Лабиринт Ванзарова - Чиж Антон

Котт взялся за медную кочергу, наставил карандаш над бумагой и закрыл глаза. Откинув голову, он сидел неподвижно, как вдруг рука стала выводить слова будто сама собой. Карандаш носился по бумаге, пока не свалился со стола. Николай Петрович дернулся и очнулся. Он задышал трудно, будто убегал от опасности, швырнул листок.

– Благодарю вас, – сказал Ванзаров, принимая результат эксперимента.

На этот раз эманации ясновидения зафиксировались словами:

«Ночь… Улица… Фонарь… Темно… Дверь… Отражения… Шинель… Сапоги… Шарф… Зеркало… Зеркала… Осколки… Осколки… Осколки…»

Слово это повторилось множество раз, сколько хватило листа.

– Не спрашивайте, что это значит, – проговорил Котт тихим надтреснутым голосом. – Надеюсь, не надо повторять: я только фиксирую то, что улавливает аппарат. Это все, что могу для вас сделать…

Ванзаров старательно поклонился.

– Благодарю, ваша помощь бесценна… Доложу, что эксперимент дал важнейший результат… Не смею более беспокоить… Не провожайте, я сам закрою дверь.

Он поторопился выйти, пока хозяин не очнулся и не пошел следом.

В прихожей Ванзаров наклонился и подхватил скомканный листок, который валялся под вешалкой. Среди прочих грехов привычкой подбирать любой мусор он не страдал. Этот бумажный комок лежал так, будто записку скомкали в гневе и бросили. Быть может, жена извещала доктора, что уходит от него к другому. К богатому и разумному, который не заставит жить в нищете ради эманаций ясновидения. Между лишениями науки и простыми радостями жизни женщины выбирают не задумываясь. Нельзя упустить такой соблазнительный комок.

Ненасытное любопытство требовало очередную жертву.

Праздник был принесен на алтарь службы. Чиновник Иванов сам вызвался дежурить по участку. Чем обрадовал своих товарищей, которым не пришлось тянуть жребий. Ему было хорошо и спокойно за письменным столом в приемном отделении участка. Чем носиться с женой по родственникам, лучше бумаги перебирать. Чем Иванов занимался с большим удовольствием.

В клубах морозного пара в участке появился чиновник сыска. Иванов встал, прилежно поклонился и поздравил с праздником старшего чином.

– Хорошо, что прибыли, господин Ванзаров, – сказал он дружелюбно, без лести. – Посылал к вам на квартиру, так вы засветло ушли, как дворник сказал.

Оказывается, трезвый дворник хуже пьющего: докладывает обо всем. Это его обязанность. И без него соглядатаев хватает. Ванзаров перестал замечать филерское наблюдение, которое никуда не делось.

– Что случилось, Анатолий Борисович?

– Пристав очень просил вас прибыть к Никольскому рынку.

– Кого убили? – спросил Ванзаров, предположив, что воровской старшина снят с должности. Иначе пристав Минюхин разбирался бы самостоятельно.

– У рынка нашли сани-волокуши, в них три трупа: двое молодцов и мужик-возница. Убиты ударом ножа.

– Кто полицию вызвал?

– Вроде какой-то старьевщик… Так съездите? Пролетку предоставлю.

Ванзарову надо было найти причину задержаться в сыске.

– Господин Лебедев еще не прибыл?

Иванов выразил удивление.

– Кто ж посмеет такого человека по пустякам беспокоить.

– Скоро прибудет. Вместе с ним отправимся, – и Ванзаров запросил свежие сводки участков и со вчерашнего дня, которые не успел просмотреть.

Иванов выложил стопку депеш, рассылаемых полицейским телеграфом. Среди обычных краж и безобразий Ванзаров обратил внимание на донесение 2-го участка Адмиралтейской части: на Галерной улице был найден мертвый лихач, сидевший на облучке. Городовой заметил, что тройка долго стоит на месте, лихач пассажиров не берет, торговлю ни с кем не заводит. Полагая, что лихач заснул пьяным, городовой подошел за разъяснениями и обнаружил, что тот холодный и не дышит. При осмотре тела врач участка обнаружил в затылке входное отверстие мелкого калибра, предположительно пуля от браунинга.

Нашлось и другое, странно похожее сообщение от 1-го участка Коломенской части. Депеша пришла несколько часов назад. Пристав сообщал, что в конце Офицерской улицы на углу Английского проспекта, напротив Матисова острова, обнаружен мертвый извозчик: ножевая рана в области задней части шеи.

Сообщение по 3-му Казанскому Ванзаров прочел особо внимательно: ночью был разгромлен магазин Альберта Ликфельда на Вознесенском проспекте, торгующий зеркалами.

– Какие подробности? – спросил он, показывая сообщение.

Иванов позволил себе усмешку.

– Господин пристав заявление принял, но заниматься не будет, – доложил он будто сплетню. – Дело-то привычное: торговец рассчитывал распродать товар на праздник, особенно небольшие круглые зеркальца, что дамы для гаданий используют. Торговля не пошла. Он и устроил представление. Дескать, ночью воры пролезли и побили зеркала. Товар наверняка застрахован.

Обсудить хитрость торговца зеркалами не пришлось. В участок ворвался Лебедев. При появлении великого криминалиста любые разговоры стихали, а спина дежурного чиновника сама собой вытянулась в струнку.

– Вот вы где! – заявил Аполлон Григорьевич, помахивая неразлучным саквояжем.

– Вы меня искали?

– Нет. Но ничем обрадовать не могу.

Ванзаров предпочел бы вести разговор без лишних ушей, но затащить Лебедева в сыск сразу не получится: ему надо было выплеснуть досаду и возмущение.

– Фотографии нечеткие?

– Хуже, друг мой, хуже! Тот, кто снимал, вообще не умеет фотографировать, не догадывается, что существует выдержка. Отличный фотоаппарат в бездарных руках не лучше кирпича.

– Кадры черные.

– Конечно! – воскликнул Лебедев. – Уж как возился, что ни делал – бесполезно. Глухая чернота. Портрет убийцы вам не предоставлю.

– Благодарю за старания, – ответил Ванзаров. – Я знаю, что было на снимках.

Положение бровей криминалиста не сулило ничего хорошего.

– Вот, значит, как? А для чего меня потребовалось гонять?

– Поднимемся в сыск, Аполлон Григорьевич.

Желтый саквояж демонстративно встал на полу. Будто корабль бросил якорь.

– Не хватало праздничный день проводить в вашем протухшем заведении.

Тут чиновник Иванов сообразил, что он лишний, и сразу нашел срочное дело в отдаленных помещениях участка.

– Жду разъяснений, – тон Лебедева был холоден, как сталь.

– Вы получили результат бесценной важности, – смирно ответил Ванзаров.

Брови все еще были угрожающе сведены.

– Неужели?

– Фотографии засвечены?

– Допустим.

– Убийца вошел, когда Збышек снимал Самбора. Он видел, что происходит. Засветил пленку после того, как разделался с фотографом. Обнаруженный вами факт завершает картину того, что произошло в номере. Без него я бы терялся в сомнениях.

– А теперь? – заинтересовался Аполлон Григорьевич.

– Благодаря вашей помощи знаю, что случилось, – ответил Ванзаров. Затушить разгоравшийся порох тоже надо уметь.

Миролюбиво хмыкнув, Лебедев погрозил пальцем.

– Вот то-то же… Едем в ресторан, друг мой, там все выложите.

Ванзаров освободился от дружеского захвата локтя, что мало кому по силам.

– Аполлон Григорьевич, сейчас не время ресторанов.

На такой намек криминалист не мог не откликнуться.

– Что еще?

В руке Ванзарова, словно как у фокусника, появилась небольшая фотография в рамке: молодые люди в салоне после свадьбы. Лебедев прищурил правый глаз.

– Это кто такие?

– В мертвецкой Обуховской больницы находится тело женщины, по виду ей за сорок. Сможете определить: она на снимке?

– Конечно, где старику Лебедеву праздновать, как не в морге, – сказал он, забирая снимок. – Откуда у вас рамка и какое имеет отношение к делу?

– Одолжил снимок у доктора Котта, – глаза Ванзарова сияли честностью. – Это его жена в молодости. И он сам, вероятно, лет двадцать назад.

– Умыкнули снимочек-то? Ай-ай-ай, как некрасиво, – обрадовался Лебедев. – Не зря говорю, что вы жулик… Если жена в морге, почему Котт помалкивает?

– У него в прихожей… – Ванзаров замялся, – нашел скомканную записку. Некто извещает, что жена похищена: если не отдаст аппарат, ему пришлют отрезанную голову. На записке даты нет, и, судя по замусоренной квартире, и неподаренному колечку, прошло около трех дней с момента ее исчезновения.