Царство. 1955–1957 - Александр Струев

Лазарь Моисеевич склонился перед настольной лампой. Он перебирал фотографии. Сотни снимков хранились в ящиках его письменного стола, и почти на каждом был запечатлен Сталин. Лазарь Моисеевич обожествлял Сталина. Никакой Сталин не преступник, нормальный человек, очень здравомыслящий, эрудированный, тонкий политик и талантливый руководитель. Безапелляционное, однобокое, политически безграмотное выступление Хрущева, с сумбурными, ничего не доказывающими примерами Кагановича разозлило.

— Наплел с три короба, а сути не раскрыл. Хрущ сталинского мизинца не стоит! — он криво усмехнулся. — Врагов нет! Враги были повсюду! И если б не расстреливали, не сажали, х… бы сейчас в Кремле русские сидели, а то бы, как при царе — немцы да англичане командовали, а может и того хуже! И правильно сажали — без дисциплины, без страха, общество не жизнеспособно! Нюни бы распустили и ничего б своего не имели, один п…деж и воровство!

— Что показала последняя перепись 1895 года? — вспоминал он. — 91 % населения абсолютно безграмотен, продолжительность жизни у женщин 35 лет, у мужчин — 29! Страшные цифры! Перед революцией Россия была втянута в кровавые войны. Японская война проиграна, немцы наступают, в обществе брожение, недовольство, чиновники при любой возможности тянут в карман. Никчемный царь отрекся от престола.

— Потому что бездарь! — злился Каганович. — Один теннис, портвейн да охота на уме! Попами да прорицателями обложился, на стакан сел, и гундит: все — по воле Божьей! Как государством управлять? Вот и правили кому не лень!

По итогам Мировой войны Россия лишилась Польши, Прибалтики, Белоруссии, Сахалина, потеряла обширные территории в Китае, внешний долг перевалил за 51 миллиард золотых рублей. Во Временном правительстве министры перегрызлись, солдаты бросали оружие и отказывались воевать, армия полуголодная, снабжение отвратительное! В таких условиях большевики власть подобрали. А как мы ее ухватили, банда сразу отбирать власть у большевиков бросилась. Деникин наступает, Колчак, Антонов, Антанта, Петлюра шумит, Махно на тачанке едет — кто только с красными ни дрался! Как тут хорошим быть? Никто и не был хорошим, ни беляки, ни мы.

Гражданская война каждый клочок России вывернула, в семьях резали друг друга! Не страна стала, а призрак, кругом хаос, разгул преступности, в лесах и на дорогах орудуют шайки, в Средней Азии хозяйничают басмачи, кругом беспризорники, воровство, насилие, есть нечего! Все пошло в разнос. Что прикажете делать — просить, уговаривать? Тут бить надо, крушить! И большевики крушили! Большевики народ упрямый. Нет силы, никто тебя не послушает. Тогда каждый командир был — и судья, и Бог! Все в одном блюдце умещалось — и добро и зло. А что многие не выжили — верно. Но мы со Сталиным за правду бились, чтобы люди были людьми, а не кому-то в услужение отданы, чтобы достояниями республики пользовался каждый, а не группка в золоченых лорнетах!

А воевать пришлось страшно. И нас казнили, не раздумывая. Все одним миром мазаны, а не то, что Сталин плохой! В борьбе за власть белоручек нет!

Лазарь Моисеевич вздохнул и потянулся за коньяком.

— И ведь выжили, победили! И не Хрущев, а старые большевики революцию делали, и среди них первый — Сталин! Не случайно ему прозвище дали — Сталин! — за дела, что тверд он, несокрушим! Вот о чем надо было Съезду говорить! И еще сказать, что не хотели многие на большевиков равняться, вредили советскому обществу, оборудование портили, крали все, что под руку попадет, госимущество жгли, скот травили! Поэтому и расстреливали! А что, надо было по головке гладить?

Каганович выпил.

— Бескровных революций нет. Хрущев первый кричал: мало сажаем! Первый расстреливать предлагал, а теперь правильный! Головотяп! Только и старался перед начальством, чтоб его приметили. А теперь — бессребреник, так, сволочь, делает, чтобы его на руках несли! Сталина уничтожить решил! — хмыкнул Каганович. — Не уничтожишь, руки коротки!

Лазарь Моисеевич был очень зол.

— При Сталине железный порядок образовался, цели ясные, политика понятна: здесь свои, там — чужие. Мы со Сталиным стояли плечо к плечу. Я, Молотов, Ворошилов, Микоян. Стояли и стоим. А демагогия в виде хрущевских баек — фарс! Он на наших подсказках вырос, а теперь всем оценки дает! Берию он пожалел? Не пожалел. А кто за него заступался перед Сталиным? Берия заступался. А почему? Потому, что Хрущ, чуть что, у Берии сидит и глазами масляными смотрит — ты мой самый заветный друг, Лаврентий Павлович! Гадость! Да разве ж Хрущ коммунист? Приспособленец и карьерист! Проститутка, вот кто он! Страну, которую Сталин из праха собрал, хочет одурачить!

— А кто все сделал, милый?! — в сердцах выкрикнул Каганович. — И правильно говорят, не для себя Сталин старался, и не для горстки людей, он для народа делал, для всех без исключения!

Лазарь Моисеевич снова принялся просматривать фотографии.

— Сталин — иуда! Сам ты иуда!

— Никита Сергеевич! — в кабинет Первого Секретаря заглянул Шепилов. Ему было назначено на одиннадцать.

Хрущев оторвал глаза от бумаг. Он закопался, просматривая нескончаемые документы, готовился к поездке по стране.

— Никита Сергеевич! — плотно притворяя за собой дверь, продолжал Дмитрий Трофимович. — Берут умер.

— Как умер, где?

— В своей московской квартире. Врачи приехали, а сделать ничего не смогли. Тяжелейший сердечный приступ.

— Сейчас в Польше буза начнется! — вымолвил Хрущев.

Болеслав Берут возглавлял в Польше рабочую партию, по существу на нем замыкался польский социализм. Обстановка в Варшаве складывалась непростая. В руководстве находились еще два еврея — Минц и Берман. Помимо негативной информации КГБ, на них постоянно поступали нелестные донесения от прикомандированных в польские учрежденья московских советников. Маршал Рокоссовский, поставленный в Польше военным министром и одновременно занимавший пост заместителя председателя польского правительства, жаловался на бесконечные склоки и разборки, возникавшие по инициативе премьера Бермана либо его заместителя Минца. То, что евреи верховодят поляками, многим не нравилось. Подобная ситуация — засилье евреев в высшем руководстве — сложилась и в Венгрии. Берут удерживал в Польше хрупкое равновесие, успевая всех примирить, всем угодить, умудряясь до запятой проводить в жизнь любые указания советского руководства. 10 февраля, возглавив польскую делегацию, Болеслав Берут прибыл на ХХ Съезд КПСС.

— Подумают, мы его убили, — предположил Хрущев.

— Товарищ Берут тяжело болел, о его болезни каждому известно, — отозвался Шепилов.

— Умер-то у нас, — насупился Никита Сергеевич. — Лучше б уехал в Варшаву и там — того! Толковый был человек, коммунист, чего не скажешь об остальных, как часы был, а взял и умер!

— Товарищ Булганин и товарищ Молотов поехали в Польское посольство выразить соболезнование, — доложил Шепилов.

— А мне не сообщили! Эх, друзья-товарищи! — покачал головой Хрущев. — Давай, Дима, и мы туда побыстрей! Ну, как так, Первого Секретаря проигнорировали?!

— Все в спешке, Никита Сергеевич, бегом-бегом! — за Булганина и Молотова оправдывался Шепилов.

Когда перед польским посольством выходили из машины, Хрущев, придержав Дмитрия Трофимовича, напомнил:

— На выходные жду, Нина блинов напечет!

Март — первый месяц весны, однако обманчиво его весеннее настроение, недаром говорят: «Настал марток, надевай семь порток!» Вот и сегодня завьюжило, закружило, точно зима сызнова началась. Метет, дует, холодно! Ну и пусть себе дует, пусть метет, мужчины в этот день традиционно поздравляют с праздником женщин, уже больше двенадцати лет отмечается в Советском Союзе Международный женский день.

В доме натоплено, жарко. Анна Витальевна не позволяла остужать помещение, особенно то, где находился ребенок.

— Главное, малютку не простудить! — наставляла она. Обычно уйдет с малышкой в другую комнату, тогда окна приоткроют, свежего воздуха наберут, а так — ни-ни! — безумно беспокоилась за доченьку. Назвали ее Зиной, в честь мамы Ивана Александровича. И Анечке имя Зина нравилось — Зина, Зинуля!

Аня быстро обвыклась в этом капитальном доме с просторной прихожей, монументальной гостиной, многочисленными спальнями, продолговатой залоподобной столовой, очень большой кухней, кладовыми, подсобками. Была в доме и бильярдная, где по выходным устраивали просмотр кинофильмов. К дальней стороне бильярдной примыкала оранжерея, иначе — зимний сад, как называл это полустеклянное помещение Иван Александрович. Впервые попав туда, Аня всплеснула руками:

— У Хрущевых я за цветами ухаживала, в Усово по грядкам ползала, а теперь свой цветник появился!