День восьмой - Торнтон Найвен Уайлдер

Коултаун, виднелась лишь узкая полоска небосвода. Это давало ему момент облегчения – думать, что Бог, который создал такое множество людей, сотворил и так много звезд. Тут наверняка была какая-то связь. Они сейчас светили и над «Вязами» – а может, и его отцу, – эти миллионы звезд, и он начинал свыкаться с беспокойной мыслью о бесчисленном множестве человеческих существ.

Помимо своей воли он возвращался мыслями к сбивавшим с толку рассказам одного из санитаров. Питер Богардус когда-то был парикмахером, но бросил эту работу: из-за излишней нервозности не мог держать в руках бритву. Он был рябой и абсолютно лысый, не пил, но у него имелись другие дурные привычки. Его считали самым лучшим санитаром из всех – намного лучше Роджера, – потому что он больше знал. («Быстрый, как лиса на охоте, – говорила про него старшая сестра Бергстром. – Не меньше двадцати человек в год выживают благодаря ему»). Питер был членом какой-то ассоциации, которая верила в жизнь после смерти и призраков. Как-то он пригласил Роджера на их собрание, но тот отказался, побоявшись, что с него потребуют входную плату. Кроме того, все, что ему хотелось узнать у Питера Богардуса, всегда можно было получить бесплатно.

Однажды утром они устроились в палате для умирающих. Роджер часто заходил сюда, чтобы посмотреть, как идут дела, и проводить в последний путь многих пациентов. Сослуживцы заметили, что он обладает каким-то особым даром успокаивать пациентов перед тем, как они сыграют в ящик. («Трент, зачем ты всегда берешь этих старикашек за руку?» – «Не знаю. А я беру? Ну, может, им нравится так».)

В тот день дежурил Богардус. Расхаживая по палате взад-вперед, он курил длинную коричневую сигарету, время от времени стряхивая пепел в чашку с монетами, потом заговорил:

– Трент, ты знаешь, что каждый человек проживает такое количество жизней, сколько песчинок на дне реки Ганг?

Роджер ждал продолжения, наконец спросил:

– Ты это о чем, Пит?

– Мы рождаемся снова и снова. Вот три человека здесь – посмотри на них.

Роджеру можно было не смотреть на то, что он видел так часто: наполовину прикрытые, умоляющие глаза, дрожащие подбородки и щеки.

– Они умрут через несколько часов, но через сорок девять дней – семь раз по семь – родятся снова. И будут рождаться вновь и вновь сотни тысяч раз.

Роджер вспомнил, что уже слышал о таких странных идеях: в Коултауне его отец оставлял в церкви на блюде для пожертвований деньги, которые потом отправляли через океан миссионерам, чтобы помогали таким вот невеждам в разных местах планеты избавляться от похожих нелепиц, – но теперь был более, чем раньше, готов выслушивать старые и новые идеи (в Коултауне, впрочем, этого добра тоже хватало).

– Существует огромная лестница, парень. В каждой своей жизни человек может проявить добродетель и продвинуться вверх по ней на одну или две ступеньки, или, напротив, совершить какой-нибудь проступок, и это сбросит его вниз. Благодаря добродетелям самого Гуатамы Будды и его последователей у всех людей есть возможность подниматься выше и выше по этой лестнице. В конце концов, когда проживут столько жизней, сколько песчинок на дне реки Ганг, люди достигнут порога вечного блаженства. Но – обрати внимание! – достигнув порога, они не переступят его. Они по собственной воле откажутся от вечного блаженства. И продолжат рождаться снова. Они станут дожидаться, пока все люди – все человечество, бесчисленное, словно песчинки на дне реки Ганг, в том числе и те, кто полон злобы и пороков, – поднимутся до порога. Добродетельные люди ходят рядом с нами, не открывая лиц, и помогают нам двигаться по лестнице вверх. И когда все люди, живущие на Земле, бесчисленные, как песчинки на дне реки Ганг, достигнут заветного порога, то никто из них не переступит его и не войдет в вечное блаженство, потому что во Вселенной существуют другие населенные людьми звезды, бесчисленные, как песчинки на дне реки Ганг. Мы должны дождаться того момента, когда люди, населяющие другие звезды, тоже очистятся. Никто не может пожелать себе быть счастливым, пока не станет счастливым каждый человек во Вселенной.

Роджер непонимающе уставился на него: в «Вязах» они все были счастливы, – а Питер продолжал:

– Ты можешь вообразить себе эту лестницу, Трент, эту огромную лестницу? Ты можешь пересчитать всех человеческих существ на ней? Иногда на ней заметно какое-то волнение: кто-то продвинулся вверх сразу на четыре ступени – Сократ, или миссис Безант[31], или Том Пейн[32], или Авраам Линкольн. Иногда возникает что-то вроде замешательства, которое напоминает сход лавины в Скалистых горах: какой-то человек – Нерон или один из миллионеров – срывается вниз, сразу лишаясь пятидесяти, а может, и тысячи своих жизней. Никто и никогда не остается на одном месте. – Расхаживая по палате с длинной коричневой сигаретой в зубах, он неожиданно повернулся к Роджеру и воскликнул: – Освободись от привязанностей! Жена и дети – это иллюзия! Чье-то мнение о тебе, слава, чувство собственного достоинства – все тщета! Посмотри на этих людей. Некоторым из них на пороге смерти дают полсекунды сознания на то, чтобы вспомнить свое прежнее существование и мимолетный взгляд в будущее. Мальчик мой, те, кто склоняется над бездонной пропастью времени, видят долгую цепь несчастий своей прошлой жизни. Другие устремляют глаза ввысь и видят далеко над собой порог блаженства. В тот момент им приходит понимание того, что скоро настанет конец существования в мире, полном горести и печали, в этой долине слез.

Роджер вздрогнул. Он уже наблюдал у пациентов этот мимолетный возврат сознания, сопровождавшийся либо выражением запредельного ужаса на лице, либо выражением неимоверного спокойствия и блаженства. Богардус пересек палату и наклонился к нему, понизив голос:

– Трент, запомни: существует предел даже для количества песчинок на дне реки Ганг. Мы превратимся в Будд, когда последний человек, привязанный к земле, и последние люди, привязанные к своим звездам, станут свободными.

Возбуждение Питера передалось двум пациентам. Судья Бартлет начал умоляюще вращать глазами из стороны в сторону. Роджер понимал, что означает это возбужденное подергивание пальцев поверх одеяла; понимал смысл утробных звуков, исходивших из глубины горла, поэтому подошел к больному и, вытерев ему рот полотенцем, громко произнес:

– Я сейчас не могу написать письмо, судья. У меня нет с собой карандаша. Напишу завтра. А сейчас закрывайте глаза. Да-да, поспите. Лучше отдохните немного.

Свое предложение он подкрепил пожатием руки и тут же услышал, как забормотал другой пациент:

– Hab kein Gelt… Mutti… Hilf… Lu… u… uft![33]

– Alles gut, Herr Metzger! – крикнул Роджер. – Schlaf