Царство. 1955–1957 - Александр Струев

— Смельчак выискался!

— Пусть Никита Сергеевич доложит, — удерживая Кагановича, вступил Молотов. — Шило в мешке не утаишь.

— Все эти годы мы старались обелить Сталина, отмыть, а ничего не вышло. Сколько черного кобеля не мой, белым он никогда не станет! Я сгущать не буду, — пообещал Хрущев, — но делегаты поймут, что Президиум ЦК для народа открыт, что с Президиумом можно без оглядки идти дальше. Вы бы, Вячеслав Михайлович, мне слово предоставили, тогда бы мой доклад выглядел совсем убедительным. Нам повезло, что мы от перегибов не пострадали, сидим тут, кофей распиваем. Не забывайте, на нас сейчас Запад смотрит!

Аргумент про Запад показался Молотову самым убедительным. После смерти Сталина он хотел закрепить свои личные позиции перед мировым сообществом.

— Выступайте, я предоставлю слово! — уже в приказном порядке согласился он. — Но я по-прежнему отношусь к вашей затее настороженно. Вы много лишнего можете наговорить.

— Полина Семеновна долго в лагере провела, — прищурился Хрущев. — За что? А ни за что, дело ее — сплошной вымысел! Сколько ей подобных пострадало? Не счесть! Молчать о подобных вопиющих случаях мы не можем! Грош нам цена, если промолчим. Своим детям в глаза как смотреть, или, точно страусы — голову в песок?!

— Вольно или невольно все к репрессиям причастны, — кивнул Микоян.

— Раньше обстоятельства заставляли глаза закрывать. Сталин был главным обстоятельством. Чтобы не приписали нас в будущем к его пособникам, чтобы не упала на нас черная тень, я Съезду тяжкую правду донесу. Вы, товарищ Молотов, и вы, товарищ Каганович, и вы, товарищ Ворошилов, и все остальные, уважаемые мною товарищи, члены Президиума Центрального Комитета, должны меня поддержать!

Каганович мертвенно побледнел, ему совсем не нравилась инициатива Хрущева выступить с разоблачениями, но с другой стороны, в этом имелся определенный резон. И Булганин, и Маленков, да и сам Хрущев, впрочем, как и все в этой комнате, приложили руку к смертоубийствам, к кровавой мясорубке, где сгинуло целое поколение старых большевиков-революционеров, и не большевиков, обычных мужчин и женщин, стариков и детей, всех, кто подвернулся под тяжелую руку карателей.

Каганович впился глазами в лицо Никиты Сергеевича: «Лишнего не сболтнет, побоится!» — решил Лазарь Моисеевич.

— Только не надо устраивать спектакль! Будьте кратки, доложите о некоторых ошибках, чтобы Съезду было понятно, что мы действия Сталина осуждаем, — сдался Каганович.

— Я придерживаюсь того же мнения, — поддержал Молотов. — Не стоит поднимать бузу. При всех негативных обстоятельствах Сталин — фигура великая!

— Сказать следует, что при Сталине имели место перекосы, сказать дозированно, ведь столько лет с ним рядом прошагали, — подал голос Маленков. — Будет разумным удалить из зала приглашенных, прессу и иностранные делегации. Это не для чужих ушей.

— Мы должны из черной пещеры выкарабкаться, — заключил Булганин. — Пусть Никита говорит.

— Поддерживаем! — высказался Ворошилов. И он смирился с доводами Хрущева. — А сейчас прошу меня простить, домой поеду, голова кружится, полежу.

Съезд по существу был окончен, зачем понадобилось проводить дополнительное заседание, делегаты не знали. Многие приехали в Москву в сопровождении жен, некоторые, получив возможность показать родным столицу, взяли в поездку детей. Жены делегатов устремились по магазинам, образовали столпотворение в бюро пропусков кремлевской поликлиники, кое-кто спешил получить заказ-наряд в пошивочную Центрального Комитета. За эти четырнадцать дней делегаты осмотрели столичные достопримечательности, исходили город вдоль и поперек, побывали в музеях, на выставках, в театрах, в цирке, везде постарались успеть, ничего не упустить, словом, было чем заняться. Гостиницы «Москва», «Националь», «Советская», «Пекин», «Украина», «Ленинградская» были полностью отданы под Съезд и еще с десяток других, менее громких гостиниц передали в подчинение Управления делами Центрального Комитета. Гаражи ЦК, Верховного Совета, Совета министров СССР и Российской Федерации, комсомола и профсоюзов, день и ночь обслуживали делегатов.

На этот раз в кремлевском зале было свободно, заседание сделали закрытым, удалили почетных гостей, не видно было делегаций дружественных стран, чьих представителей усаживали на центральные места, никто из журналистов не пристроился в сторонке с блокнотом.

— Через пять минут выходить! — заглянув в комнату Президиума, предупредил дежурный.

Кто-то побежал в уборную, кто-то приглаживал перед зеркалом волосы. Председатель правительства Булганин вежливо кивнул Молотову:

— Пора!

Молотов пошел первым, за ним размашисто шагал Хрущев, следом спешил премьер Булганин, а уже дальше выстроились в цепочку остальные оракулы. Делегаты долго хлопали, приветствуя руководство. Члены Президиума стояли к ним лицом и хлопали в ответ. Молотов успокоил делегатов ладонью, приглашая занять места. Когда все расселись, Вячеслав Михайлович проговорил:

— Президиум ЦК обменялся мнениями и посчитал, что следует коснуться еще одного важного вопроса, опустить который мы не имеем права. Слово предоставляется Первому Секретарю Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза Никите Сергеевичу Хрущеву!

Хрущев косолапой походкой устремился к трибуне. Делегаты приветствовали Первого Секретаря дружными аплодисментами. Никита Сергеевич занял место докладчика. Он слегка облокотился на трибуну, вглядываясь в счастливые лица людей, приехавших в Москву из различных уголков огромной страны. Зал успокаивался. Хрущев решил не надевать очки, пробуя выступить без бумажки.

— Дорогие товарищи! — начал он. — Подошел к концу наш Съезд. Мы избрали Центральный Комитет, потрудились на славу, многое обсудили, поговорили о важных, самых горячих делах, о том, что собираемся делать сегодня, о том, к чему будем стремиться завтра. Но на душе у меня неспокойно. Болит душа, стонет сердце, — Хрущев коснулся груди. — Уже несколько дней я не нахожу себе места, не сплю, думаю, пройдет наш Съезд, разъедутся делегаты, но останется кое-что недосказанное, а умалчивать друг от друга, мы ничто не должны, не по партийному будет, если всей правды не сказать. Вот я и вышел к вам, чтобы высказаться. Речь пойдет о товарище Сталине. О кое-каких нехороших моментах в его работе. Нехороших, наверное, не самое подходящее слово. Вы скоро поймете, что я имею в виду.

В зале воцарилась тишина.

— Многое, что делал товарищ Сталин, вызывает похвалу, многое — восторги, за очень многое мы ему благодарны, об этом уже в книгах написано и еще больше сказано. Но было такое, от чего мурашки бегут по коже. Вот почему я попросил слова.

Оратор облизнул губы, говорить было трудно.

— Я всегда стоял, а сейчас тем более стою за правдивость, абсолютную правдивость перед партией и всем народом. В правдивости заключается неисчерпаемый источник силы партии, только так можно завоевать доверие людей!

Мы безоговорочно верили в версии, которые создал товарищ Сталин, что в собственной стране мы окружены «врагами народа» и надо с ними непримиримо бороться. Сталин говорил: «Чем ближе мы будем к социализму, тем больше будет врагов». Многие годы, по его мнению, мы находились на позициях обострения классовой борьбы, где рабочие и крестьяне воевали с кулаками, богатеями, эксплуататорами, это впоследствии было теоретически обосновано. Многие годы наша страна, выискивая скрытых врагов, на самом деле воевала с собственным народом, — вымолвил Хрущев. — И врагов, как известно, обнаруживалось много, везде скрывались враги. Ловили их повсюду и рапортовали об успехах бдительных органов, и снова ловили, и снова рапортовали, неописуемая истерия случилась по поиску этих самых врагов народа. Несколько месяцев назад Президиум Центрального Комитета создал комиссию, которой поручил исследовать обстоятельства арестов и казней многих известных людей, разобраться в том, что же было на самом деле. За несколько недель до Съезда комиссия представила в Президиум отчет, а вчера, мы пришли к мнению, что надо обязательно поделиться выводами комиссии с делегатами.

Я не буду говорить по бумажке, тут не до бумажки, дорогие товарищи, я постараюсь своими словами пересказать, — повысил голос Хрущев. — Но сначала, позвольте привести выдержку из письма Бухарина, обращенного к Сталину. Помните Николая Ивановича Бухарина, любимца партии, умницу, соратника Ленина, по его книгам старшее поколение коммунистов изучало основы марксизма-ленинизма, человека, который многие годы стоял на вершине власти? Его приговорили к расстрелу за так называемый левый уклон, за то, что он отошел от линии партии. За несколько дней до расстрела Николай Иванович написал Сталину из тюремной камеры.