Степень вины - Ричард Паттерсон

— Это просто так кажется, — ответила она наконец. — Ты же знаешь, как ему сейчас трудно. Через пять дней нам идти в суд.

— Знаю. — Карло переминался с ноги на ногу. — Но такое впечатление, что этот случай изменил его.

— Что ты имеешь в виду?

— Я для него теперь как бомба замедленного действия. — Мальчик задумался. — Наверное, это как-то связано с мамой. Он никогда ничего не говорит. Но почему-то мне кажется: он не совсем искренен. Нет, на самом деле, я не понимаю, почему он все же решил защищать ее.

Как может Кристофер Пэйджит, подумала Терри, быть совершенно искренним, если приходится скрывать факты. Она все яснее ощущала мучительную раздвоенность Пэйджита, которому приходилось вести защиту Марии, будучи отцом Карло, раздвоенность, при которой замалчивание правды неизбежно.

— Легко ошибиться в твоем отце — он больше озабочен наблюдениями над другими людьми, а не тем, как выглядит в их глазах. Но есть две вещи, в которых я совершенно уверена. Первое — он непременно хочет выиграть дело. Второе — он очень любит тебя.

— Я тоже его люблю и очень уважаю. — Карло помолчал, будто намереваясь продолжить разговор, но закончил одной фразой: — Но не хочу, чтобы он, узнав это, слишком уж возгордился.

Взглянув на него, Терри поняла: Карло сказал все, что намеревался. Она приняла его легкий тон.

— Он не возгордится. Елена не позволит. Представляю, как она твердит ему: «Не пережарь гамбургеры» — как говорящий попугай! Бедный папа.

Карло улыбнулся в ответ:

— Идите его спасать. А я пока соберу кубики — он терпеть не может беспорядка.

Войдя в кухню, Терри с удивлением обнаружила Елену сидящей на коленях Пэйджита и поглядывающей то на гамбургеры, то на залив — серо-голубой в лучах заходящего солнца.

Стоя у них за спиной, Терри нашла, что их затылки смотрятся очень мило: прямые каштановые волосы Елены рядом с более светлой шевелюрой Пэйджита. Ее они не видели и не слышали.

— А что ты делаешь дома? — спрашивал Пэйджит.

Елена задумалась:

— Играю. С игрушками. Иногда папа дома, а мамы нет. Когда не хожу в школу.

— Ты ходишь в школу?

— Конечно. Мама водит меня в подготовительную школу. Там хорошо, вот только Джейни…

Пэйджит посмотрел на нее:

— А какая проблема с Джейни?

— Она дергает меня за волосы. — В голосе Елены было возмущение. — Учительница ее два раза выгоняла из класса. Два раза.

Пэйджит улыбнулся:

— Плохой день для Джейни.

— Для учительницы плохой день. Она говорила, что у нее болит голова. — Елена помолчала. — Иногда у мамы тоже болит голова. А папа говорит, что она слишком волнуется.

Они смотрели на залив. Был шестой час вечера, и солнце опускалось в море за Золотыми Воротами, вода отливала серебром, парусники на ее глади казались белыми пятнами.

— А я думаю, — сказал Пэйджит, — что твоя мама очень много работает. Иногда, когда люди очень много работают, у них болит голова.

Девочка задумалась:

— Мамы всегда нет дома. А папа — дома.

— Это потому что твоя мама работает со мной, она зарабатывает деньги на еду и на одежду и на ваш дом. Иногда такое бывает в семье — один человек заботится обо всех остальных.

Елена посмотрела на гамбургеры:

— Мама и обед готовит.

— Иногда ты и твой папа могли бы готовить для мамы. — Пэйджит улыбнулся. — Мама у вас очень хорошая, и вам повезло с ней.

— Верно, — вмешалась Терри. — Я просто замечательная и осчастливила весь свет своим появлением.

Пэйджит обернулся в удивлении.

— Надо бы зажарить гамбургеры, — сказал он. — Но боюсь — могут сгореть.

— Ой, мама! — воскликнула Елена. — А Крис говорит, что ты хорошая.

— Но я говорю это о ней только за глаза, — громко шепнул Пэйджит Елене. — Так легче.

Хотя та и не поняла сказанного, она знала, что Пэйджит шутит, и чувствовала свое с ним единодушие. Подняв мордашку, улыбнулась Терри, будто была третьей в компании взрослых.

— Это правильно, — заявила она. — Ты хорошая. И так легче.

Терри улыбнулась в ответ:

— И ты будешь хорошей, если помоешь руки перед обедом. Только спроси вначале у Карло, где ванная.

Елена вприпрыжку умчалась по коридору, довольная, что у нее есть вопрос к Карло.

Терри взглянула на Пэйджита:

— Спасибо.

— За что?

— За то, что сказали Елене: ее приходящая мама не так уж и плоха.

— Это кто-то еще должен был бы говорить, — ответил он.

Терри теперь смотрела мимо него, на залив.

— Я имел в виду, — тихо поправился Пэйджит, — что иногда трудно вступиться за себя самого. Особенно в семье.

Она обернулась:

— Мне хотелось бы поговорить с вами кое о чем. Если у вас найдется время после обеда, не мог бы Карло присмотреть за Еленой?

— Конечно. — Он задумался. — Если имеется в виду выступление на телевидении, то вам не надо этого делать. Пусть Джонни хоть землю роет, но найдет свидетеля. В конце концов, это его работа.

Терри ответила не сразу; предстоящее слушание слишком много значило для Пэйджита, и ему казалось, что все другие тоже ни о чем ином не могут и помыслить.

— С телевидением все нормально. Но я не об этом.

— Можно узнать, о чем?

Терри едва заметно пожала плечами.

— О Карло, — сказала она.

3

— Когда отвечаете, — говорила Мария Карелли, — не смотрите на того, кто задал вопрос. Смотрите в камеру. — И, помолчав, добавила сухо: — Тогда зрители поверят в вашу искренность.

Терри кивнула:

— Хорошо.

Мария подняла брови:

— Вы как будто сомневаетесь?

— Во всем этом мероприятии мне видится какая-то надуманность. Теперь, когда я здесь, мне трудно даже представить, что какую-то женщину можно уговорить рассказать — не дома, в суде — о том, как ее насиловали. Предполагая, конечно, что Ренсом когда-то это проделал.

Мария пожала плечами:

— Поэтому-то я здесь. Когда речь заходит о телевидении или о Марке Ренсоме, я могу представить все, что угодно.

Они сидели в пустом павильоне звукозаписи, который Си-эн-эн арендовала у сан-францисского филиала Эй-би-си, ждали начала интервью. И сегодня, на одиннадцатый день, Джонни Муру не удалось узнать о чем-либо, что связало бы имя Марка Ренсома с сексуальными преступлениями, — ни о зафиксированных случаях, ни даже о домыслах. До предварительного слушания оставалось четыре дня.

Это и побудило Кристофера Пэйджита согласиться на выступление Терри по телевидению. Но согласился он неохотно, ей пришлось настаивать.

Участие Марии было идеей Пэйджита.

— Вы — адвокат, — сказал он, — а Мария — возможная жертва. С другой стороны, она известна и чувствует себя там как рыба в воде. Для Марии обращение с трогательной мольбой о помощи будет как выступление в новом амплуа. — Голос его прозвучал цинично и устало. — Постарайтесь, чтобы она избегала так называемых фактов.

— Но разве мы не исходим из предположения, — подняла брови Терри, — что история ее в основе своей правдива? И разве не так же будет относиться к этому другая возможная жертва?

Он пожал плечами:

— Единственное, в чем я уверен, — Ренсом был свиньей. Вопрос лишь в том, какого рода это свинство.

— И где та женщина, которая расскажет об этом, — добавила Терри.

И вот теперь, сидя рядом с Марией Карелли, она думала о тех, кто будет смотреть передачу. Ей представилась томимая одиночеством женщина, скрывшая пережитое и от друзей, и от семьи, схоронившая его в таких глубинах души, что оно превратилось уже в смутное воспоминание, в которое она сама уже почти не верит. В воспоминание, оживающее лишь от страха, когда она идет в одиночестве по ночной улице, или от быстрого характерного взгляда, жуткий смысл которого в свое время она не разгадала сразу. Женщина, которая предстала перед мысленным взором Терри, никому ничего не расскажет.

— Вы чем-то озабочены? — спросила Мария.

У Терри снова появилось ощущение, что Мария изучает ее с недобрым любопытством. Настроение ее еще больше ухудшилось.

— Просто я пыталась представить себе нашу аудиторию. Думаю, вам надо выступить первой.

Мария улыбнулась:

— Я уже выступила первой.

Терри повернулась к ней.

— Вам не приходится выбирать, — спокойно заметила она. — Ренсом мертв. Если бы он был жив и если бы он просто изнасиловал вас, у вас был бы выбор.

Мария обвела взглядом павильон — глухие перегородки позади, три кресла, две камеры, нацеленные на них, как стволы конвоиров.

— Вы не верите мне, — проговорила она.

Терри внимательно посмотрела на нее:

— Я не понимаю вас. Поэтому не знаю, верить или не верить вам. — Помолчав, добавила мягко: — Знаю только, что это не имеет значения.

Мария язвительно улыбнулась: