Красный Ярда - Георгий Гаврилович Шубин

«…Меня постоянно загружают работой и, когда я начинаю думать, что теперь уже больше никто не придумает мне нового задания, оно появляется, и обстоятельства вынуждают меня работать еще и еще. Я не ропщу — все это нужно для революции. Ты прости меня, что я пишу обо всем этом, — я не хвастаюсь, а хочу только объяснить, как я «примазался» к коммунизму.

Если я поеду в Чехию, то не для того, чтобы посмотреть, что делается на опустевших улицах Праги или почитать, что еще пишут газеты о том, как я «примазался к коммунизму».

Я поеду туда для того, чтобы надавать по заднице всему славному чешскому правительству с такой энергией, которую я привык видеть и испытывать в борьбе нашей Пятой армии с сибирской реакцией покойного адмирала.

Я постараюсь выехать отсюда, но знаю, что одному мне ничего не удастся сделать, поскольку здесь никого нет, и я должен подписывать все бумаги за начальника политического отдела армии. Не думайте, что я нарушаю партийную дисциплину, если сам ничего не делаю. Вы должны нажимать сами — об этом я и прошу Вас.

Ваш Ярослав Гашек».

Это письмо Гашек отправил с инструктором поарма Валоушеком, который уезжал в Москву. Чехословацкое центральное бюро агитации и пропаганды при ЦК РКП(б) послало телеграмму в Иркутск, которой отзывало Гашека из Политотдела Пятой армии. Но иркутские власти не хотели отпускать писателя и задержали его.

Все это время Шура чувствовала, как волнуется Ярослав, спрашивала мужа, что его мучает, но он молчал. Только после второй телеграммы он окончательно решил ехать домой и оформил необходимые документы.

— Едем в Москву, — сказал он ей, показав командировочное предписание, в котором говорилось, что он и его жена Александра Гавриловна Львова направляются в г. Москву в распоряжение ПУРККА с разрешением остановиться в Уфе, у своих родственников.

— Чего это мы не видели в Москве? — спросила она.

Шура поняла, что эта перемена не сулит ей радости. Жаль было расставаться с типографией — какой бы бродячей ни была жизнь Шуры и Ярослава, типография всегда оставалась для них родным домом…

— Меня отзывают в Чехословакию. Теперь ты посмотришь и Москву, и Прагу…

— Отказаться-то не мог? — спросила Шура.

— Не мог, — ответил Гашек.

В Москве Гашек явился в Чехословацкое центральное бюро агитации и пропаганды. Его принял член бюро Вацлав Петрас, с которым Гашек незадолго до отъезда встречался в Иркутске.

— Вслед за тобой и мне пора бы на родину, да пока остаюсь здесь, — сказал Петрас, подавая Гашеку анкетный лист чехословацкого коммуниста, члена РКП(б), и попросил: — Заполни это.

Гашек быстро заполнил анкету. На вопрос «В какое место Чехословакии хотите ехать?» он, не задумываясь, ответил: «Куда требуют».

Через неделю Петрас положил перед Гашеком паспорт на имя умершего австрийского военнопленного Йозефа Штайдла. Сюда была вписана Шура. Петрас подал Гашеку второе письмо кладненцев, содержащее сведения о положении в Кладно.

Вернув письмо Петрасу, Гашек мысленно повторил все, чтобы не забыть наказа кладненцев. Петрас протянул ему узкую карточку с адресом Ярослава Гандлиржа.

Гандлирж? Гашек нахмурился. Он вспомнил, что этот функционер подписал ответ на запрос, который посылала Пятая армия в Москву, чехословацким коммунистам. Теперь это дело прошлое, а тогда «человеку с того берега», каким был он, ответ Гандлиржа мог оказать медвежью услугу. Интересно, как он встретит его в Праге…

Петрас продолжал:

— В кассе получишь советские деньги на проезд по РСФСР и тысячу пятьсот немецких марок на остальную часть дороги. Поедешь окольным путем — не через Польшу, а через Эстонию, морем и через Германию. Желаю тебе удачи.

И Петрас пожал Гашеку руку.

До Иван-города ехали долго. За окнами ползли поля и леса, кое-где припорошенные первым снегом. На остановках шла меновая торговля. Но репатриантам нечего было предложить для обмена — они сидели на сухом пайке, бегали с чайниками за кипятком.

Граница между РСФСР и Эстонией шла по реке Нарве. Переходя из Иван-города в город Нарву, Гашек с грустью думал о том, что навсегда покидает страну, за которую сражался с оружием в руках. Сердце защемило. Он невольно подумал о Шуре — ей еще тяжелее. Даже Москва казалась Шуре чужой в сравнении с Уфой и Иркутском…

Первое, что увидели репатрианты на эстонской стороне, был полосатый пограничный столб и несколько рядов колючей проволоки. Рядом виднелись ворота лагеря. Входя в них, какой-то немец сказал:

— Здорово отгородилась Эстония от Советской России!

В Нарве репатрианты просидели несколько дней. Гашек сумел вырваться за колючую ограду и побродить по городу. Среди всяких бумажек и воззваний он увидел объявление, в котором эстонское правительство обещало за выдачу большевистского комиссара Гашека пятьдесят тысяч эстонских марок. Такие объявления легионеров он уже не раз видел на Волге и в Сибири. Писатель мог сравнивать, как дорого ценится его голова. Впрочем, какое дело военнопленному Йозефу Штайдлу до какого-то Ярослава Гашека? Кроме того, в Эстонии свирепствует инфляция, и никому не удалось бы наесться досыта на паршивые бумажки.

Меж тем какой-то прилично одетый господин сверлил Гашека взглядом. Писатель пожалел, что не сможет прикинуться сыном немецкого колониста. Незнакомец заговорил с Гашеком по-немецки и по-русски, предложил обменять советские рубли на эстонские марки, ругал Эстонию и хвалил Россию.

«Сыщик, — безошибочно определил Гашек. — Грубая работа».

Перед отъездом Гашек просмотрел чехословацкую буржуазную газету «Народни политика» и теперь, разговаривая с этим субъектом, добросовестно пересказал ее содержание, добавив кое-какие глупости.

Сыщик решил, что нарвался на помешанного и поспешил ретироваться.

Перед отъездом из Нарвы все репатрианты должны были пройти санитарную обработку. Гашек хорошо помылся. С вещами получилось хуже: когда их принесли из дезинфекционной камеры, он увидел, что ботинки почти невозможно надеть — они ссохлись и съежились. Брюки изменили цвет, а жилетка, единственная довоенная вещь, совершенно истлела.

— Чертова вошебойка! — собирая расползшиеся лоскутки, ругался Гашек. — Из-за нее не состоится свидание моей жилетки с пражским костюмом!

Проторчав четыре дня в карантине, репатрианты отправились в Таллин. Туда добрались за двое суток. Голодные, они сидели возле нетопленых железных печек и на чем свет стоит ругали правительство Эстонии и Красный Крест, служащие которого бесплатно навязывали библии и спекулировали при обмене денег. Особенно шумели румыны и венгры. На одной станции они окружили представителя Красного Креста и, угрожая ему, стали требовать хлеба. Венгерский инженер Йожек, заслонив собою чиновника, успокаивал расшумевшихся репатриантов:

— Господа, будьте рассудительны! Ведь мы находимся за границей! Каждая такая ссора глубоко роняет нас в глазах эстонцев!

В этот момент мадьяры и румыны принялись размахивать кулаками перед носом представителя Красного