Красный Ярда - Георгий Гаврилович Шубин

Гашек представил Шуре Зауэра и отрекомендовал ее как княжну Александру Львову, племянницу бывшего государственного деятеля России. Зауэр даже не удивился и не сразу заподозрил своего друга во лжи: русские эмигранты не были диковинкой в Праге.

Они прошли в маленький кабинет и дали заказ кельнеру. В этот тихий уголок с шумом ворвались репортеры пражских газет, окружили Гашека и стали расспрашивать его о России, о службе в Красной Армии.

— Пан Гашек, как идут дела у большевиков? — спросил один из них.

— Думаю — отлично! — ответил Гашек и попросил репортера записать это в свой блокнот.

Репортеры ждали еще чего-то. Но Гашек поднял бокал и весело произнес:

— За ваше здоровье, господа! Пишите правду!

Поняв, что Гашек больше ничего не скажет, журналисты с сожалением покинули кабинет.

Гашек и Зауэр беседовали, время от времени наполняя свои бокалы. Шура тоже пригубила вино. Когда ей показалось, что Гашек собирается выпить лишнее, она решительно придержала его руку с бутылкой:

— Довольно, Ярослав!

Зауэр внимательно смотрел на них. Гашек поставил бутылку и развел руками:

— Просто не знаю, что мне делать с Шуринкой. Такая неблагодарная! Она — племянница премьера Львова, белая террористка. Я спас ее от верной гибели. Она была схвачена, когда бросала гранаты в красноармейцев. Я поручился за нее. Она шла со мной по дорогам Сибири. Взял ее в Прагу — может быть, отыщет каких-нибудь родственников. А она вон что вытворяет!

Вошел кельнер и подал Гашеку пакет с некрологами, вырезанными из газет — этой коллекцией он не зря гордился. Гашек стал просматривать вырезки. Газета Франтишека Модрачека «28 октября» называла его «большевистским атташе и дипломатом». Самым интересным ему показался некролог, написанный его бывшим другом Ярославом Кольманом-Кассиусом. Он писал:

«Предатель Гашек был шутом… Он пожертвовал своему искусству жизнь. Гашек жестикулировал своей пухлой, детской рукой и забавлял общество, остроумно вышучивая весь мир и самого себя. Он умел превратить в невинную пьяную болтовню самую ужасную государственную измену. Он был художником — и не из худших. Он, следовательно, вредил только самому себе, и его конец свидетельствует об этом».

Газетные некрологи развеселили друзей. Они безудержно хохотали. Шура не понимала, почему Ярослав и его приятель смеются. Ей стало тяжело и неуютно.

— Идем отсюда! — сказала она Ярославу.

— Желание княжны Львовой для меня — закон! — галантно отозвался Гашек и, расплатившись, вышел с Шурой и Зауэром из кафе.

— Я никогда не верил никаким некрологам и знал, что ты вернешься целым и невредимым, — сказал Франта. — Идем ко мне на Жижков, там уже два года ждет тебя подарок.

Гашек удивленно взглянул на Зауэра. Тот лукаво засмеялся и объяснил:

— Ты получишь украшенный звездочками нимб девы Марии.

— Откуда он?

— Богородица с Марианской колонны просила передать его тебе за твои добрые дела…

Глава тридцать четвертая

Когда увидимся? — Во сне.

Марина Цветаева

Покинув мужа, Ярмила Гашекова все силы своего ума и души направила на то, чтобы воспитать маленького Дика-Ришу в духе масариковской гуманной демократии. Больше всего она боялась, как бы мальчик не пошел по стопам отца. Мать мягко, но настойчиво внушала ему, что он должен стать врачом или юристом, человеком, далеким от искусства. Везде и во всем, даже в своих собственных сочинениях, она носилась с «маленьким героем» — «маленьким буржуа».

Ярмила служила в Промысловой палате. С годами она научилась извлекать пользу из той скандальной фамилии, которую носила. Гашек столько раз умирал, воскресал и снова пропадал, что она привыкла к этому. Ярмила старалась скрыть от мальчика правду об его отце. Маленький Риша писал под ее диктовку:

«Я люблю всех людей. Мой папа — писатель и легионер. Он живет в России, а может быть, умер».

Так Ярмила хоронила Гашека. Она не хотела, чтобы призрак бывшего мужа тревожил ее покой. Слухи о возвращении Гашека не застали ее врасплох. В городе появились афиши кабаре «Червонная семерка» — они сообщали, что на сцене этого кабаре выступит ее муж.

Гашеку ничего не оставалось, как вернуться к своим прежним занятиям. Писатель был вынужден зарабатывать на кусок хлеба плохо оплачиваемыми юморесками и фельетонами.

Доктор права Иржи Червеный, директор литературно-политического кабаре «Червонная семерка», подловил Гашека в трудный для писателя момент. Червеному нужна была интересная приманка. Ею стал Гашек. Он обещал за приличный гонорар рассказать клиентам Червеного о своей службе в австрийской, чехословацкой и Красной армиях, обо всем, что видел в России.

В назначенное время публика, падкая на всякие политические сенсации, нагрянула в кабаре, чтобы посмотреть на редчайшего монстра — «предателя нации», «убийцу чешских легионеров», «комиссара сибирской Красной Армии». Пришли послушать человека, прибывшего из страны великих социальных перемен, и поклонники таланта Гашека.

На сцену вышел бедно одетый человек и поклонился. Его сразу узнали и захлопали в ладоши.

— Уважаемые дамы и господа! — начал Гашек. — Из газет вы все, конечно, знаете, что я служил в трех армиях — габсбургской, чехословацкой и Красной. За свою пятилетнюю безупречную службу я был трижды повешен, дважды расстрелян и один раз четвертован.

Начало было как раз такое, какого ждала публика. Все развеселились.

— Вернувшись в Прагу, — продолжал Гашек, — я случайно увидел поздно вечером в одном трактирчике Ярослава Кольмана-Кассиуса, редактора журнала аграриев «Деревня». Он был автором одного из некрологов, написанных обо мне.

— Погребок закрывается, — сказал он мне. — Вам уже не подадут.

Я подошел к нему, взял его за руку и пристально посмотрел в глаза. Он вздрогнул и спросил меня шепотом:

— Вы не были в России?

— Был, — ответил я. — Там, в одесской корчме, во время дикой драки меня закололи пьяные матросы.

Кольман побледнел:

— Вы… вы… тот…

— Тот самый.

— Вы читали мой некролог?

— Да! Ваш некролог интересен, но длинноват, длиннее некролога об императоре Франце-Иосифе Первом, опубликованного у вас в журнале. Вы написали 186 строк и заработали на мне 55 крон и 16 геллеров.

— Хотите получить эти деньги?

— Нет. Я хочу провести эту ночь с вами.

Кольман расплатился. Мы вышли. Я подозвал извозчика и велел везти нас на Ольшанское кладбище. Мой спутник немного опомнился и, заикаясь, спросил:

— Вы действительно были в России?

— Был. Там, в одесской корчме, во время дикой драки меня закололи пьяные матросы.

— Черт побери! — сказал Кольман. — Это страшнее, чем «Свадебные рубашки» Эрбена.

Мы подъехали к кладбищу, я велел Кольману расплатиться с извозчиком и лезть на стену. Он повиновался. Я тоже залез туда.