Лабиринт Ванзарова - Чиж Антон

А что Матвею скрывать? Скрывать ему нечего. Выложил как есть: люди хорошие, смирные, хоть и поляки. Фамилия дурацкая, Бжезинский, будто слюной плюешься, но что поделать, если у этих привислянских[40] все не как у людей. Зато сам пан Збышек – человек славный, веселый, всегда пошутит, поздоровается, знамо дело: фокусник. Выступает по разным театрам и садам. Вчера конфектой угостил. Хороший человек. И жена его, Марыся, баба смирная, воспитанная, слов матерных не знает.

Получив сведения полнее, чем в адресном столе, Ванзаров поднялся на четвертый этаж. На лестничную площадку выходило три двери. У квартиры «38» не было звонка. Ванзаров постучал. Послышались торопливые шаги, польский говор, сердитый и радостный одновременно, дверь распахнулась. Мгновенный портрет подсказал: красоту молодой женщине стерла тяжесть забот и борьба с нищетой. Но следы еще заметны. На ее лице радость встречи сменилась удивлением.

– Да? – спросила она с сильным акцентом.

Ванзаров поклонился.

– Прошу простить за ранний визит, я от пана Самбора, дело чрезвычайно важное, – сказал он, чтобы не пугать с порога зажившими шрамами, но и дать понять, что по-польски разговор не получится.

– Алеж… То так, – ответила она, стараясь скрыть разочарование. – То проходьте, пан, проходьте…

Небольшая квартира говорила, что семья оказалась на той ступеньке бедности, ниже которой спускаться нельзя. Зато чистая, выметенная и ухоженная. Двое мальчиков около семи лет спрятались за юбку матери при виде незнакомого господина, от которого пахло морозом. Ванзарову предложили садиться к столу, застеленному потертой скатертью, на которой не оказалось праздничного завтрака. Было холодно, хозяйка экономила на дровах.

– То пану потшебуе… Нужен мой малженок… Мой муж… Збышек, его нема, – начала она, скрывая волнение, которое выдавали бессонные синяки под глазами. Не спала ночь, ждала мужа.

– Пан Самбор приходил вчера вечером?

– Ниет, не пшиходжив… Збышек поехал до нему. В «Англиа»…

– Пан Бжезинский захватил с собой предметы для фокусов?

– Так есть… Стефка просив… Пшепрошам… Пан Стефан хцал… Ему надо было сделат здъеце… Фото… Таки специльни… Но то есть сикрет… Пан не зраджи?

– Можете не беспокоиться, я никому не скажу, – ответил Ванзаров. – У вашего мужа есть фотографический аппарат?

Марыся махнула рано постаревшей ручкой.

– То пан Франек, наш сосед… Бардзо добры пан… Мае таки добри аппарата… Дал Збышеку… Як пшияц… Товарищески… – правильные слова давались ей с большим трудом.

– Как фамилия вашего соседа?

– О… Така специальна… – женщина улыбнулась. – Така шляхетна: пан Потоцки… Для нас он пан Франек… Бардзо добры пан… Пшепрошам, а цо пан потшебуе?

Сказать правду Ванзаров не мог. Не мог сказать, что призрачная идея разлетелась дымом: Самбора здесь не было. Шанс невелик, но его следовало проверить. Он жалел, что не захватил из кармана Збышека последний гонорар: семье деньги понадобятся. Рассчитывать, что санитары в Обуховской больнице не очистят карманы, мог только романтик, верящий в человеческую честность. Служба в полиции от иллюзий быстро избавляет. К примеру, он знал, на что придется пойти Марысе, чтобы прокормить сыновей. История гадкая, но обычная. Особенно для Песков. А столичная статистика в этом вопросе безжалостна: по национальному составу в Петербурге больше всего проституток именно полек. У бедной женщины, оставшейся без мужа, выбор невелик.

Пробормотав нечто невразумительное, чего Марыся не могла понять, Ванзаров покинул холодную квартиру. Сбегая по лестнице, спиной ощущал ее взгляд.

Он вышел во двор, сверкающий снегом, посреди которого маячил счастливый дворник. Матвей ему поклонился и даже помахал шапкой. Ванзаров не ответил, быстро прошел в подворотню. Чтобы Марыся, глядя из окна, не заметила его побег.

На Рождественской улице было тихо и пустынно. Только от соседнего дома отъехали сани-волокуши, на которых лежало что-то большое, укрытое мешковиной. Рядом пристроились два мужичка, пряча носы в отвороты полушубков, за ними виднелась спина возницы.

Глубоко вдохнув морозный воздух, Ванзаров взял себя в руки. Чувства для чиновника сыска непозволительны. Что поделать, если не свалить их лихим борцовским броском. Это враг коварный, нападет, когда не ждешь. Чувствам воли давать нельзя. В узде их держать.

Ласковое обхождение помогло. На радостях, что заработал рубль, дворник выложил все, что знал про жильца в кепи. Оказалось, что проживает здесь с полгода, человек приятный, тихий, непьющий, никаких безобразий. Дам не водит, да и зачем их водить, когда в соседнем доме большой выбор имеется. Снимает квартиру на четвертом этаже. Живет один, гостей у него не бывает. Порой исчезает на день, а то и два, может, и на недельку. Кто его знает, чем зарабатывает, платит аккуратно, никаких претензий. Все бы такие жильцы были.

Карась с Углом держались одного мнения: ждать. Чтоб большая рыба не сорвалась с крючка. Во дворе толкаться не следует, устроились у ворот. Карась издали за двором посматривал, Угол у стены держался. Набрались терпения, да только оно не пригодилось. Не прошло пяти минут, продрогнуть не успели, как во дворе он показался. Только без саквояжа. Карась как заметил, сразу дал знак: уходим в сторону, пока тот с дворником раскланивается. Не тут-то было. Угол подхватил полешку, что у подъезда обронили, изготовился.

– Не смей, дурак! – зашипел Карась. Но было поздно. Угол злобе поддался, отомстить захотел, не слушал, ругнулся.

Что тут делать?

Карась к стене прислонился, нацепил кастет воровской. И замер. Будь что будет. Может, сладят. Хоть Обух настрого запретил. Городового поблизости не видать.

Дальше случилось то, чего не придумаешь. Господин в кепи как шагнул за подворотню, так и получил поленом прямо по завязанным ушкам. Угол всю силу вложил, всю злость. Шарахнул так, что господин пошатнулся и рухнул в снег лицом. Угол ему по затылку да по спине добавил. Еще сапогом по ребрам саданул. Карась еле утихомирил:

– Убьешь, дурак… Обух спасибо не скажет…

Но сам не удержался, разок приложил кастетом по виску.

Угол дышал тяжело, глаза злобой налились. Затих. Бросил полено.

– Что теперь делать? – прошипел Карась. – Извозчиков не видать. На себе волочь?

– Щас устроим, – сказал приятель и сбежал за угол дома.

В Песках Спиридонов оказался, можно сказать, нечаянно. Елки не распродал, те, что остались, гуртом сбыл торговцу дровами, пойдут красавицы на растопку. Не чужому, своему вологодскому мужику. Тот пригласил отметить праздник у него, снимал квартирку небольшую. Посидели хорошо, выпили немного. Утром Спиридонов засобирался восвояси. Приятель предлагал побыть денек, но Спиридонову тоскливо стало в столице. Да и лошадка с волокушами всю ночь простояла сиротинушкой. Вышел он на улицу, накормил лошадку, напоил свежей водой. Расправил вожжи, чтобы в путь отправиться, тут к нему парнишка подбегает, кланяется, услужить просит. Да не за так, три рубля обещает. Отчего бы не заработать напоследок?

Карась подумал: уж не смылся ли дружок по воровскому обычаю. Но нет. Вернулся Угол, прибыл на волокушах. Ловко приметил.

– Это что же такое? – спросил Спиридонов, глядя на лежащего на тротуаре.

– Приятель наш, дружок, подгулял, – ловко ответил Карась, присматривая, чтоб дружок не очухался. – Подсоби, до Никольского довези, ради праздничка. А мы уж не поскупимся…

– Чего уж там, наваливай. С праздничком, православные, – Спиридонов махнул рукой.

Карась с Углом бесчувственного подняли, тяжеленный оказался. Приволокли, затащили ловко, благо сани низкие, до самой земли волокутся. Уложили на живот, кепи на спину бросили, мешковиной прикрыли. Справились, в общем.

– Может, руки повязать? – тихо спросил Угол.

Карась головой мотнул: мужика напугаем, если веревку спросить. Так довезем.

– Знатно ты его угостил, – добавил он.