Царство. 1955–1957 - Александр Струев

Леонид Ильич Брежнев приехал на Съезд в приподнятом настроении. Он работал уже первым секретарем Центрального Комитета Коммунистической партии Казахстана, был руководителем одной из шестнадцати союзных республик, доверенные люди передавали, что его включили в список Президиума ЦК. Разговоры такие велись давно, а в понедельник ему позвонил сам Хрущев и лично сообщил об этом.

На Казанском вокзале Леонид Ильич вышел из своего шикарного салон-вагона, положенного руководителю республики по должности, и в сопровождении охранников, помощников и фигуристой шатенки, стенографистки Любы, направился к выстроенным вдоль железнодорожного полотна машинам, прибывшим на встречу казахской делегации.

— Так, ребята, грузите мои и Любины вещи в «ЗИС», нам с Любашей еще поработать предстоит. А вы всех наших подберите, подбросьте до гостиницы, — распорядился Брежнев и потянул Любу за собой: — Залезай в машину!

Этим же поездом, только в общем порядке, из Алма-Аты в Москву прибыло тридцать шесть казахских делегатов, еще сорок девять приехали раньше.

— Ничего не позабыла? — похлопывая спутницу по коленке, улыбался Леонид Ильич. — Пока они тут разберутся, мы с тобой мое выступление отшлифуем! В гостиницу! — кивнул он шоферу.

На восьмом этаже гостиницы «Украина» открывался умопомрачительный вид на столицу. Просторный, трехкомнатный, богато обставленный номер был закреплен за ЦК Казахстана. Брежнев останавливался здесь, когда приезжал не один, а в сопровождении спутницы, правда, ночевать, хоть под утро, хоть поздней ночью, исправно возвращался в собственную квартиру на Кутузовском проспекте. Квартира эта досталась ему в 1952 году, когда молодого партийного деятеля избрали Секретарем Центрального Комитета. Отличная пятикомнатная квартира с высокими потолками, двумя ванными и двумя туалетами, чуть более ста сорока квадратных метров, считалась небывалой роскошью. Неторопливым шагом от гостиницы «Украина» до двадцать шестого дома идти было минут двадцать.

«Ночевать только домой, чтобы лишних разговоров не возникало!» — установил за правило Леонид Ильич. Благо и гостиница и квартира находились на одной улице.

Захлопнув дверь люкса, Брежнев задорно притянул к себе Любу:

— Ты, Любаша, стенографировать не разучилась?!

Девушка прильнула к его губам.

— Скидывай с себя все быстрее! — освобождаясь от пиджака, прошептал кавалер.

Люба разделась и послушно юркнула под одеяло.

Нюра полчаса примеряла новые туфли, прохаживалась в них, а сейчас красовалась перед зеркалом, специально поставленным на пол.

— Откуда такая прелесть? — умилялась Лида.

— Один человек помог, — важно ответила буфетчица и выставила вперед другую ногу.

— Красотища! — расхваливала подавальщица. — На работу в таких ходить жалко.

— Именно на работу и приду, чтобы все ахнули!

— Про нас шоферня и так болтает, что живем жирно, а ты — туфли надену!

— Больше уважать станут.

— Фурцевский Аркашка, как к себе домой, в буфет бегает, сразу туфли заметит, а ведь он начальницу возит! — наморщила лоб Лида.

— Спецбуфет не для водителей! — важно выдала Нюра.

— Я б с Аркашкой не связывалась, он языкатый. Наябедничает, и выгонят нас в три шеи!

Нюра напоследок прошлась перед зеркальцем, и, усевшись на стул, стала снимать свои дивные туфли.

— Ты права, подруга, ну его к лешему! От Аркашки мы не обеднеем.

— И я про то!

Запрятав туфли в коробку, буфетчица обула старые.

— Давай чайку?

— Можно!

Подруги чинно расселись за столом.

— Гляди, тишина какая! — дуя на горячий чай, отметила подавальщица. — Даже Аркашки не слышно.

— На Съезде все заседают.

— Сегодня мы главные! — хмыкнула Лида. — Почаще б Съезды собирали, а то убегаешься! Чай подай! Кофе! Лимон! То молоко холодное, то — горячее, — свихнешься! И, все кому не лень, к начальству пристраиваются!

— Мне особо жена Капитонова противна, — неодобрительно отметила Нюра. — Звонит и своим писклявым голосом надиктовывает! Меньше двух листов никогда за ней не записываю. Повтори! — требует. Я читаю, а она поправляет: «масла оливкового три бутылки поставь, не две; карбоната не полтора, а два килограмма; а морковь вычеркни, морковь у меня есть!» Я, пока заказ приму, столько бумагу измараю! Только сяду начисто переписать, опять звонит. Нет, говорит, включи морковь, оказывается, съели ее, и сахара-песка не осталось, поставь два кило. Может полдня трезвонить, а мне работать надо! — сморщила нос буфетчица.

— Как только начальники с такими едкими бабами живут?

— Как-то живут!

Подруги напились чая.

— Наш хозяйственник недавно вляпался! — загыгыкала Нюра. — Коробку с продуктами в машину пер, а навстречу ему Фурцева выходит. Завидев ее, он, чтоб по стойке смирно встать, свой ящик на каменный пол как ухнет! — и три бутылки коньяка вдребезги! Ворвался в буфет и на меня орать, зачем коньяк вниз положила?! А что я, на фрукты бутылки поставлю? — отвечаю. — Чтоб они клубнику подавили?! Гляжу, поутих. Пришлось ему за новый коньяк платить! — довольно улыбалась Нюра.

— Не обеднеет! У него деньжищ полны карманы, — подметила Лида. — Я один раз на его столе пачку с червонцами приметила, ящик был выдвинут, а другой раз — пачка под стол упала. Деньгами, Нюр, не разбрасываются!

— Нет! — отрицательно замотала головой буфетчица. — Он деньги не считает!

— На казенные мероприятия из бухгалтерии без счета берет!

— Потому и бухгалтерша к нам шастает. Свинка! — похрюкивая, изобразила ее Нюра.

— Получает деньги казенные, а в карман кладет свои!

— Не нашего ума это дело! — отмахнулась Нюра.

От Лобанова, хотя он и стал первым заместителем Председателя Совмина России, сельское хозяйство отняли. Как выразился премьер Российской Федерации Пузанов, Лобанов больше за сельское хозяйство не отвечал.

— Чем же мне заниматься? — недоумевал Пал Палыч.

— Культурой займись, а там видно будет! — изрек Пузанов.

Леля не пошла с Сергеем в театр, она переживала позор и унижение отца. На последней сессии ВАСХНИЛ на Лобанова снова обрушились коллеги, потребовали удалить из президиума Сельхозакадемии. Дело вели решительно. Пал Палыча подвергли чудовищной критике. Непонятно почему, на заседании оказались представители большой Академии, они-то и подливали масла в огонь. Не дали выступить сторонникам Лобанова и Лысенко, профессорам Презенту и Лепешинской, и хотя Пал Палыч в своем получасовом выступлении дал неприятелю достойный отпор, сердце его зашкаливало, приехав домой, он залег в постель. Леля не отходила от отца, а когда через неделю он наконец отлежался и поехал на работу, сломалась сама, рухнула в постель и никого к себе не впускала, ни Дуню, ни приемную мать.

Наутро не находивший покоя, уставший безответно звонить, истерзанный нехорошими предчувствиями Сергей примчался к ней домой.

— Я к Леле! — не допуская возражений, сказал он открывшей дверь прислуге.

— Леля лежит.

— Я ненадолго, я не побеспокою! — настырно проговорил он, не собираясь уходить.

Дуня впустила его, молодой человек скинул пальто, тотчас оказался у знакомой двери и постучал:

— Леля, открой!

Никто не отзывался.

— Леля, открой, это я, Сергей!

— Я болею, лежу, плохо себя чувствую! — раздался из-за двери слабый голос.

— Я должен тебя увидеть! — не голосом, а выкриком души взмолился юноша.

Замок в двери щелкнул, и влюбленный оказался в комнате. На него смотрели большие заплаканные глаза. Он бросился к любимой.

— Не плачь! Все хорошо, не плачь!

По Лелиным щекам беззвучно катились слезки. Сергей гладил ее, утешал:

— Я люблю тебя, люблю! — целуя глаза, шептал он.

И тут, привстав на цыпочки, она поцеловала его, потом еще раз и еще, целовала долго, словно пила и никак не могла напиться. Он приник к любимой близко-близко, всем сердцем.

— Я испугался за тебя! — признался Сергей.

Леля взглянула веселей, глаза ее лучились. Она была прекрасна, молода!

— Ты — как весна! — прошептал юноша.

Никита Сергеевич ворочался, не мог уснуть. Нина Петровна тихо лежала рядом.

— Нин, спишь?

— Не сплю.

— Я тебе кое-что должен сказать.

— Что? — открыла глаза супруга.

Хрущев зажег настольную лампу и наивно, по-детски, посмотрел на жену.

— Говори, что молчишь?

Муж придвинулся ближе:

— Мы специальную комиссию создали, чтобы разобраться в законности арестов и расстрелов некоторых известных людей. Я ее выводы просмотрел — и волосы зашевелились, все надумано было!

— Как все?

— Так! — супруг тяжело дышал. — Наговоры, вымысел, откровенная ложь — а людей не стало! — Хрущева трясло.