Седьмой Круг. Свой Путь (СИ) - Великолепный Дмитрий

– Ты пригласил меня, чтоб травить бредни, юнец? – Роркх разозлился. – Все эти идиотские теории так и не получили ни единого доказательства. Сколько бы сумасшедших не пыталось пролить свет…

– Мне это не важно, – нагло перебил его Аркрайн и повелительным жестом указал замолчать. – Как будто бездарные ничтожества, о которых вы говорите, должны служить мне ориентиром.

– Сегодня ты слишком заносчив, – фыркнул побелевший от гнева Роркх. – Как смеешь ты вести себя со мной столь презрительно?!

– Теперь и вы заслуживаете этого, учитель, – безумная улыбка не сползала с лица молодого чернослова. – И даже ваше могущество больше не впечатляет меня. Увы…

Тело Роркха словно закостенело от распирающих его негодования и злости. Чего угодно он ожидал от встречи с учеником, но только не этого.

– Ещё одно слово… – хрипел Костлявый и громко дышал, раздувая ноздри. – И я сожгу твои глаза в белом пламени, выродок!

– Несомненно, в таких делах вы искушены, учитель, – отмахнулся Аркрайн и повернулся к нему спиной. – Всё же послушайте. Другие миры. Они существуют. И мне удалось связаться с одним из обитателей такого.

– Что ты несешь?!

– Он рассказал мне многое и показал… – Аркрайн дотронулся до костяной гирлянды и черепки, как по команде, уставились на Роркха. Глазницы их оставались пустыми, но темному мастеру теперь чудились в них крутящиеся калейдоскопом, цветастые многогранные фигуры. Радужные каскады и фонтаны, роящиеся, прыгающие краски, завораживающие и дурачащие ум. Со всех сторон, куда не глянь, разыгрались они и выскакивали из мертвых звериных головок, баловались, вертелись и проказничали, и выбраться из этого пестрого, узорчатого лабиринта было уже невозможно. – Показал, что такое настоящая магия.

Костлявый, как в бреду отмахивался от разноцветных стай и искр, а черепа зверьков словно ожили и продолжали брызгать мириадами ярких осколков. Этим ядовитым морем неестественного окраса его захлестнуло и придавило к полу. Роркх, сам того не осознавая, опустился на колени и всё моргал, размахивал руками, точно умалишённый.

– Вам выпала великая честь, учитель, стать первым, кому я продемонстрирую истинное предназначение волшебства, – горделиво и пафосно провозгласил Аркрайн и поднял с алтаря тонкий, будто бы высеченный из прочного льда, бритвенно острый, ритуальный кинжал. – А ваша сила и свершения, очернившие вашу душу, придутся как раз кстати.

– Где ты?! – Роркх весь трепетал от страха. – О чем ты говоришь?!

– Вы вряд ли поймете. Да и ни к чему вам уже это…

Церемониальным лезвием Аркрайн совершил аккуратный, легкий надрез на шее учителя и алая, точно закат над пустыней, кровь робкой струйкой побежала по горлу.

Жизнь не должна была покинуть мастера стремительно, ибо само предсмертное состояние, момент исхода души из тела, являл ту исключительную, особенную энергию, необходимую для успешного исполнения ритуала. Душа, как свойственно ей, цеплялась за плоть и не хотела отпускать её, боролась и трепыхалась. А древний обряд питался пожаром агонии и предсмертными хрипами и разгорался, и вот-вот уже должно было случиться главное…

Что-то зашевелилось в зеркалах, гладь их встревожилась, будто озерная вода от брошенного в неё камня. Аркрайну сделалось жутко, но он не смог бы позволить себе остановиться даже под страхом мучительной смерти. Интуиция подсказала ему как поступить теперь и, поддавшись необъяснимому веянию, он покинул своё тело, рухнувшее безжизненным ворохом опустевшей плоти.

Здесь, где не было формы и материи, он пребывал впервые. Движения, если так их можно было назвать, давались с трудом, лишь благодаря каким-то расплывчатым, высшим инстинктам. Аркрайн смотрел во все стороны разом. Он видел знакомую библиотеку, очарованного, увядающего наставника и костяные гирлянды, – всё было на своих местах. Но ровно между зеркалами возник теперь и вихрился мерцающий, трясущийся сгусток, как острие молнии, словно какой-то противоестественный, пульсирующий надрыв на ткани бытия.

Аркрайн знал, что это дверь и знал, что открылась она для него. И услышал он приглашение – войти. Манящим, пряным шепотом кто-то звал его с той стороны.

Молодой Мастер Смерти оставил сомнения и устремился на зов, сосредоточив все свои намерения и волю на колдовской двери.

Он пропал, должно быть, на четверть часа и кто знает, что произошло бы с его душой там, за гранью неизведанного, если бы не великая закалка чернословов, благодаря которой его наставник всё же сумел освободиться от чародейного дурмана. Роркх, хоть и вынужден был пребывать в кромешном ужасе и путанице, нашел в себе силы бороться с ними до самого конца. Он потерял много крови и, казалось, вот-вот жизнь покинет его насовсем. Но Костлявый выдержал это истязание над разумом, телом и волей, как делал это и раньше, когда только постигал дисциплину Черного Слова. И теперь, с трудом поднимаясь с колен и зажимая кровоточащую глотку ладонью, он обратил озарившую его ярость на проклятые звериные черепки. Глазницы их перестали метать краски, но над алтарем всё ещё колыхалась последняя из галлюцинаций. Похожая на разлом в пространстве, она пугала и изводила его, и Роркх продолжал бездумно рвать костяные гирлянды и поносить ублюдка-предателя за его выходку.

Мерцающий сгусток исчез, Костлявый выдохнул с облегчением. А затем с пола поднялся Аркрайн, и Роркх затрепетал. Впервые в своей жизни.

Перед старшим Мастером Смерти восстал кто-то другой. Это был совсем не тот дерзкий, высокомерный мальчишка, одурачивший его сегодня. Осталось только тело, но сущность, что возвернулась в него, была иной. Живость и страсть пытливых глаз сменились безумием и панической безысходностью. Будто бы их обладатель и сама его суть узрели нечто далеко выходящее за рамки дозволенного сознанием.

Аркрайн изменился до неузнаваемости, кошмар исказил черты его лица, и оно стало безжизненным и блеклым, точно вымокший мел. Привычный ему мир рухнул. Всё, о чем он знал до этого больше не имело смысла. Роркх Костлявый и прочие адепты Черного Слова виделись ему теперь неразумными детьми, заблудившимися в своем ребячестве и потому остановившимися на месте. Но он, гордый потомок от царской крови, совершил невозможное – раздвинул границы принятых учений о магии.

Цена, уплаченная за совершенное им открытие, была значительной. Что-то случилось с его душой: незримой печатью на ней появилась отметина. Аркрайн не знал наверняка, но подозревал, ощущал, что утратил нечто важное, принадлежащее ему задолго до рождения в этом теле. А взамен он получил то, о чем грезил всю жизнь – силу, равной которой не сыскать на всем Мировом Круге.

Но он не мог ликовать и радость оставила его навсегда, покуда ум его стали снедать тревоги, словно стервятники, пирующие преющей падалью. То, что произошло с ним на той стороне оставило неизгладимый рубец и в рассудке. Боялся и бредил Аркрайн, будто вот-вот за ним явится палач и насадит его на ржавые, зазубренные крючья, подвесит к потолку, как забитую скотину, и будет следить за тем, чтоб он не испустил дух раньше времени, а страдал и чувствовал боль целую вечность.

Он нервно озирался, опасаясь, в ожидании наказания за содеянное им. Бред одолевал его, и совсем он не придавал значения укоризнам и пылким стращаниям своего бывшего наставника, бледного от злобы и сильной кровопотери.

Аркрайн уловил до боли знакомые колебания в воздухе – учитель принялся творить сложное, убийственное колдовство. Почти обессиленный и беспокойный, совершал он осечку за осечкой, так и не сумев достичь нужной ему концентрации.

Бывший ученик избавил его от потребности давить из себя потужные, тщетные попытки мести. Лезвием ритуального клинка он усмирил наставника навсегда точным, уверенным ударом в сердце. В его движениях не было гнева, ненависти, наслаждения. Только расчётливый и закономерный выпад, направленный на молниеносное устранение угрозы.

Аркрайн не почтил смерть мастера и мимолетным взглядом и всё продолжал осматриваться в поисках того, чего на самом деле не существовало. Надуманная им опасность, паранойя сжимала разум крепкими клещами и скрежетала, словно пыточный нож о точильный камень. Он так и остался стоять, готовясь к худшему, готовясь сражаться с чем-то неведомым ему до самой смерти, лишь бы не сдаться в плен, не сулящий ничего кроме вечных мук. Но тело его истощилось после метаморфоз, произошедших где-то внутри. И потому совсем скоро чьи-то невидимые руки помогли его векам опуститься и вымышленные голоса пропели ему сладкие колыбели, убаюкивая и унося в царствие грез.