Царство. 1955–1957 - Александр Струев

Потрясая склянками, выставляя перед собой горшки с гречихой, просом, овсом, редисом, достигшими непомерных размеров; демонстрируя засушенный подсолнух, вымахавший выше двухэтажного дома, который чудом выволокли на сцену, Лысенко требовал прямо здесь подниматься на сцену и ощупывать ростки в кастрюлях, трогать стебли, взвешивать плоды, перебирать пузатые семена, чтобы каждый смог убедиться в очевидности его слов.

— Откуда все взялось? С грядки взялось, вот откуда! А ваши картошки где, покажите? Где подсолнухи? Где помидоры? Почему у меня вымахали, а у вас с гулькин нос? Почему я плохой, а урожаи у меня — хорошие?! — истерил свергнутый академик.

Селекционер кричал, что не допустит в Академии раболепства перед иностранщиной, говорил, что советская агробиология — самая прогрессивная в мире, славил хрущевскую целину. Профессор Презент выскочил на сцену и долго тряс Лысенко руку, после чего схватил горшок с сурепкой и простонал в зал:

— Это чудо из чудес! — стал говорить о торфокомпостах и торфяных горшочках, предложенных взамен дорогостоящих удобрений. Применение торфяных горшочков в разы увеличивало урожайность. В поддержку Лысенко и Лобанова выступил заместитель министра сельского хозяйства Мацкевич, который теперь все свои доводы основывал на трудах Трофима Денисовича, сказав о способностях организма передавать вновь приобретенные признаки следующим поколениям, он подробно остановился на теории межвидовой борьбы, подтверждая аналогию с классовой борьбой в условиях обостряющихся общественных противоречий.

В этот вечер Никита Сергеевич пригласил Лысенко и Лобанова домой.

— Отстрелялись?

— Я сделал большой доклад и наглядные примеры дал, — доложил Лысенко, но просидел в гостях недолго, уехал.

Никита Сергеевич распил с Лобановым бутылочку мозельского вина. Лобанов хвалил мозельское. Хрущев благосклонно кивал.

— Я в Лондон собираюсь, — сказал он.

— В Лондон! — обрадовался Пал Палыч.

— А то ж!

— Меня возьмете?

— Не возражаю, — отозвался Хрущев. — Представляешь, Пал Палыч, мы с тобой, простые люди, будем с королевой говорить!

— Выходит, не такие простые! — сиял от доверия Лобанов. — Вы, Никита Сергеевич, миром управляете! — категорично заявил он.

Из гостиной перешли в столовую закусить.

Хрущев с аппетитом ел блины, обильно поливая их сметаной. Блины были тоненькие, румяные, с пылу с жару!

— Возьми блинчика! — предлагал хозяин.

Чтобы не перемазаться, академик заткнул за воротник салфетку и потянулся за блином.

— Вот сметанка. Нина! — позвал Никита Сергеевич. — Спеки еще!

— Хо-ро-шо! — отозвалась Нина Петровна, блины для супруга она готовила лично.

— В Англию поедем на военном крейсере, чтобы всему миру наше боевое превосходство показать. Получается, не только ученые у нас теоремы доказывают! — подмигнул Никита Сергеевич.

— Хитро! — Лобанов нагнул голову, чтобы целиком засунуть в рот блин, с которого, за каплей капля, убегала сметана. — Надобно им, Никита Сергеевич, — ам! — Пал Палыч проглотил сложенный трубочкой блин, — этим зазнайкам, — имея в виду англичан и американцев, — как можно чаще мощь демонстрировать. Обязательно надобно. Потому поездка в Англию на военном корабле — самое верное решение!

Хрущев довольно улыбался.

— И Серов поедет, охранять нас будет!

— Страна враждебная, там охрана пригодится.

— Давай-ка мы с тобой по рюмочке тяпнем? — предложил Никита Сергеевич. — Ты, Пал Палыч, в стране теперь не последнее лицо, так что повод есть.

Хрущев достал бутылку «Старки», рюмки и разлил.

— На травах. Мировая вещь! Ну, будь здоров!

— Хороша! — выпив, похвалил Пал Палыч.

— Наши, как бы это понаучней выразиться, неандертальцы — Молотов с Ворошиловым наконец из Кремля съехали. А то, представь, прижились там. Сначала к Маленкову бегали, потом к Булганину, упрашивали пожизненно за ними кремлевские квартиры закрепить. Просили, чтобы и детей их туда прописали, в Кремль! О, шутники! Пройдет сто лет, а Кремль Молотовы с Ворошиловыми оккупируют. Кукиш! — Хрущев смачно сложил дулю.

Лобанов потянулся рюмкой к Первому Секретарю:

— Так значит, за выселение?

— Выкурили! — чокаясь, кивал Хрущев.

Никита Сергеевич с азартом опрокинул рюмку. Пал Палыч, зажмурившись, последовал его примеру.

— Расскажи-ка, Пал Палыч, какие у тебя успехи, что нового? А то все в твоих открытиях сомневаются?

Ученый стал серьезным, снял с груди салфетку, выпрямился и проговорил, глядя на Первого Секретаря:

— Чтобы урожаи брать не сезонно, а в течение лета, мною разработана методика двойной подрезки. Эксперимент проводился на плодовой малине.

— На малине? — переспросил Хрущев.

— Да, — кивнул академик. — Принцип этот заключается в следующем: в начале июня, когда куст дает полноценные побеги, надо произвести их обрезку, сантиметров этак на десять-пятнадцать стебель сверху прихватить.

Лобанов сделал жест руками, как бы демонстрируя, как он подрезает побеги.

— За счет мощного периферического роста развиваются новые стебли. К концу лета каждый обрезанный стебель дает до десяти периферических побегов, значит, соберем прекрасный урожай.

Хрущев одобрительно закивал.

— Но это не конец, на следующий год, как только малина пустит листву, делаем вторичное обрезание, то есть производим подрезку всех новых побегов. Вот почему этот метод и получил название метода двойной подрезки, — уточнил ученый. — Вследствие этих действий урожайность увеличивается в геометрической прогрессии. Теперь наш куст малины плодоносит без остановки, а внешне напоминает пушистое деревце. Ягоды с такого куста можно собрать с июня по сентябрь, — закончил Лобанов и уставился на Первого Секретаря.

— А почему ты именно малину взял?

— Дочь малину любит, — бесхитростно ответил академик.

— Кто был в Грузии в первых рядах? Молодежь была, студенты, они выступали за Сталина. Почему студенты? Потому, что среди студентов слишком много неустойчивых и несознательных людей. Откуда они берутся? Это дети из обеспеченных семей. Крестьянским детям не до рассуждений, им учиться надо, за них папа экзамен не сдаст. А директорские сынки, вместо занятий начинают идеи высказывать! — возмущался на Бюро ЦК комсомола его первый секретарь Александр Николаевич Шелепин. — При этом многие хорошо учатся! — добавил он.

— Среди отличников нередко бывают выродки! — подтвердил второй секретарь ЦК комсомола Семичастный.

— Наше терпение кончилось! — сверкнул глазами Шелепин. — Будем отчислять за любое проявление вольнодумия, невзирая на оценки! Как говорит Никита Сергеевич Хрущев, главное, чтобы основа пролетарская была, закваска пролетарская! Деканаты будут отчислять по представлению институтских комитетов комсомола. Так будем решать. Высшая школа — основа государства, и если туда придут чуждые партии элементы, значит и в государстве может мотор забарахлить, а это недопустимо! И не только моральный облик студента, но и поступление в вузы будем брать под контроль, добиваться, чтобы перед сдачей документов абитуриент проходил собеседование в райкоме комсомола.

В обстоятельном письме в ЦК Партии Александр Николаевич предлагал отменить льготное вне конкурса поступление в институты и университеты медалистов, настаивал, чтобы в высшие учебные заведения брали только тех, кто два года отработал на предприятии, чтобы трудовой коллектив выдавал характеристики, и если в этих характеристиках оказывалось что-либо крамольное, например, низкая политическая активность, индивидуализм, зазнайство, таких личностей он предлагал в вузы не допускать.

— Государство за свой счет студента учит, иногородним предоставляет общежитие, выплачивает стипендии, а находятся такие, кто осмеливается давать правительству оценки, не соглашаться с решениями партии! А то, что его, дурня, выучат, первоклассным специалистом сделают, про это не вспоминают! — негодовал комсомольский вожак. — Надо пресечь проникновение в высшие учебные заведения случайных людей. Комсомол должен встать на стражу государственных интересов! Надо очистить вузы от антисоветских элементов. Тех, кто разносит крамолу, щадить не будем!

— Не оправдавших высокого звания советского студента исключать из института и гнать из комсомола! — гневно высказалась член Бюро ЦК комсомола Зоя Туманова.

Александр Николаевич одобрительно посмотрел на Зою Петровну, которая, работая в газете «Пионерская правда», вычистила из редакции всех, у кого обнаружились хоть какие-то родственники, осужденные Советской властью. По ее наводке кое-кто оказался за решеткой.

— Но ни в коем случае нельзя потерять человека! Пришел, к примеру, учиться паренек из деревни, ничего, кроме своего родного села, не видел, в райцентре, может, раз побывал, ходит с открытым ртом и умников столичных, плесень так называемую слушает. В голове у него еще полнейшая каша. Наслушается гнилых разговоров или радио «Би-би-си» по чьей-то подсказке включит и заблудится. А как, товарищи, не заблудиться? Ему семнадцать лет, жизни не знает, — нравоучительно продолжал Александр Николаевич. — Поэтому надо шире вести разъяснительную работу, чтобы распознавала молодежь, кто свой, а кто — чужой, придвинуть надо зеленых пацанов ближе, пригреть, привлечь к комсомольской жизни. Здесь, товарищи, следует вдумчиво подходить. Я хочу снова привести слова, услышанные от Никиты Сергеевича: «Таким, — имеется в виду молодым, сомневающимся, — надо всячески помогать, относясь как можно терпимее к их ошибкам, стараясь их исправить путем убеждения».