Царство. 1955–1957 - Александр Струев

— Как все?

— Так! — супруг тяжело дышал. — Наговоры, вымысел, откровенная ложь — а людей не стало! — Хрущева трясло.

— Успокойся, Никита!

— Не представляешь, как там мучили, просто не представляешь! И я, Нина, те черные списки подписывал, и я с петлей стоял! Бумаги листаю, а страницы кричат: Хрущев, Хрущев!

— Ты?! — изумилась жена.

— Не один я, все мы там отметились, члены Президиума. Но когда на свою фамилию натыкаешься — с души воротит! А ведь я верил, что они враги, вот и писал, а на самом деле — невиновные!

— Что ж делать теперь?

— Надо о сталинском произволе на Съезде сказать. Слышишь меня?

— Слышу!

— Мы Сталина расхваливали, хотели сделать Бога, а получился черт! — прижимаясь к жене, содрогнулся Никита Сергеевич. — На Съезд надо идти с открытым забралом, а мы все хоронимся, недоговариваем. Так я встану и скажу!

— Говори!

— За время, как Сталин умер, многое изменилось. В пятьдесят третьем два с половиной миллиона сидело, а сейчас всего восемьсот тысяч. С поселений больше миллиона на волю отпустили, но как хвалили мы беса-Сталина, так и продолжаем хвалить, а ведь это его рук дело, это он веревкой душил! Товарищ Сталин, вождь и учитель, отец народов! — раскрасневшись, кричал Хрущев. — Слава, Ниночка, растлевает. Вот и превратился всеми любимый товарищ Сталин в изверга! И кто бы сегодня страной ни управлял, какой бы хороший человек ни был, надо так сделать, чтобы тормоза его держали. Не будут тормоза держать — конец социализму!

Хрущев нащупал руку жены.

— Надо, Нина, на Съезде об этом сказать. Нельзя жить слепыми!

— Не побоишься?

— Не побоюсь.

Съезд шел одиннадцать дней. Делегаты, руководители разных мастей: члены правительства, военачальники; деятели науки и культуры; передовики труда, на которых равняются миллионы советских граждан, в количестве 1349 человек, съехались в Москву. Из пятидесяти пяти зарубежных стран прибыли на Съезд делегации от коммунистических и рабочих партий. Делегаты, почетные гости, ветераны Партии, советские и иностранные корреспонденты заняли места в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца. Обстановка была приподнятая, в правительстве и на местах появилось много новых руководителей, людей сравнительно молодых, жизнерадостных, и не только в результате молодости жизнерадостных, а еще и потому, что им удалось пробиться во власть: кто-то стал депутатом Верховного Совета, кое-кто получил должность в Совете министров или попал в ЦК. Смерть Сталина, падение Берии, отставка Маленкова привели к бурному обновлению госаппарата, к резкому омолаживанию номенклатуры.

«С молодыми веселей, с молодыми мы сами молодеем!» — любил повторять Хрущев.

Булганин, Фурцева и Шепилов следовали его примеру, и старые кадры редели.

Съезд избрал новый состав Центрального Комитета и Президиум ЦК. В Президиум вошли Булганин, Ворошилов, Каганович, Маленков, Микоян, Молотов, Первухин, Сабуров, Суслов, Хрущев и украинский секретарь Кириченко. Кандидатами в члены Президиума стали Брежнев, Жуков, Фурцева, Шепилов, председатель советских профсоюзов Шверник, первый секретарь Таджикского ЦК Мухитдинов. Секретарями Центрального Комитета избрали Хрущева, Аристова, Брежнева, Поспелова, Суслова, Фурцеву и Шепилова. Вот она, квинтэссенция партии, руководящее и направляющее ядро государства! Вроде бы все, завершался этот обстоятельный Съезд и можно с энтузиазмом трудиться дальше — к «титанической созидательной работе во имя советского народа, во имя коммунизма, во имя мира на всей земле!» — призвал в отчетном докладе Первый Секретарь Хрущев.

Партийные исполины были удовлетворены, в перерыве, в комнате отдыха пожимали друг другу руки, улыбались. Николай Александрович Булганин распорядился налить всем по рюмочке коньяка, присутствующие стали чокаться, умиротворенно вздыхать, загадывая, как проведут предстоящие выходные. Вячеслав Михайлович Молотов блаженно развалился на подушках дивана, по соседству, сложив крест-накрест руки, сидел лоснящийся великан Каганович. Он зевнул и попросил чашечку кофе.

— В сон тянет! — моргал Лазарь Моисеевич.

— И я сплю, — отозвался Молотов. — Ночью просыпался, ворочался. И мне кофе дайте!

Дежурный офицер снял трубку и отдал команду в буфетную, где сию же минуту стали готовить кофе. Хрущев попросил офицера удалиться, встал посреди комнаты и, обращаясь ко всем сразу, заговорил:

— Не доделали мы всех дел, не доделали!

— Что еще? — нахмурился Ворошилов.

— Следует подвести итог сталинскому правлению, — произнес Никита Сергеевич. — Надо выступить перед Съездом и доложить выводы комиссии Поспелова.

— О чем предлагаешь сказать? — сдвинул брови Молотов. Он уже расхотел кофе и недовольно взглянул на Хрущева.

— Правду сказать. О том, как было, какие случались перегибы. Чтобы к нам потом вопросов не возникало. Чтобы никто не упрекнул, что мы сталинский произвол укрыли, и ладно, укрыли, а то скажут, что и сами в нем участвовали.

— Что за вздор! — совершенно проснулся Молотов. — Что было, то прошло! Мы члены Президиума ЦК!

— Нельзя отмалчиваться, Вячеслав Михайлович! Вы виднейший член партии, вы в первую очередь должны меня поддержать, тут вопрос принципиальный. Сколько мы с вами людей за два года из тюрем отпустили? Уйму. А эти люди знают, как дело обстоит, как их без вины виноватых за решетку упрятали и какими доводами признания выколачивали. Кулаками выколачивали! Вернутся они домой и расскажут, как было. Мы сейчас говорим, что Берия виноват, что Абакумов, что Ежов, что вроде это они, а не Сталин подлости делали, и получается, что не Бог виноват, а его угодники, которые плохо докладывали Богу. А потому Бог насылал на землю град, гром и другие бедствия, и народ страдал не потому, что Бог того хотел, а потому, что плох был Николай-угодник, Илья-пророк, Берия и прочие, да только разве поверят нам? Боюсь, не поверят. Сталин виноват, и только он! Тут требуется на место поставить.

— Ты, Никита, сдурел, не пойму?! — возмутился Климент Ефремович. — Открывая Съезд, сам просил почтить память Сталина минутой молчания! А сейчас что удумал? Съезд избрал ЦК, Президиум, зачем людей будоражить? Чего неймется?!

— Пока у всех торжественное, приподнятое настроение, надо сказать о трагических событиях нашей истории, сказать честно. Давайте сбросим с плеч проклятый груз и со спокойной совестью заживем дальше. А если промолчим, в будущем могут не понять наше молчание. Сейчас нужно правду говорить, а не потом. А что Сталин изувер, вы не хуже меня знаете. Сталин осатанел в борьбе с врагами!

— У него было много человеческого! — вступился Каганович.

— И звериных замашек хватало! — поддержал друга Булганин.

— Надо подумать, чтобы с водой не выплеснуть ребенка, — заговорил Ворошилов. — Ведь Сталин вел нас к победам!

— Какой ценой?! — не успокаивался Хрущев.

— Цену отдали большую, — определил Микоян.

— Я согласен, что следует вскрыть неприглядную роль Сталина, — вступил Маленков. — На совести его слишком много грехов.

— Делегаты люди острые, если не мы, то они о Сталине заговорят!

— По-партийному будет! — согласился Николай Александрович.

— Я не настаиваю, чтобы именно я говорил, пусть товарищ Булганин скажет.

— У тебя, Никита, лучше получится.

— Или товарищ Молотов, его трудящиеся уважают.

— Говори ты, только без прений, без обсуждения, просто доведи до сведения факты беззакония. Здесь я Никиту Сергеевича поддерживаю, если промолчим, совсем с другого края может эта история выползти.

— Я бы ничего не говорил! — вклинился Каганович. — И никому говорить не позволю! Что потом будет — это потом, неизвестно когда. Сейчас закроем Съезд и дело с концом!

— Я настаиваю! — наседал Хрущев.

— Для всех твоих добрых дел, Никита Сергеевич, Сталин фундамент заложил! — рявкнул Каганович и стал мрачно оглядывать присутствующих, ища поддержку. Было очевидно, что ни Молотову, ни Ворошилову хрущевская затея не по душе. — Проголосуем! — выкатил глаза Каганович.

— На Съезде любой член партии, а особенно член ЦК и тем более член Президиума, может высказаться. На Съезде нет на то запрета, это не будет расцениваться как выступление вразрез с линией партии. В конце концов, Съезды для того и собираются, чтобы самые болезненные вопросы разрешать. Я, как делегат, имею право высказаться, мне слово дадут! — наступал Никита Сергеевич. — Выступить мне никто запретить не может!

— Ну, скажи, скажи всем, как людей пытали! — выкрикнул Каганович. — Тебя прямо с трибуны ногами вперед вынесут!

— Пусть вынесут и даже пусть судят! — огрызнулся Хрущев. — Буду говорить! Слишком много крови пролилось, я до сих пор в этой крови захлебываюсь! Если меня виновным признают, отвечу!