И солнце взойдет. Она - Варвара Оськина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я не желаю участвовать в разбирательствах, если из-за тебя он окочурится…
«Я хочу, чтобы ты сдох!»«В моей работе споры часто заканчиваются слишком плачевно…»
Рене стиснула зубы. Хорошо. Никаких споров. Она натянуто улыбнулась. Увидев это, глава отделения пробовал сказать что-то ещё, но в ту же секунду Рене стремительно перегнулась через длинное тело, вцепилась в противоположную ручку и знакомо вдруг прошипела:
– Идите вон. Жалуйтесь кому хотите. Но не смейте мне перечить.
– Совсем обнаглела? Ты не имеешь права!
– А мне плевать! – внезапно заорала Рене и оскалилась, всё ещё закрывая собой тело. Огромное, гораздо больше её самой. Она не отдаст. Она не позволит! Из груди вырвался рык: – Никто даже пальцем его не тронет без моего разрешения!
– Рехнулась что ли?!
«Если однажды на стол перед тобой попадёт дорогой для тебя человек…»«Я хочу, чтобы ты сдох!»
Господи… Господи! Как вынырнуть из кошмара, если не спишь? Паника снова попыталась прорваться в мозг, но Рене немедленно придушила поганую липкую тварь.
– Я иду мыться, – почти по слогам проговорила она и, наконец, выпрямилась, стягивая на ходу халат. – Захотите помочь – приходите. Нет? Тогда, ради бога, не стесняйтесь и придержите своё мнение при себе. Мне всё равно на него наплевать.
– Ты забываешься!
– Зато вы, смотрю, нет. Бога ради! Можете уже бежать в своих мокрых штанишках и писать кляузы в Королевское Общество Трусливых Хирургов. Пусть они прямо сейчас отберут у выскочки её лицензию! Вперёд!
Рене фыркнула и со всей силы дёрнула за ручки каталки.
– Роше! – понеслось вслед, но в этот момент за спиной хлопнули последние двери, и каталка замерла около входа в операционную. Дальше Рене пока было нельзя.
Быстро наклонившись, она прижалась губами к виску и втянула запахи крови, грязного снега и мокрой шерсти.
«Если однажды на стол перед тобой попадёт дорогой для тебя человек, ты должна забыть его. Он не больше, чем тело, которое тебе надо починить».
– Не сегодня,mon petit rayon de soleil, – прошептала Рене голосу в своей голове, а потом со всхлипом зарылась носом во влажные пряди, пытаясь уловить аромат мяты. Она торопливо стянула нитриловую перчатку и коснулась подушечкой пальца растянутого дыхательной трубкой рта, чтобы одновременно с шумом вогнанного парамедиком в лёгкие воздуха тут же отдёрнуть руку. – Только попробуй сдохнуть, слышишь? Только посмей! Я… Катись к чёрту со своими нравоучениями, потому что я не забуду!
– Рене, – донеслось до неё через двери, и она подняла совершенно обезумевший взгляд. Отчаяние. – Пора.
Слова застряли сухим комом, и у Рене с трудом получилось кивнуть, прежде чем ноги сами сделали крохотный шаг. Она отступила и налетела на невесть откуда взявшегося позади Бюже. Вдвоем они молча смотрели, как скрылась за обшарпанными дверями каталка, а потом стало до ужаса тихо. Только шорох от перебираемых главой отделения бланков с анализами не давал Рене скатиться в постыдную панику.
– Томограф? – наконец безликим голосом задала вопрос Рене и прикрыла глаза, когда услышала едва слышное:
– Не работает уже пару дней. Может и сможем сделать парочку снимков, но не больше. Катушки заело…
Рене покачала головой. Впервые захотелось кричать и разбить на атомы всю больницу, чтобы выплеснуть гнев. Прямо сейчас она ненавидела всех: себя – за сказанные когда-то слова, Бюже – за халатное равнодушие, и, конечно, вселенную. За то, что эта тварь сделала сним… С ними обоими! Но вместо этого Рене отвернулась от ритмично поскрипывавших дверей и холодно проговорила:
– Мне нужна бригада кардиологов и мастер латать рваные раны. Я не смогу оперировать сразу везде.
– Роше, ты понимаешь, чего хочешь от нас? – устало процедил раздражённый Бюже, а потом махнул в сторону операционной. – Кто он вообще такой? Наркобарон? Оружейный воротила? Особа королевских кровей?
– Энтони Ланг.
Имя будто бы рухнуло сверху бетонной плитой, вынудив подавиться словами, и череда бесполезных вопросов наконец-то закончилась. Рене же с каким-то сумасшедшим весельем вдруг улыбнулась. Забавно, но даже на смертном одре Энтони по-прежнему вызывал трепет благоговения.
– Святой Иоанн Креститель, – выдохнул ошеломлённый хирург.
– Теперь понимаете, почему нельзя трогать руки? – прошептала она. И почувствовала, как сжалось в больной комок сердце, когда Бюже еле слышно ответил:
– Нам бы вообще его вытащить…
Действительно. Спасать безнадёжных теперь больше некому. Остались только они.
– Нет! – Рене вздёрнула вверх палец, останавливая крамольную мысль в самом зародыше. Последовала пауза, а потом глава отделения со вздохом потянулся к пуговицам на халате.
– Мойся, я вызову кардиологов и парочку ортопедов.
– А заклинатель дыр? – робко спросила Рене, хотя даже не надеялась на ответ. Но Бюже оскорблённо дернул щекой, прежде чем скромно ответил:
– Перед тобой. – И Рене облегчённо выдохнула, а потом неожиданно насторожилась, когда Бюже расстроенно покачал головой. – Но, Роше, если ты ошибёшься…
– Не ошибусь. – Она облизнула пересохшие от волнения губы, прежде чем оглянулась в сторону замолчавших дверей и договорила. – В конце концов, кое-кто слишком много мне задолжал.
В операционной было душно и удивительно людно. Собравшаяся вокруг распростёртого тела толпа находилась в постоянном движении и поглощала полезный свет от стареньких ламп. Того и так всегда не хватало, ну а сейчас светильники словно потухли. Медсёстры, анестезиолог, перфузиолог, пять хирургов и восемь их ассистентов работали почти на ощупь, продираясь сквозь критическое состояние Энтони на собственной интуиции и приказах Рене. Последнее вышло как-то само по причине общего ощущения безысходности.
Им не хватало абсолютно всего: аппаратуры и донорской крови, плазмы и банальных антикоагулянтов, скоб, расширителей, шовного материала… Даже чистый и свежий воздух был сейчас в дефиците, отчего два донельзя раздражённых кардиолога никак не могли охладить сердце до нужной температуры. В помещении было жарко. И только Рене это почти не мешало. Давным-давно, в другой жизни, она вот так же подключала катетеры, вскрывала грудину, зашивала артерии. Она смотрела на руки находившихся рядом хирургов и с некоторым фатализмом вдруг понимала, что каждый день с Тони готовил её именно к этому. Каждый шов, диагноз и жест вели именно сюда – в позабытую всеми больницу. В место для главного в жизни экзамена, где на вершине решений и порой ужасных поступков покоился Рэмтони Трембле – выданный судьбой тренажёр и личная моральная яма. Увы, но ради большего порой должно умереть нечто меньшее. Рене сглотнула и отвернулась.
Они оперировали уже три часа. Чтобы остановить
