День восьмой - Торнтон Найвен Уайлдер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Причиной тому – его умение слушать, молча внимать их речам, что заслуживало доверия. Виртуозы слова нуждались в обновлении аудитории. «Старина Трент слушает и ушами, и глазами, и носом, и – черт возьми! – даже подбородком!» Этим транжирам требовался надежный друг, и скоро Роджер превратился в их банкира, курьера и связного. «Подержи эти денежки до завтра, Трент. Я не знаю, что случится со мной сегодняшней ночью». «Передай Хербу, чтобы не высовывался. Его разыскивает Гретхен». «Скажи Спайдеру, что закрытое совещание назначено на десять часов в Сент-Стивен-холле».
Роджер не мог понять, почему, газетчики с таким презрением относятся ко всем, кто не имеет отношения к журналистике, которую считают единственной достойной профессией. Почему, видя проявления коррупции повсюду, пальцем о палец не ударили, чтобы вскрыть ее полностью. Как-то раз Спайдер, вернувшись в гостиницу, выложил перед Роджером пухлый пакет, в котором оказались вырезки из газет со статьями и редакционными комментариями о процессе Эшли – Лансинга. Во время суда никто из их семьи газет не читал, поэтому сейчас Роджер внимательно прочел каждую статью по нескольку раз и удивился, увидев, насколько точно передавали происходившее в зале суда репортеры, и насколько слабы и шатки были позиции комментаторов, даже когда они яростно выступали против приговора и против самого ведения процесса. Во время одной из своих ночных прогулок по берегу озера Мичиган Роджер решил, что станет журналистом, в чем торжественно себе поклялся.
Только годы спустя он понял, в каком долгу перед теми газетчиками с верхнего этажа «Карр-Бингхем» за то, что познакомили его с журналистикой, с оперой, с одним из «адвокатов дьявола», которые так важны при получении любого образования, – а именно за беседы с Т. Г. Спиделем и, наконец, с чтением.
Газетчики читали много, если время позволяло. На верхнем этаже «Карр-Бингхема» можно было наткнуться на книги повсюду – под кроватями, на гардеробах, в туалете, в чулане для веников и швабр, рядом с мышеловкой. Большинство книг были карманного формата, с обложками из голубой грубой бумаги или имитирующими кожу: «Мудрые высказывания полковника Роберта Г. Ингерсола», «Великие мысли Платона», «Лучшие страницы жизни Казановы», «Ницше о суевериях», «Толстой об искусстве», «Сокровищница Гете», «Сокровищница Вольтера», «Конфуций о добродетели»… Роджер, вступив в мир книг с черного хода, прочел их все, нанес визит в Публичную библиотеку и остался недоволен, поэтому начал обходить магазинчики, торговавшие подержанными книгами. Чтение превратилось для него в увлекательное приключение, и он никому не рассказывал о своих победах и поражениях на этом пути.
Еще до того как принял решение стать журналистом, Роджер понял, что эта профессия дает неоценимые преимущества: репортеры время от времени имеют право свободно посещать театры. Один из газетчиков дал ему пропуск в оперу. Он попал на бетховенского «Фиделио» и был потрясен.
Роджер уже многое претерпел в жизни, но ни разу даже близко не подошел к точке разворота, хотя и мучился от отсутствия духовной пищи. Теперь пришло время внимательнее приглядеться к образцам упорства и решимости. Сила духа человека может питаться его собственной энергией, но настоящее мужество получает пищу от конкретного примера. Перед сражением воины племени кангахилов, устремив глаза вдаль, слушали баллады, в которых воспевались подвиги их предков. Возможно, получилось совсем не случайно то, что в первый раз Роджер попал на оперу, в которой говорилось о женщине, пробиравшейся в тюрьму для того, чтобы спасти своего мужа, несправедливо приговоренного к смерти, а через неделю в другом спектакле увидел молодого человека, который выдержал суд огнем и водой ради того, чтобы соединиться с любимой девушкой. В конце молодого человека принимали в круг мудрых и справедливых. Если все оперы такие, как эти, если во всех спектаклях идет речь о действительно значимых вещах, пусть даже и с труднопереносимым, но чудесным шумом, ему придется так перестроить свой жизненный распорядок, чтобы постоянно бывать в театре.
Своих друзей с верхнего этажа он уговорил подыскать ему работу в газете, и его взяли мальчиком на побегушках. Теперь его лицо, руки и фартук были постоянно перепачканы черной краской, а в ушах стоял грохот типографских машин. Через неразбериху чугунных лестниц он мчался с рукописью от репортера к редактору, потом с правленой рукописью несся от редактора к наборщикам. Он понимал, что требуется, еще до того, как об этом ему крикнут; заранее знал, где возникнет узкое место; научился разрешать постоянно возникавшие кризисы. По этажам разносилось: «Трент! Трент! Где этот чертов Трент?», «Трент, отнеси это дерьмо вниз, да поживее». Журналист, который, не закончив один материал, уже должен был готовить следующий, мог доверить свои заметки Роджеру: «Быстро доведи их до ума! И не забывай – что, кто, где, когда». Он терпеливо ждал своего часа и дождался. Получилось так, что все репортеры разъехались на задания, и вдруг пришла информация, что муж задушил свою жену где-то возле извозчичьего двора Хеффернана. «Узнай, что там произошло и изложи! Быстро!» Потом появилась еще одна возможность, и еще одна. В конце августа 1903 года, после того как прожил в Чикаго тринадцать месяцев, Роджер стал репортером. Ему тогда было всего восемнадцать с половиной.
Наконец он не только исполнял свой долг и удовлетворял любопытство, но еще и занимался делом. Внешность провинциального паренька позволяла ему присутствовать на таких мероприятиях, откуда человека более взрослого и известного просто выкинули бы на улицу. Он стоял возле стеночки на закрытых политических собраниях; проскальзывал мимо охраны в тренировочные залы чемпионов по боксу; однажды через служебный вход пробрался на свое старое место работы, в больницу, чтобы получить важное признание от умирающего. Успевал приехать до прибытия полиции и задать вопросы женщинам, еще не знавшим, что стали вдовами. Роджер быстро делал заметки с банкета греческих патриотов в ресторане «Олимпия», в то время как участники мероприятия валялись на полу со всеми признаками пищевого отравления, словно груда разноцветного
