех. Горшок ему мой понадобился. Пису к носу!

И на флоте оказались в одной команде. Ползём под кроватями. На локтях. Ночью. Это погружение. Это тайный рейд вдоль вражеского берега. А сверху на кровати прыгают дембеля. Не тощие долговязые очкарики-дембеля из авиации наземного базирования. Хрен! Настоящие ДСФ. Огромные, накачанные, в кедах и спортивных свитерах. Они прыгают и кричат: «Глубинные бомбы, мазута» Они орут: «Пиздец, мазута! Вешайтесь!» А потом ремнями по чреслам. Так, чтобы военно-морской якорь с военно-морской звездой отпечатался на наших сухопутных жопах. И в сортире нет ни грибочков, ни цветочков. Восемь дырок вряд. Восемь эмалированных дырок, очищенных тормозами до блеска. До белизны арктического льда. Льда, под которым сидеть глистами внутри огромной черной селёдки. И мечтать дышать вкусным воздухом. И думать о воздухе.

Потом я облысел. А он отрастил длинный хайр. Он завязывает его в хвостик. У него манерный хвостик, баки и козлиная бородка. У него аккуратные ногти. У него респектабельная внешность успешного мерзавца.

И год назад он мне говорит, что ему нужен свой человек.

– Ну, ты понимаешь. Чел, которому я могу доверять. Типа, свой чувак. Моя команда.

Он бы ещё расплакался от пафоса. Денег сколько? Сколько денег? Сколько денег и сколько из них моих денег? Я не привык воровать. Я привык зарабатывать тем, что я – это Я. А за меня надо платить дорого и платить мне. Он согласен. Он рисует мне картину в стиле импрессионистов. Яркие краски и широкий уверенный мазок прекрасно передают атмосферу июльского полдня, когда усталые после трудовой недели горожане (их на картине двое, вон там, чуть выше центра ближе к левому краю полотна) ложатся в тень и наслаждаются гармонией окружающей их природы, – прекрасной природы северной Франции.

И я поверил. Вдохновился. Влез по самые пятки головой вперёд. Так, что дышать стало тяжело и невкусно. С девяти утра до одиннадцати вечера невкусно дышать. Мне думается, что это вредит здоровью. Это вредит здоровью больше чем сигареты и просмотр новостей. Это вредит здоровью без всякого удовольствия. Мне хорошо, когда я курю. Мне прекрасно, когда я выпиваю. Про наркотики мне рассказывали, что там тоже всё вначале ура. А когда мне невкусно дышать – мне невкусно дышать.

Он сидит в соседнем кабинете. Общается со мной через секретаршу служебными записками. На них написано «To emu! Srochno» или «ОК. Ya». Или по электронной почте: «Мляха!» Иногда, впрочем, он звонит по телефону. Говорит невнятно, что-то такое шелестит-прожёвывает в эфир. Словно ему и общаться со мной впадлу. За хрена что-то объяснять? И так я должен всё понять, подорваться и быстро начать невкусно дышать вдвойне глубже.

Раньше было иначе. Раньше он кричал в трубку: «Привет Брателла!» Он кричал: «Как дела, Брателла?! Что-то давно тебя не слышно! У тебя всё нормально, Брателла? Тебе не надо помочь, Брателла?». А дела шли прекрасно. Мне не нужно было помогать. Меня не было слышно, потому что я занимался делами, а между занятием делами я любил женщин, читал книги, смотрел картины и дружил с друзьями. И с ним дружил. Он приезжал ко мне на мудацком корейском ведре и подолгу отмокал в моей сауне. Он методично выжирал содержимое моего холодильника. Он трахал найденных в моем доме девок (чужое завсегда кайфовее). Он рассказывал им о своей великой идее, и они сами расставляли ноги. Иногда даже на моей кровати. Я прикрывал дверь и уходил спать в кабинет. Один. С томиком Умберто Эко. Как импотент. Или как друг.