Царство. 1955–1957 - Александр Струев

Вспоминаю такой случай в Винницкой области. Приехал я в какой-то колхоз, где погибло очень много лошадей, и стал расспрашивать конюха. Он мне и говорит: «Я видел, как один тип сыпал лошадям какое-то зелье, сообщил куда надо, поймали его, а он оказался ветеринарным врачом. Расстреляли его, ничего не спрашивая».

Немцы тогда готовились к войне и запросто могли через поляков делать все, чтобы подорвать наше колхозное хозяйство. В какой-то степени было логично лишить нас лошадей — ударить по сельскому хозяйству и по военным возможностям, потому что лошадь в те времена была то же, что сейчас танки и авиация. Это был подвижной род войск. Лошади — это и кавалерия, и обоз, так тогда рассуждали, поэтому объяснялась гибель лошадей актом вредительства со стороны внешних врагов, которые объединились с врагами внутренними. Над этим тогда НКВД работал. Но я не мог до конца согласиться с таким объяснением. Почему же коровы и овцы не дохнут, а дохнут только лошади? Хотелось послушать ученых, ветеринарных врачей, зоотехников, но их ряды катастрофически поредели. Спросил я наркома внутренних дел Украины Успенского: «Есть ли у вас заключенные, которые обвиняются в травле лошадей?» — «Да, есть», — он говорит. — «Кто они такие?» — Успенский назвал фамилии профессора Харьковского ветеринарного института и директора Харьковского зоотехнического института. Первый — еврей, второй — украинец. Я предупредил — к вам приеду, вы их вызовите к себе в кабинет.

«Они, — отвечает Успенский, — сознались».

«Если профессор травил лошадей, то пусть он нам скажет, каким ядом травил, и пусть напишет химическую формулу яда», — говорю я.

Я хотел поставить контрольный опыт. Профессор дал такую формулу, сделали снадобье, положили лошадям в корм, они съели, но не пали и даже не заболели. Вот тогда-то у меня зародилось подозрение. Снова сижу в кабинете наркома НКВД. Привели профессора, лет пятидесяти, седого. Спрашиваю: «Что вы можете мне сказать?»

Он: «Я уже дал показания и могу только подтвердить, что мы действительно немецкие агенты, имели задание травить лошадей и делали это».

«Мы составили по вашей формуле яд и дали животным, но они не погибли и даже не заболели. Как же так?»

«Да, — отвечает профессор, — это возможно, потому что к яду, который мы сами составляли, мы получали готовую добавку из Германии. Какова формула добавки, мы не знаем».

И человек это сам говорил! Знает, что я член Президиума, Секретарь ЦК, видит, что я интересуюсь и даже как бы подсказываю, что его признания, с моей точки зрения, несостоятельны, потому что животные не погибают, а он не только не воспользовался этим, но и все сделал для того, чтобы подтвердить показания и доказать правоту своих мучителей-чекистов.

Я был поражен — сколько же развелось врагов! Немыслимое дело: немцы такие ярые антисемиты, и вдруг еврей работает на них. Следующим пригласили директора института, он все тоже подтвердил, хотя не так яро. Я понимал, что сознаваться в подобных вещах, в шпионаже, во вредительстве — не шутка, и объяснял их прямолинейные заявления тем, что заключенные стараются найти возможность хоть как-то облегчить свою участь раскаяньем, чистосердечным признанием. Уехал я в Центральный Комитет, но меня не оставляла мысль, что что-то тут неладно. А лошади продолжали умирать.

В конце концов, обратился я к президенту Академии наук Украины Богомольцу, попросил создать авторитетную комиссию по этому делу, чтобы безошибочно определить, где кроется причина гибели лошадей. Не может быть, чтобы наука была бессильна! Я попросил его возглавить эту комиссию, чтобы во главе стоял доверенный человек, которому верили не только на Украине, но и в Москве. Несколько комиссий и до этого создавались, да только все они арестовывались, как я уже говорил, гибли люди, ученые боялись входить в новую комиссию, потому что это предрешало их судьбы. Чтобы хоть как-то поддержать ученых, я пообещал, что буду приходить на каждое пленарное заседание. Комиссия быстро закончила работу, определила причину гибели лошадей. Выяснилось, что лошадей никто не травит, а гибнут они в результате бесхозяйственности. В колхозах несвоевременно убирают солому после комбайнов, она остается на полях, попадает под осенние дожди, мокнет, ее убирают сырой, в соломе от сырости развивается грибок. В природе этот грибок обычно рассеян и попадает в желудок животных в малой дозе, так, что они даже не болеют. При неблагополучных погодных условиях — сырость, тепло, он размножается в больших количествах и начинает выделять смертельный яд. Лошадь, съев прелую солому, получает большее количества грибка и гибнет. В результате составили строгую инструкцию, как убирать солому, хранить ее и как скармливать скоту. Гибель животных прекратилась. Некоторых ученых, членов последней комиссии, представили к наградам, а сколько председателей колхозов, животноводов, агрономов, зоотехников, ученых сложили головы, как «польско-немецкие агенты»? Им досталась одна награда — крест, да и того не видать, несчастных сваливали в ямы подальше и зарывали безымянно, и никто про них не вспоминал.

Харьковские профессор и директор института, о которых я вспомнил, были, как и многие, расстреляны безо всякого снисхождения. Вот я и думаю — как же так? Как такое могло случиться?! Теперь ясно, что они ни в чем не виноваты, а ведь сознались! Как теперь мне в глаза будет смотреть нарком внутренних дел Украины Успенский? — думал тогда я. Но Успенского скоро тоже арестовали и расстреляли, да что Успенского, самого главного энкавэдэшника Ежова сделали врагом. Невероятные вещи — враг народа нарком Ежов! «Ежовые рукавицы!» Это выражение вся страна произносила с благоговейным трепетом и со страхом. Сначала из Ежова сделали героя, и вдруг Ежов — враг. Тут начались повальные аресты чекистов, кто работал с Ежовым. Это все было спланировано Сталиным. А ведь Успенский и Ежов посылали свои сообщения лично ему. И снова тот же заколдованный круг — враги, враги, враги! Такая трагичная была обстановка.

Сколько людей зазря погибло, а может для галочки, что органы у нас не баклуши бьют, а работают, — хмуро проговорил Никита Сергеевич. — «Мало врагов, ловите больше!» — приказывал Сталин. И ловили больше! А товарищ Сталин руки потирал: «Значит, больше ловят? Значит, лучше работают?» Вот до каких ужасов дожили!

В конце концов, Ежовым Сталин стал недоволен, тот сыграл свою роль, и Сталин задумал поменять лошадей, но ехать тем же курсом и осуществлять те же страшные дела. Он выдвинул в НКВД Берию, сначала назначил его замом к Ежову. Сталину были нужны в НКВД новые люди. Ежов заменил Ягоду, который уничтожил многие неугодные кадры, в том числе и чекистские. Ежов начал с того же, с кадров, которые работали с Ягодой. Теперь Сталину понадобилось покончить с кадрами, которые выдвинулись при Ежове. Берия и предполагался для этого. Ежов к тому времени буквально потерял человеческий облик, попросту спился. Он так пил, что был на себя непохож. Думаю, повлияло на него то, что он знал, что происходит, понимал, что Сталин им пользуется, как дубинкой для уничтожения народа, и заливал свою совесть водкой.

На последнем этапе жизни Ежова у него заболела жена. Ее положили в Кремлевскую больницу, но уже было решено, как только она поправится, ее арестуют. Сталин широко применял такой способ ареста. Через жен ответственных работников он старался раскрыть «заговоры», разоблачить предательство их мужей, жены ведь должны знать секреты мужей, они-то и помогут разоблачить законспирированных врагов. Я даже не знаю, сколько их было таких, наверное, огромное множество невиновных женщин, которые пострадали за невиновность своих мужей.

Жена Ежова стала выздоравливать и скоро должна была выписаться, но вдруг умерла. Говорили, что она отравилась. Сталин сказал, что перед тем, как она отравилась, к ней в больницу заходил Ежов, принес ей букет цветов.

«Букет цветов — это был условный знак, сигнал, что она будет арестована», — разъяснил Сталин.

«Вероятно, Ежов догадывался, что ее арестуют, и хотел устранить следы возможного разоблачения его деятельности, — продолжал он. — До чего дошло: нарком — враг народа!»

Мы тогда тоже считали, раз она отравилась, то спрятала концы в воду, как объяснил товарищ Сталин, и отрезала возможность вывести начистоту своего мужа-изменника. Впрочем, независимо от того, отравилась она или нет, Сталин уже решил, что Ежов конченый человек, он больше ему не нужен. Продолжение деятельности Ежова было не на пользу Сталину. Ежова арестовали. Я случайно находился в то время в Москве. Сталин пригласил меня на ужин в Кремль. Там был товарищ Молотов и еще кто-то. Сталин сказал, что должны арестовать Ежова, этого опасного человека, и должны сделать это как раз сейчас. Скоро зазвонил телефон, и Сталину доложили, что Ежов арестован и что вот-вот начнется допрос. Тогда же я узнал, что арестовали не только Ежова, но и его заместителей. Одним из них был Фриновский, такой здоровяк — силач, со шрамом на лице, физически могучий. Про его арест рассказывали так: что толстяк Кобулов навалился на него сзади и повалил, после чего Фриновского связали. Об этом рассказывали как о каком-то подвиге Кобулова.