Красный Ярда - Георгий Гаврилович Шубин

Десять лет панам служил я,

Что они мне дали?

Только ложку чечевицы

И над той дрожали.

Писатель попросил Зауэра заказать художнику Йозефу Ладе обложку тетради.

Несколько дней спустя маленькая тетрадь романа о Швейке появилась в книжных лавках и киосках. На желтой обложке черными линиями был нарисован улыбающийся солдат в австрийском мундире. Он стоит, спокойно закуривая трубку, а рядом рвутся снаряды и гранаты. Солдат держит карабин прикладом под мышкой, дулом к земле. Под фигурой солдата жирными буквами значится:

ЯРОСЛАВ ГАШЕК.

ПОХОЖДЕНИЯ БРАВОГО СОЛДАТА ШВЕЙКА

ВО ВРЕМЯ МИРОВОЙ ВОИНЫ.

Еще ниже — подпись старого друга: Й. Лада.

Как и следовало ожидать, книгу встретили по-разному: и враждебно, и дружески. Масариковская республика — штатские, военные и клерикальные чиновники — осудили книгу как подрывную, грубую, безбожную, безнравственную.

— Нам нужны не Швейки, а Ян Гус и Петр Хельчицкий! — вопили попы, педагоги, моралисты.

— Не Швейк, а Жижка! — рычали только что воспрянувшие легионеры и милитаристы.

Гашек отвечал всем этим горе-критикам:

— Жизнь — это не школа для обучения светским манерам. Наш роман — не пособие для салонных шаркунов. Эта книга представляет собой историческую картину определенной эпохи. Употребив в своей книге несколько сильных выражений, я просто запечатлел то, как разговаривают между собой люди в действительности. Нельзя требовать от трактирщика Паливца, чтобы он выражался так же изысканно, как пани Лаудова, доктор Гут, пани Ольга Фастрова. Эти господа охотно превратили бы всю Чехословацкую республику в большой салон, в котором культивируется утонченная мораль, а под прикрытием этой морали салонные львы предаются самому гадкому и противоестественному разврату.

Рабочие, крестьяне, ремесленники, интеллигенты, особенно участники войны и свидетели крушения империи Габсбургов, читали «Швейка» везде — дома, в трамвае, в трактире. Они весело хохотали над чудовищными призраками ушедшей эпохи — над дряхлым монархом, сыщиком Бретшнейдером, офицерами, генералами, фельдкуратом. И больше всех читателям нравился бравый солдат Швейк.

Отто Кац прочел о себе в немецкой газете — она поместила перевод той главы «Швейка», где речь шла о фельдкурате. По мере чтения Отто Кац все больше свирепел, а затем написал письмо Гашеку.

Получив послание Каца и улыбнувшись угрозам своего героя, Гашек решил уладить дело в личной беседе. В качестве парламентера он прихватил бутылку сливовицы.

Вначале разговор не клеился. С самого порога Кац принялся осыпать Гашека ругательствами и угрозами, однако позвал в дом — очевидно, чтобы продолжить ругань. Гашек молчал, уверенный, что Кац когда-нибудь устанет.

— Пан Кац, разве я сказал о вас что-нибудь не так, неправильно описал вас? — поинтересовался Гашек.

Кац стукнул кулаком по столу:

— Там все… правильно! Но это ведь и ужасно! Литература должна показывать идеал, а вы показываете меня… Теперь я всем известен с дурной стороны.

— Я нанес ущерб вашему духовному сану, — покаянно произнес Гашек. — Я скомпрометировал вас перед католической общиной…

— Плевал я на духовный сан и на католическую общину! — взъярился Кац и сразу стал похож на самого себя в романе Гашека. — Я — не фельдкурат, не духовный пастырь. Я вообще уже давно оставил лоно католической церкви.

— Что же вы делаете теперь?

— Служу. Я — доверенное лицо на фабрике бронзы и красок. А вам-то какое до этого дело?

— Я хотел бы, пан Кац, выпить за ваши успехи на новом поприще! — спокойно ответил Гашек, доставая бутылку.

Эта волшебная бутылка превратила рычащего Каца в мурлыкающего котенка. Он поставил на стол стаканы, кое-какую закуску, и остаток вечера прошел очень весело. У Каца тоже нашлась бутылка. К двум часам ночи он уже не стоял на ногах, зато пытался проповедовать — вспомнил, что когда-то в самом деле был фельдкуратом:

— А теперь я… несомненно начну проповедь… Эй вы, гипсовые головы!

Один Гашек казался ему по меньшей мере ротой солдат.

Дело с фельдкуратом было улажено.

Другой герой книги, трактирщик Паливец, пересидел войну в тюрьме. Тюрьма нисколько не изменила его — каким он был во время приключения с портретом императора Франца-Иосифа, таким и остался. Прочитав о себе в романе, он сам явился к Гашеку. Паливец не мог ни есть, ни пить — ему не терпелось поскорее рассказать Гашеку, как он доволен, что писатель изобразил его грубияном.

— Меня, пан Гашек, уже никто не переделает. Я всю жизнь выражался грубо, говорил то, что думал, и буду говорить так до самой смерти. Неужели я должен закрывать глотку из-за какого-нибудь осла? Благодаря вашей книге я стал знаменитым человеком!

— Пан Паливец, — сказал Гашек, — я очень рад, что вы не обиделись на меня. Поверьте мне, я давно полюбил вас за то, что вы, как настоящий чех, выразили на свой лад презрение и к императору, и ко всякому низкопоклонству.

Гашек достал книгу о Швейке и хотел было подарить ему экземпляр с надписью, но Паливец запротестовал:

— Что вы, пан Гашек! Вам самому нужны деньги. Вы разоритесь, если каждому герою романа подарите по книге. Лучше продайте мне двадцать пять экземпляров — я хочу подарить вашу книгу своим знакомым.

Гашек с удовольствием выполнил его желание.

Пан Паливец вовремя обратился к писателю: это было в те дни, когда Гашек ходил с Зауэром по трактирам и продавал там «Швейка» с автографом и без него. За определенное вознаграждение он писал шуточные дарственные надписи. Чем нежнее и проникновеннее была надпись, тем дороже она стоила: «Милому другу»; «Дорогому другу»; «В знак верной дружбы»; «Самому дорогому другу в знак самой верной дружбы». По разной цене продавались автографы, написанные карандашом, чернилами и несмывающейся тушью.

Однажды, оказавшись в трактире, где его не знали в лицо, Гашек услышал, что говорят о Швейке. Он вмешался в разговор и начал всячески поносить себя и своего героя.

— Напрасно вы ругаетесь, — попробовал урезонить его молодой человек. — Гашек — отличный писатель. Он сейчас печатает книгу. Это замечательная вещь.

— Грубая, безнравственная книга! — не унимался Гашек.

— Не нравятся мне ваши разговорчики! — заметил пожилой господин. — Влезли в чужой разговор со своим мнением. Кто вас спрашивал? Мало того что влезли, так еще повторяете то, что говорят о «Швейке» легионеры. А их кровавые приключенческие романы о сибирском походе читать противно…

— Гашек — большевик. На его совести немало загубленных душ, — выложил последние козыри Гашек. — Такой человек ничего хорошего не напишет…

Посетители трактира молчали. Потом по столикам поползло ядовитое слово «провокатор», и все отсели подальше от писателя.

Гашек думал, что этим все и кончится, но к нему приблизился здоровенный детина с огромными кулаками:

— А ну, убирайся!

Гашек вздрогнул, поднялся, подозвал кельнера и, расплатившись, с показным недовольством поплелся к двери.

Эксперимент удался.