Миссия пролетариата - Александр Секацкий

Можно, впрочем, задать вопрос, который покажется скорее риторическим: а без мыслимого, без задействования трансцендентального субъекта, можно ли набрать полноту присутствия, активирующую точку ego? Навскидку ответ, конечно, отрицательный, да еще и сопровождаемый сократовской иронией: ну, разве что вы имеете в виду идиота в клиническом смысле… И вообще нет ego без ego cogito. И все же если трактовать познавательные способности в строгом, узком смысле, как источники и приемники скользящей рефлексии, а не сен-сориума в целом, то в принципе достаточно их самой минимальной выраженности, чтобы обрести достоинство человеческого. Что-то вроде известного замечания Ницше: «Наши подлинные переживания совершенно не болтливы. Они не могли бы рассказать о себе, если бы хотели. Это происходит оттого, что они лишены слова… Речь, по-видимому, изобретена для среднего, посредственного сообщаемого – из морали для глухонемых и других философов»[134].

А высокомерие специалистов по словам, жрецов Логоса, не должно быть, да, собственно, и не является основанием для экзистенциальной сегрегации. Доблестный воин, пылкий любовник, рыцарь бесхитростной веры – все они обретают признанность без применения изощренности и хитрости разума, и уж тем более без сопричастности рефлексивному единству всего умопостигаемого. Специалисты по словам могут сколько угодно иронизировать по этому поводу, но коллективная мудрость социума или, если угодно, социальный инстинкт здорового общества выстраивает собственную иерархию, не эксплицируя ее оснований. И он прав, этот инстинкт, охраняющий определенность человеческого в человеке.

С другой стороны, если мы, напротив, понимаем познавательные способности предельно широко, включая в них и внутреннюю сенсорику, аффекты совести и стыда, ту же ревность (еще Сократ называл ее «своего рода познанием»), то в таком случае мы просто всю органику двойного назначения рассматриваем в качестве коррелята познания. Это не слишком перспективная тематизация, она не вызывает возражений лишь постольку, поскольку не вызывают возражений утверждения типа: «Я наконец познал эту женщину».

Или: «Я всей душой люблю помидоры».

В действительности это означает, что в итоговой сумме проекций, в их невероятном наложении, которое и есть «я», все семиозисы взаимопроницаемы (скажем так, частично), что имеет своим итогом, индикатором успешно свершившейся контрактации не только простое единство «я», но и простое единство сознания. В этом единстве под эгидой мыслимого все прочие семиозисы представлены спектральными линиями, которые то и дело дают картину интерференции. Именно поэтому перед нами мыслимое мыслящим, а не спонтанная декогеренция, встроенная в порядок вещей, в природу, так же как инопричинение.

Всякий выход из общего режима простого единства «я» актуализует тот или иной семиозис по преимуществу – и каждый из них есть полноценная ипостась «я», человеческое проявление, маркирующее соответствующую зону Вселенной как предмет человеческого присутствия не менее надежно, чем ego cogito. В процессе совладения органикой и сенсорикой двойного назначения, каждый семиозис осуществляет полноту человеческого даже с некоторым избытком для иллюминации личностного присутствия. Остановимся на одном из механизмов семиотического перепричинения природы.

Тело als ob и внутренний мир

Особая близость телесных ощущений (интерорецепции) и внутреннего опыта является неким общим местом. Хотя это и не эксплицируется, но зачастую предполагается, что внутренний мир «ближе к телу», чем к совокупности внешних данностей. Стоит присмотреться, однако, к другому различию, в соответствии с которым «внутренний опыт» определяется прежде всего как опыт не-тела, то есть как переживания, в котором тело играет второстепенную периферийную роль.

Л. М. Веккер обращает внимание на проблему боли, подчеркивая, что, оно конечно, и душа болит, но все же эта боль радикально отличается от боли в печени (может быть, не в лучшую сторону): «Переживается оно [душевное страдание] хоть и непосредственно, но как идущее откуда-то изнутри, а не прямо от “самого тела”»[135].

Изнутри – это и значит идущее не от самого тела, даже если имеется в виду телесное внутреннее, утроба, нутро. Своя рубашка ближе к телу, но тело дальше от души, чем это может показаться на первый взгляд, оно даже не является привилегированным органом для внутренних замыканий по сравнению с широко понимаемым внешним опытом. «Тело как носитель эмоции представлено в психике как такой ее носитель, который при всей своей специфичности воплощает в себе частную форму внешнего опыта <…> представляет собой частный случай других телесных объектов. Исходя из этого непосредственное интерорецептивное состояние телесного носителя не может быть отнесено к внутреннему опыту, поскольку мы имеем здесь дело с непосредственно представленной формой отражения телесного аппарата как частного случая физических объектов»[136].

Внутренний опыт, таким образом, конституируется не только в противовес внешней сенсорике, репортажу о мире, но и в противоположность собственному опыту тела, имеющему соматическое происхождение. «Эмоция <…> непосредственно переживается как отношение не телесного, а внутреннего, скрытого психического носителя к тому, что является ее объектом»[137]. Скрытый носитель – это «я». Он («я») устроен как тело als ob. Носитель пользуется телесными резонансами, никогда не путая их ни с соматикой, ни даже с психосоматикой. Этот скрытый носитель существует на приличном удалении от чисто органической симптоматики, можно даже сказать, что виртуальное тело имеет свои дубликаты внутренних органов; ощущение типа «ты у меня в печенках сидишь» – это далеко не то же самое, что тривиальные боли в печени. То же отношение и к сердечным мукам: тело als ob обладает лишь невидимым заземлением с «этим проклятым организмом».

Частичное дублирование, сосуществование двух тел (носителей) в одном организме и, так сказать, на одной и той же территории, в том же самом месте, представляет собой едва ли не самую главную проблему психофизики да и философию вообще. Мы имеем дело с органами двойного назначения, причем второе назначение, отвоеванное внутренним опытом, используется как резонатор внутреннего мира – от самых сильных аффектов (которые тем не менее суть психические процессы) до самых тонких чувств. Как справедливо отмечает Веккер, даже в когнитивных процессах при их центробежном запуске точки первичного воздействия на органику включаются вновь, «однако в этом случае центробежно воспроизводятся состояния взаимодействия с раздражителем, но не сам раздражитель, поскольку он находится вне организма и вообще не зависит от последнего. В картине психосоматики и психофизиологии эмоций дело обстоит существенно иначе, поскольку раздражитель, вызывающий соответствующее состояние рецепторного аппарата, находится внутри организма и составляет его часть»[138]. То есть органы двойного назначения всегда под рукой – как для сердечно-сосудистой деятельности, так и для сердечных мук. И возникает еретическая мысль: как знать, может, для каких-нибудь виртуальных «печенок» второе назначение важнее первого. Конечно, речь прежде всего идет о центральном нервном представительстве, но и периферия имеет значение, она создает многомерную среду резонирования. Вполне может получиться, что удаленные гланды или вырезанный аппендицит наносят немалый вред в логике двойного назначения. А уж про дефлорацию и обрезание и говорить нечего…

Следовательно, психический носитель – это прежде всего не тело. Не-тело. Именно так он определяется изнутри: что-то похожее на тело, но не тело. Внутренний опыт еще более дистанцирован от соматического отчета, чем внешний, который, разумеется, тоже «не-тело», но не-тело, находящееся в состоянии, в процессе экспансии. Можно говорить о захватнической телесности иноприсутствия, в этом направлении уже развивалась мысль греческих атомистов с их теорией истечений. Напротив, психическое тело als ob, «я»-тело, базирующееся на органах двойного назначения (или, собственно, душа в ее феноменологической достоверности), не обходится без конкуренции сторон двойного назначения.

По-видимому, активное задействование исходного назначения («животно-растительная жизнь») в каком-то смысле блокирует внутренний опыт, отключает «я» от кормушки самопрезентации. Скажем, переваривание пищи и переваривание впечатлений внутреннего опыта в известном смысле альтернативны. Похоже, что прямо противоположную функцию выполняет сон (сновидение): помимо всего прочего «я»-сновидящее представляет собой полигон по оттеснению соматического носителя (организма) от совмещенных резонаторов достоверности. Сон переигрывает и перемещает всю сенсорику, в особенности интерорецепцию: неудобство позы трактуется как попадание в затруднительное положение, проблемы печени и в самом деле превращаются в «печенки», а пищевые отравления и прочие проблемы пищеварения (относительно которых в бодрствующем состоянии не было бы никаких сомнений) дают причудливую эмоциональную гамму всех оттенков тревожности. Сон исповедует принцип, противоположный житейскому афоризму «Это вы съели чего-нибудь», практически любой протест органов пищеварения (как и прочих резонаторов двойного назначения) перетолковывается в смысле «Это вы просто попали в рабство, и вас приковали к галере, а море штормит». Тело полностью конфискуется психическим носителем, телом als ob, – можно сказать, что во сне не существует иной боли, кроме душевной. При этом после многократного перекрестного причинения наблюдения Фрейда в значительной мере остаются в силе.