Офис-дзен (сборник) - Даниэль Орлов

Она пишет текст речи. Она творит. Она пьёт кофе из кофейного аппарата и творит. На её челе мысль. Под её пальцами слова. В её прекрасных влажных глазах любовь. На это стоит посмотреть. Недолго. Секунд тридцать. Иначе она посмотрит сама. В упор. Из двух стволов в район четвертой пуговицы. Словно выше меня нет. Словно я начинаюсь от четвертой пуговицы. Ибо я мешаю ей творить новый мир. Старый несовершенен. Старый неправилен. А всё, что мешает ей творить мир, не может быть высокого роста. Мелочи, не достойные внимания, но достойные раздражения. Шипения. Скепсиса. Снисходительного «не видно разве, что я занята?» Видно. Очень занята. Очень. Чавканье. Посасывание.

Златая цепь на дубе том

Златая цепь на дубе том. Нет. Не на дубе. Дуб – это былинное. Дуб – это сказки Пушкина. Дуб – это заготовка для мебели. Это паркетный пол в кабинете и панели по стенам. В конце концов, это жёлуди. Из них в детском саду делают человечков, оленей и лошадей. Немного пластилина, немного клея, высунутый от старания язык.

– Мама, смотри!

Мама смотрит. Мама умиляется. Всё как у людей. Нормальный ребёнок. Среднестатистический.

А здесь платан. Огромный. Самодостаточный. Загорелый. Упругая плоть. Гладкая кора. Особая стать. За неделю не обойдёшь. За месяц не залезешь. Хрен там, – вообще не залезешь. Это он скорее взгромоздится сверху. На раз. Ибо он главный директор. У него вес, масса, рост и голос. От ласкового «присаживайтесь» до «вы совсем охуели!» И от первого до второго – время облизать губы и сглотнуть.

Я знаю, что без него прекрасно проживу. Он мне не нужен. Его подпись на договоре нужна, а он не нужен. Только мешает. Он не знает, нужен ли я ему и не уверен, проживёт ли без меня. Вначале вроде бы знал. Особенно тогда, когда у них с Андрюхой была любовь. Но потом перестал знать. Он бы и рад без меня, но не совсем в курсе того, чем я занимаюсь. Возможно, что я занимаюсь чем-то таким, что очень важно. Не исключено, что если я этим перестану заниматься, всё рухнет, утонет в зыбучих песках и упадёт вместе с акциями.

Он смотрит на мои служебные записки и видит в них лабиринт вселенского знания. По крайней мере, в тех двух абзацах, что он успевает прочитать, пока не наталкивается на выражение «детерминанты поиска у потребителя». Он икает, матерится и сразу натыкается на «аффинити кард», затем на «некомпенсационную оценку варианта» и дальше уже на совсем шефнеровский «континиум процесса решения». Дальше читать у него не хватает терпения. Он опускает глаза на последнее предложение, где указан бюджет. Вздыхает. Делит его привычно пополам на калькуляторе и подписывает.

Он мог бы позвать меня и спросить, что ему непонятно. Он мог бы позвать Андрюху, которого он больше не любит, и спросить его. Он мог бы смять бумажку в аккуратный шарик и засунуть её в жопу Шуркафана с пожеланием никогда её оттуда не доставать. Но он же главный директор. У него статус. У него харизма. И у него сомнения. Он сомневается, что, засунув Шуркафану бумажный шарик в зад, он поступит правильно.

И он главный директор, а не унылая лошадь. Он зовёт Анатолия и Анатолия. Он кладёт перед ними служебную записку. Он кладёт перед ними мой отчёт. Он вручает им свежий паяльник и свежий утюг. Он даёт указание разобраться и в трёхдневный срок дать ответ по вопросу. И они выстраиваются по стойке «смирно». Рука к руке. Усы к усам. Они готовы. Им страшно, но они готовы, потому как здесь ещё страшней. Здесь могут выдрать усы, намотать их на паяльник и засунуть в жопу. И не в жопу нашего финансового директора Шуркафана. У того бумажный шарик только помещается. Им в жопы! Орлам гордым. Им, операм бывшим. А это обидно. Это обиднее, чем озоновый слой, который я краду у них под носом.

И он может это сделать. Запросто. Способен. Он окончил институт физкультуры. Он много лет работал по специальности. Как все, кто закончил институт физкультуры, он специализировался по ларёчникам и кооператорам. Он оказывал «консалтинговые услуги». За двадцать процентов от оборота. Говорят, что одновременно защитил диссертацию. В области коммерческого права. Сразу докторскую. Он абсолютно компетентен в вопросах паяльника и утюга. Мастер оф бизнес администрейшн. Гроссмейстер. Очень гросс.

Анатолий и Анатолий приходят ко мне. Они курят «Петра Первого» и рассказывают о малых детях. О своих малых детях: одному двадцать, другому двадцать. О первом поцелуе и последней любви. О щуке на озере Ильмень и окуне в устье Невы. Они даже по-привычке играют в доброго и очень доброго следователя, но их только жаль. И я пишу за них служебную записку по результатам проверки. Там один абзац. Там написано, что если мы не заплатим бабла, то скоро придёт пиздец. Снизятся продажи, упадут арендные ставки, начнётся массовый исход операторов, потом исход покупателей, потом потрескается асфальт перед входом, и через него прорастёт Иван-чай. Иссохнут каналы инвестиций, акции превратятся в фантики для горьких леденцов. Для горьких леденцов на плохо оструганных дубовых палочках, которые придётся сосать главному директору. И он будет их сосать, но только уже в другой компании. И на другой должности. Апокалиптическая картина.

Я наливаю Анатолию кофе, а другому Анатолию минеральной воды. Я глажу их по головам. Я угощаю их коньяком «Реми мартан». Я говорю, что всё будет хорошо. Всё будет лучше чем было, и лучше, чем у всех. И они верят и спрашивают: «А почему это мы заказываем пластиковые карточки, а не картонные? Картонные в три раза дешевле. Мы узнавали» Я незлобливо посылаю их на хуй. И они радостно уходят, забрав служебку и остатки коньяка.

А я остаюсь. Я совершил очередной подвиг для компании. Я продвинул, протолкнул, придал движение. Я поборол энтропию в одном месте и увеличил её в другом. Но обо мне не сложат стихи, не напишут песни, не посвятят квартальных премий. Ибо я не легенда. Легенда – другой человек. И зовут его главный директор. И про него известно, что он никогда не спит. Он уезжает из офиса в два часа ночи, а в час ночи он приезжает в офис. Он должен бы был столкнуться с самим собой, ещё не уехавшим, но он не сталкивается. Он находится одновременно в зале для переговоров и в своем кабинете. Он летит на другой край страны решать вопросы, просто раскинув полы пиджака и поймав ветер. Он решает вопросы. Его целует губернатор. Его целует народ. Он идёт в баню с народом. Там он пьёт ящик водки на троих с народом. А в пять утра он уже в своём кабинете проверяет отчёты по дыркам под дюбели. Он считает каждую дырку. Он знает, где какая находится. Он знает, что там за этими дырками. За этими дырками вечность.

Психолог

Психолог. В принципе, тут уже можно ставить точку. Закрывать дверь. Опускать шторы и доставать из заначки. Ибо жить в мире, которым правят психологи, могут только милиционеры. В форме и при табельном оружии.

Тест для выявления дефективных детей. Тест на совместимость дефективных детей с агрессивными детьми и тест на выявление доминантных самцов среди немногих оставшихся после лабораторного совмещения (тренингов). С этими проводится душеспасительная беседа. Они это называют «дать обратную связь». Дайте мне денег, а связь я себе обеспечу. И обратную и прямую. По взаимной любви и согласию. С шампанским, вермутом и плавающими свечками.

Последний заживо съеденный мной психолог был женщиной. Это была красивая женщина с красивыми ногами, красивой грудью, красивой причёской, скрывающей красивые уши. Ей исполнилось двадцать три. Она вышла из того места, где людей учат учить людей. Она писала диссертацию. Она входила в квартиру, снимала с себя всё, включая кольцо на пупке, заворачивалась в моё одеяло и усаживалась перед компьютером курить, пить кофе и писать диссертацию. Она роняла пепел на кафель и растирала его красивым большим пальцем красивой левой ноги. Она копила в раковине полную коллекцию грязной посуды. Она очень громко слушала диски с розовыми и желтыми разводами. Она храпела. А иногда она требовала невозможного. В моём возрасте невозможное уже вредно. За это однажды я съел её вместе с одеялом, сигаретами Galuase, очками Ray-Ban и кольцом в пупке. Невкусно.

Этот одет в серый костюм и розовый галстук. Костюм один и тот же. Галстука, похоже, два. Постоянно улыбается. Таким образом старается расположить к себе. Говорит мягко с повышающей интонацией на концах фраз. Иногда почти шепчет, чтобы собеседник напрягал внимание. В этот момент ловит взгляд, устанавливая контакт. Скучно. В очереди за зарплатой стоит на общих основаниях. В этот момент социально отстранён, самоуглублён, подавлен несправедливостью и унизительностью положения. На внешние раздражители не реагирует. Психологи в очередях подобны поднятым за шерсть овцам. Очередь для них – это последовательность побудительных мотивов, отнесенных к различным индивидуумам, организованная по временному принципу участия в процессе достижения. Это обидно.