Степень вины - Ричард Паттерсон

— Все в порядке?

— Да, все чудесно. — На лицо Карло набежала тень. — Если не считать того, что половину времени разговор шел о деле отца. По крайней мере, так они его называли — «дело твоего отца».

Терри бросила беглый взгляд на Елену, которая с детской непринужденностью и самозабвением принялась за новую башню.

— Родители Кейт не знают, кто твоя мама?

— Нет.

Опустив голову, он молчал. Терри решила тоже ничего не говорить — ждала. Потягивала маленькими глотками вино.

— Все это, — произнес наконец Карло, — создает у меня странное ощущение. Как будто я прячу ее.

Терри взглянула на дочь.

— Елена, — попросила она, — ты не поможешь Крису с гамбургерами? А то он все время один.

Елена задумалась:

— А как я могу ему помочь?

Карло подмигнул ей.

— Скажи, чтобы огонь был поменьше, а то гамбургеры пересохнут внутри. — Он обернулся к Терри: — Это всегда выводит меня из себя.

— Вот видишь, — подхватила Терри. — Крису нужна помощь.

— Конечно же, нужна, — поддержал ее Карло. — Скажи ему: «Не пережарь гамбургеры».

Елена стояла, торжественно выпрямившись, как бы осознавая важность своей миссии.

— «Не пережарь гамбургеры», — повторила она и стремглав убежала по коридору.

Карло рассмеялся ей вслед, довольный тем, что малышка добросовестно передаст его указание отцу, который не будет знать истинной причины ее прихода. Терри тоже улыбнулась и с внезапным чувством вины поняла, как рада тому, что Ричи не пошел с ними.

Неловкость возникла сразу; Пэйджит пригласил их всех вместе, но кончилось тем, что Ричи попросил Терри отказаться от приглашения. Сказал, что ему не хочется, что он будет скучать. Она догадывалась, что причины глубже: Ричи неприятна ее дружба с Пэйджитом; Ричи был слишком горд, чтобы проводить время с человеком, на которого он не мог произвести никакого впечатления; Ричи не любил общество, в котором он не владел ситуацией.

Кончилось тем, что Терри пошла без мужа, потому что ей хотелось пойти, и извинилась за отсутствие Ричи перед Пэйджитом, пробормотав что-то о его делах.

Зато ей не приходилось бояться, что Ричи будет приставать к Пэйджиту с просьбами об «инвестициях», или опасаться холодной любезности Криса, когда тот, мысленно оценив Ричи, отведет ему подобающее место в ряду знакомых. Но то, что она стыдилась мужа, порождало в ней чувство вины; возможность поговорить с Карло о происходящем как-то сглаживала его.

— А твои друзья знают, кто твоя мама? — спросила она.

Мальчик покачал головой:

— Нет, не знают. С этого года я в новой школе и ни разу никому не говорил о ней. — На его лице появилось мучительное выражение. — Да и что я могу сказать? Вмешаться в чей-то разговор и заявить: «А я вам не говорил, что Мария Карелли — моя мать?» Когда по телевизору такое показывают и когда некоторые так отзываются о ней… Я не боюсь, просто мне не хочется, чтобы они себя неловко чувствовали.

Какое-то мгновение Терри пыталась представить себе, каково это: не говорить людям, что Роза Перальта — ее мама, но тут же поняла, что отличает ее от Карло, — ему было бы трудно говорить о том, что Мария фактически ему не мать, это выглядело бы как отказ от нее.

— Что говорят твои друзья?

Карло задумался.

— Некоторые ничего не говорят, — с заметной иронией ответил он, — потому что это дело моего отца. Некоторые ее жалеют. — Он помедлил. — Предполагаю, что кто-то обвиняет ее.

— Ты это только «предполагаешь»?

На красивом лице Карло появилось жесткое выражение.

— Один парень из нашей команды сказал, что она, наверное, присосалась к Ренсому, а он хотел от нее избавиться. — Глаза его сузились. — Говорит, мол, не шла же она для того, чтобы быть избитой, а только на это и могла рассчитывать такая, как она.

Терри посмотрела ему в глаза:

— Ты веришь в это?

— Нет. — Поколебавшись, он добавил: — Я не знаю ее по-настоящему. Просто мне кажется, что она не из таких.

Терри поставила стакан с вином. Спросила:

— Из каких?

Карло смотрел в сторону, как будто высматривал ответ.

— Из тех, кто хочет, чтобы ими помыкали, или даже способны допустить мысль, что ими можно помыкать. — Он повернулся к ней: — Послушайте, я не знаю…

«Что на это скажешь?» — подумала Терри. В первый момент ей захотелось переложить все на Пэйджита, что было бы справедливо, и не делать скоропалительных выводов, которые могут задеть обоих — отца и сына. Но потом она решила, что это трусость и Карло заслуживает лучшего отношения, по крайней мере, с ее стороны.

— Я не представляю, — ровным тоном произнесла она, — что́ ты там знаешь или не знаешь. Но понимаю, что есть вещи, о которых мать и отец не говорили тебе.

В глазах Карло вспыхнуло упрямство:

— А почему? Я не ребенок. Уже достаточно взрослый.

Терри кивнула:

— Понимаю. И твой отец тоже понимает это. Но как ты думаешь, почему он оберегает тебя?

— Потому что он всегда так делает. Иногда понапрасну. Он слишком беспокоится обо мне.

Терри очень хорошо представляла себе, как разрывалось сердце Пэйджита, когда семилетний малыш говорил о самоубийстве; какими тревогами, заботами и кропотливым трудом были полны эти годы, когда он преодолевал в мальчике ненависть к самому себе; как невозможно для него сразу расстаться с укоренившейся привычкой к осторожности и осмотрительности. Она лучше, чем Пэйджит, с его застарелыми душевными ранами, видела, что Карло уже не прежний хрупкий мальчик и нет в его сознании памяти о том, что он им был. И что, не понимая всех чувств отца — а Пэйджит никогда не захочет объяснять ему все это, — Карло видит в его страхе за себя лишь слабохарактерность.

— Ты рассказываешь своему отцу, — спросила она Карло, — обо всем, чем живешь? О чем думаешь, что чувствуешь?

Карло энергично потряс головой:

— Нет.

— Почему?

Он начал рассеянно складывать кубики в ящик; кажется, его руки помнили, где какому кубику лежать.

— Потому что есть много всякой чепухи, и не хочется, чтобы кто-то знал о ней — тем более отец. Я не знаю, как объяснить, почему некоторые вещи воспринимаются как очень личные — только они на самом деле такие. Не то чтобы стыдишься или даже стесняешься. Просто это твое, и в этом все дело, и тебе нужно молчать об этом, пока не станет так же нужно, чтобы кто-то об этом знал.

— А как ты узнаешь, что момент наступил? Для меня всегда была проблема.

Карло поднял взгляд от кубиков.

— Не знаю. Думаю, когда от того, что расскажешь, будет больше пользы, чем вреда, момент настал. И еще если тебе действительно необходимо рассказать все другому. И если, конечно, этот другой — как раз тот, кому это нужно знать, и ему не повредит то, о чем ты расскажешь.

Терри смотрела на тень от пальмы, раскинувшуюся от стены до стены.

— А почему ты думаешь, — наконец спросила она, — что твой отец не такой? Представь себе: он не все может рассказать тебе, что знает, чего боится. Но это вовсе не значит, что он не доверяет тебе или не считает тебя взрослым. Одно надо помнить: он защищает маму и в какой-то степени себя. Взрослым приходится даже больше скрытничать, чем тинейджерам, — они чаще в чем-то запутываются или чего-то стыдятся. Твой отец не вправе говорить о жизни твоей матери. Я тоже. Она просила о помощи, и мы должны были откликнуться.

Карло стоял, отвернувшись к окну, руки в карманах, застывший взгляд устремлен на пальму. В его позе было так много от Пэйджита, что Терри, уже не в первый раз, подумала о связи между генетическим родством и простым подражанием. И снова попыталась представить себе семилетнего мальчика, каким его нашел Кристофер Пэйджит.

Карло обернулся к ней. К своему удивлению, Терри увидела, что лицо его как будто повзрослело.

— Я хочу пойти на слушание дела. Чтобы быть с ними. Но боюсь попросить об этом.

Терри поняла, что разговор зашел слишком далеко, и спросила, чтобы оттянуть время:

— Как же школа?

— Речь идет о моих отце и матери, и ее обвиняют в убийстве. Это немного важнее школы. — В его голосе были уверенность и решимость. — Конечно, я узнаю не больше, чем любой из посторонних. Но я должен быть там ради нее. Быть там, а не прятаться в школе. Все, что они рассказали мне о своей жизни, говорит в их пользу.

Глядя на него, Терри подумала, что в этот момент Кристофер Пэйджит гордился бы своим сыном. И потому — собой.

— Единственное, что тебе нужно сделать, — просто сказала она, — попросить его об этом. Молчание — не самая лучшая манера поведения для любого из вас.

Карло задумался:

— Но временами он просто непоколебимо уверен в собственной правоте.

Терри и сама чувствовала жесткость характера Пэйджита, которая заставляла его порой быть безапелляционным даже с ней. Но она не могла сказать этому мальчику, его сыну, ни о терзающем его беспокойстве (вдруг Шарп найдет вторую кассету?); ни о ночах, которыми он продумывал тактику перекрестного допроса Монка и Шелтон; ни об инсценированном ими заседании суда, на котором Пэйджит так дотошно допрашивал Марию, что глаза ее сверкнули гневом; ни о том, что за десять дней Джонни Мур так и не обнаружил ни одного свидетеля; ни о том бесконечном напряжении, какое испытываешь, стараясь давать только такие интервью, которые не могут повредить делу.