Царство. 1955–1957 - Александр Струев

— Если что, открывай огонь на поражение, тебе ясно?! За китайца головой отвечаешь! — Серов с силой брякнул трубку. — Плохо дело, Анюта, очень плохо! Я на работу помчал.

Через два часа госдача, куда спрятали китайца, была окружена многолюдной толпой. Начальник Управления госбезопасности не решился отдать приказ стрелять по мирному населению. В ультимативной форме Чжу Дэ было предложено отправиться на митинг в Тбилиси, чтобы почтить память Иосифа Виссарионовича Сталина. Он подчинился, поехал в грузинскую столицу и выступил на митинге с речью, в которой возвеличивал генералиссимуса, говорил о его исключительной роли в коммунистическом строительстве, обещал, приехав в Москву, переговорить с товарищем Молотовым, передать ему требование грузинского народа незамедлительно возглавить Советское правительство. Также он пообещал довести информацию о событиях в Грузии до Председателя Мао и до мирового сообщества, после чего Чжу Дэ и остальные члены делегации были благополучно доставлены в аэропорт, где их ожидал самолет.

— Доминдальничались?! — испепеляя Серова взглядом, прошипел Хрущев. — Куда глаза твои смотрели?!

Серов потупился:

— Это ваш доклад такой переполох наделал, как-то узнали о его содержании.

— Доклад! Переполох! Лучше скажи, что проспал!

Генерал армии понимал, что его недоработка в происшедшем очевидна.

С 1954 года, каждый март, в Грузии начались стихийные выступления, так называемые «дни памяти Сталина», приуроченные ко дню его кончины. Проходили они спокойно. Постоят со свечками, попоют, скажут скорбные слова и разойдутся. Иногда два, а иногда три дня поминали вождя всех времен и народов.

«Ну, сука, начальник Тбилисского Управления! — негодовал Иван Александрович. — Ситуацию упустил!»

Грузинский КГБ сообщал в Москву, что настроения у народа спокойные, предпосылок к волнениям нет.

В хрущевском кабинете на Старой площади были Булганин и Микоян. Анастас Иванович сидел рядом с Первым Секретарем, а Булганин занял самый дальний угол. Потом подъехал Жуков.

— Войска приведены в боевую готовность! — доложил он.

— Что с китайцами? — Хрущев исподлобья взглянул на Серова.

— Самолет летит. Мжаванадзе сообщил, что толпы прорываются к телеграфу, чтобы послать в ООН, в Вашингтон и Лондон телеграммы с требованиями не признавать правительство Булганина, требуют на этот пост Молотова. Хотят вернуть историческую славу Сталину, собирают подписи на обращение грузинского народа в Центральный Комитет об отстранении Хрущева и Булганина от должностей, с последующей передачей суду, — заунывно сообщил Серов.

— Слышал, Коля, и до нас добираются! — оскалился Хрущев.

— Слышал! — глухо отозвался председатель правительства. Вид у него был подавленный.

— Не пускать смутьянов никуда! — закричал Никита Сергеевич, вскочил и побежал по кабинету. — Я им устрою — Сталин! Я им устрою — Молотов! Это провокация врагов Советской власти! Это заговор!

— Мятежники в кольце, — отрапортовал Жуков.

— Разогнать! Никаких снисхождений! Стрелять! — выпалил Хрущев и, добежав до конца кабинета, застыл над неподвижной фигурой Булганина. — Так говорю, Николай Александрович?!

— Так, — тихо отозвался тот.

— Выполняйте приказ председателя Совета министров!

— Есть! — отчеканил Жуков.

— Кто у тебя, Георгий, там будет за старшего?

— Малиновский.

— Родион не слюнтяй! Пусть действует! — Никита Сергеевич снова развернулся к Булганину. — Я спать поехал, теперь ты командуй!

Не проронив больше ни слова, Хрущев выскочил из кабинета. Приехав домой, он достал из буфета бутылку водки, налил полный стакан, залпом выпил и завалился в кровать.

Демонстрацию расстреляли. Убили семьдесят два человека, около трехсот ранили, больше тысячи участников волнений схватили. Дело было сделано — в Тбилиси и во все крупные города Грузинской Советской Социалистической Республики вошли военные.

— В приемной товарищ Каганович, — доложил Молотову секретарь.

— Приглашайте, — ответил Вячеслав Михайлович и поднялся гостю навстречу.

Каганович широко улыбался. Видный, плечистый, совсем не старый, боевой.

— Пришел обнять тебя, дорогой Вячеслав Михайлович, поздравить с днем рожденья! — Лазарь Моисеевич заключил товарища в крепкие объятья.

— Задушишь, Лазарь!

— Рад! Очень рад! Поздравляю! — похлопывая друга по плечам, продолжал гость.

— Присаживайся на диван, и я к тебе иду.

Лазарь Моисеевич поднял с пола портфель, который перед излияниями любви опустил, и снова заговорил:

— Позволь в день рожденья преподнести тебе подарок, — и он полез в портфель. — Передаю тебе последнюю прижизненную фотографию Владимира Ильича Ленина, сделанную в Горках, за четыре дня до его кончины. — И он протянул фото.

Молотов благоговейно принял латунную рамочку под стеклом. С фотографии, сидя на медицинской коляске, смотрел похудевший, осунувшийся, с трудом узнаваемый Ильич. В руках он держал букетик полевых ромашек. С обеих сторон коляски стояли санитары в белых халатах — ведь Ленин уже не ходил.

— За такой бесценный подарок благодарю! — отозвался Вячеслав Михайлович.

— Ты, Вячеслав, остался единственным, кто плечом к плечу с Лениным работал.

— Верно. И ты, и я — продолжатели ленинского дела!

— И сталинского! — добавил Каганович.

— И сталинского, — подтвердил Молотов. — События в Тбилиси это доказали.

— Много людей поубивали, — помрачнел Каганович. — С нами не посоветовались, сами решили стрелять.

— Побоялись нас спросить.

— И Ворошилова не позвали, а он Председатель Верховного Совета! — недвусмысленно проговорил Лазарь Моисеевич.

— Вода лазейку найдет, ничто стихию не удержит. Наше дело правое, как бой грянет — победа за нами, теперь это совершенно ясно! — заключил Вячеслав Михайлович.

— Народ требует убрать пустозвонов, а они по людям стреляют! Сто человек погибло.

— Вроде семьдесят.

— В больнице еще умерло.

— Не знал! — с сожалением причмокнул Молотов.

— Как могло такое произойти, я поражаюсь! Ведь Хрущ только-только за мир говорил, за доверие человека к человеку, и тут же — расстрел!

— Боятся, что их на вилы люди поднимут.

— Уж, точно, бояться.

— Мне Никита говорит: «Вас требовали председателем правительства!» — и смотрит своими крысиными глазками.

— А ты?

— «Я уже был председателем правительства, — отвечаю. — Целых десять лет. Видно, хорошо работал, вот и зовут обратно».

— А Хрущ?

— «Да, вы хорошо работали!» — подтвердил.

— Вот тип! — скривился Каганович.

— В следующий раз с нами советуйтесь, — говорю. — Может, нашли бы бескровный путь, — пересказывал разговор с Хрущевым Вячеслав Михайлович. — Обещал советоваться. Я успел с Чжу Дэ переговорить, привет товарищу Мао Цзэдуну передал. Чжу Дэ тоже считает, что мне надо было в Тбилиси лететь, тогда бы смертоубийства не случилось.

— Надо было тебе поехать!

— Кто бы пустил, Лазарь? Не смеши! Хрущ больше всего этого перепугался. И бесхитростный Булганин как осиновый лист дрожал. Я этим соколятам, как кость в горле!

— Как мы Хрущева упустили!

— Хватит! Давай мой праздник справлять! — хлопнул друга по плечу Молотов.

— Давай, дорогой! Я тебе так скажу, не случайно совпало, что товарища Сталина похоронили в день твоего рожденья, тут знак! Видно, Вячеслав, твое время наступает.

— Умирать, что ль? — прищурился Молотов.

— Не дури, править время пришло!

— Раз так, бутылку достану! — засуетился министр Государственного контроля. — А то гость пришел, а мы даже горла не промочили!

Но Каганович его опередил, извлек из портфеля шустовский коньяк, разлитый еще при царском режиме.

— Шестьдесят шесть лет коньячку, как тебе! — потрясая бутылкой, проговорил Лазарь Моисеевич.

— Не жалко?

— Чего жалеть!

Он ловко откупорил бутылку и разлил.

— За тебя, друг!

— Нет, — удержал Кагановича Молотов, — Давай первую, чтобы враги наши подохли!

Каганович внимательно посмотрел на телефонные аппараты у письменного стола и громко добавил:

— Пусть враги Советской власти издохнут!

— Именно это я и имел в виду!

Леля скучала, Сергей уехал с отцом в Завидово на охоту, а ведь недавно отмечали 8 марта — женский праздник! Второй день от него нет ни слуху, ни духу. Леля поднялась с постели, умылась, отправилась на кухню и, открыв холодильник, решала, чем бы позавтракать. Дуня, работница, предложила отварить яйца или сделать омлет. Леля отрицательно покачала головой. Развернув мороженое, выложила пломбир в глубокую тарелку и щедро посыпала ягодами — голубикой и малиной, — такой вот получился завтрак. Она отнесла тарелку в столовую и поставила на стол, чтобы мороженое подтаяло. Ягоды были спелые, сочные. Всю зиму из оранжереи ботанического сада Лобановым привозили фрукты и овощи. Леля съела всего пару ложечек и пошла варить кофе. На душе было тоскливо, ночью ей приснился поганец Сашка, они занимались любовью! Сон был такой явный, словно это и вправду было, а Леля ведь ни разу не была с ним близка, вернее, ни с кем не была близка.