Инкассатор: Страшный рассказ - Андрей Воронин

У него было очень мало времени – скоро должна была приехать Ольга, – но он все равно медлил, время от времени бросая трусливые косые взгляды на вросшие в землю створки ворот сарая. Это была старая игра, такая привычная, что Дымов давно перестал ее замечать: точно зная, что идти в сарай придется, он почти бессознательно делал все, чтобы приезд Ольги помешал ему это сделать. Так уже бывало раньше – сотни раз, по сотням разнообразнейших, порой самых незначительных поводов. Он привычно плыл по течению, откладывая все неприятное на послезавтра, хотя и знал, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Нехотя посмотрев на часы, он понял, что идти в сарай все-таки придется. Ольга должна была приехать поздно вечером, а может, и ночью – это уже зависело не столько от нее, сколько от дорожных пробок, – а сейчас было только начало пятого. Обманывать себя, стоя посреди двора с лопатой в руках, можно было в течение получаса; если постараться, так можно было простоять час, но никак не семь-восемь часов подряд! К тому же он и так проторчал тут добрых двадцать минут и уже успел осознать, что пытается себя обмануть, оттянуть неизбежное еще хотя бы на сутки.

Дымов прихлопнул на щеке комара, закурил еще одну сигарету и нехотя побрел к сараю. Каждый шаг давался ему труднее предыдущего, и на ходу он вспоминал роман какого-то фантаста, где очень подробно описывалось действие некоего силового поля, которым инопланетяне окружили захолустный городишко в американской глубинке. Поначалу почти незаметное, поле сопротивлялось тем сильнее, чем глубже человек в него погружался, пока, наконец, не отбрасывало смельчака назад, как до предела натянутая резинка на рогатке. Он сейчас преодолевал сопротивление такого же поля, только поле это располагалось не снаружи, а внутри его мозга.

Он остановился в воротах, на границе света и царившей в сарае тьмы. Стоя здесь, Александр видел, что тьма внутри сарая вовсе не была такой непроглядной, как казалось издали. Сквозь прорехи в провалившейся крыше и распахнутые настежь ворота в сарай проникало достаточно света, чтобы он мог различать серые от многолетних напластований пыли бревенчатые стены, усеянный прелой соломенной трухой пол и очертания находившихся в сарае предметов. На стене напротив входа висела ржавая борона, рядом с вбитого в стену огромного гвоздя перепутанным пучком свисали какие-то не то веревки, не то ремни, отдаленно похожие на лошадиную упряжь. На земляном полу валялся изгрызенный мышами хомут, к которому, судя по слою пыли, никто не прикасался уже лет десять. Слева от входа к стене были грудой прислонены какие-то сломанные деревянные грабли, ржавые мотыги с трухлявыми рукоятками, вилы, выглядевшие так, словно ими пытались проткнуть насквозь кирпичную стену, насаженный на суковатую дубину рогатый ухват и прочий никому не нужный хлам. Над головой скрещивались и расходились набросанные как попало, опасно провисшие доски, с которых свисали запыленные клочья того, что когда-то было сеном. Пахло пылью и мышиным пометом. Когда-то здесь наверняка держали скотину, на это указывали видневшиеся в глубине сарая гнилые перегородки бывших стойл, но запах навоза уже давно выветрился.

Дымов повернул голову и увидел справа от себя приколоченную к стене грубую полочку, на которой стояла керосиновая лампа – та самая, которую он безуспешно искал по всему дому все сегодняшнее утро. Стекло лампы было закопченным, но не пыльным; рядом лежал коробок спичек.

Александр дернул щекой. В его рассказе керосиновой лампы не было. Что ж, это означало только то, что, как бы ни старался автор обо всем написать правдиво и подробно, всех деталей ему все равно не упомнить и не учесть.

Лампу он трогать не стал – глаза уже привыкли к полумраку, и Дымов отчетливо видел каждую деталь обстановки. Больше всего Александра интересовал пол, но, сколько он ни вглядывался, ему не удалось заметить следов недавних раскопок. Трухлявая солома на земляном полу казалась непотревоженной, нигде не было даже намека на свежую рыхлую землю. У Дымова зародилась робкая надежда на то, что все это было ошибкой, плодом больной, перевозбужденной фантазии, нелепым и страшным совпадением. Но, припомнив в подробностях события и мысли последних дней, он понял, что выдает желаемое за действительное. Вот она, старая лопата с налипшей на шершавое от ржавчины лезвие землей, а вот и лампа, и даже спички... То, что он искал и боялся найти, было где-то здесь, аккуратно замаскированное старой соломой.

Дымов, не глядя, бросил сигарету через плечо, во двор. Если бы здесь была Ольга, она бы непременно отчитала его за то, что мусорит на участке. Собственно, она была права: Александр и сам терпеть не мог привычку разбрасывать бычки где попало, но сейчас ему было не до соблюдения чистоты.

Он шагнул вперед, в пахнущий мышами полумрак, держа лопату наперевес, как винтовку. Душу пронзило острое сожаление, такое сильное, что вызвало почти физическую боль. Зачем? Зачем он это сделал? Любовь, ревность, обида – ведь все это, в сущности, слова, которые ничего не стоят по сравнению с человеческой жизнью. Черт возьми, фантазии, даже самые мрачные и приближенные к действительности, – это одно, а реальная жизнь – совсем другое! Так как он мог позволить своей фантазии выйти из-под контроля?

Он сделал еще шаг. Раскаяние, стыд, отвращение к себе – теперь, когда ничего нельзя было вернуть и изменить, все это тоже превратилось в пустые слова, от которых никому не могло стать легче. Нужно было найти место и копать, чтобы убедиться. А потом... Он не знал, что станет делать со всем этим потом. Возможно, пойдет в милицию и сдастся. Может быть, попытается отыскать того мордоворота на джипе, расскажет ему все как есть и попросит выстрелить себе в голову – у него, мордоворота, наверняка где-нибудь припрятан пистолет. А может быть, просто пойдет в лес, отыщет сук покрепче и повесится – те вожжи, что висят на гвозде, наверное, подойдут. Или пойдет к Ольге на работу, взломает шкафчик с медикаментами, украдет морфий и вкатит себе смертельную дозу – это называется эвтаназия, безболезненная смерть...

Впрочем, даже теперь, в экстазе самоуничижения, Александр подозревал, что со временем все это как-нибудь само рассосется и вкалывать себе морфий он не станет. Перемелется – мука будет, а торопиться с такими радикальными мерами, как петля или морфий, пожалуй, не следует.

Эта мысль мелькнула и погасла, вызвав новую вспышку стыда и отвращения к себе. Хорош, ничего не скажешь! Ну, да уж какой есть... Мировая история свидетельствует, что многие признанные гении литературы и искусства в обычной, повседневной жизни вели себя как последние подонки, но люди помнят не их дикие выходки, а их бессмертные творения. Надо работать, не жалея сил и времени, и тогда об Александре Дымове тоже будут вспоминать как об авторе великих книг, а не как о полоумном лунатике, в пьяном бреду разобравшемся с неверной любовницей...

Он огляделся, стоя посреди сарая и прикидывая, откуда начать поиски. В это время снаружи раздалось приглушенное расстоянием ворчание ползущего на малой скорости через колдобины автомобиля. Дымов вздрогнул и прислушался. Так и есть, машина. Кто бы это мог быть?

Он выглянул из сарая как раз вовремя, чтобы увидеть, как на участок осторожно, будто крадучись, вползает знакомая иномарка. За рулем сидела Ольга. Она вела машину, сильно подавшись вперед, как будто пытаясь разглядеть дорогу под самым бампером. Эта манера вождения всегда смешила Дымова, и он сто раз говорил Ольге (да и Нике тоже, если уж на то пошло), что все эти попытки заглянуть под днище автомобиля, сидя за рулем, абсолютно лишены смысла: если не хочешь наскочить на кочку или ухнуть в яму, просто смотри вперед, на дорогу. Только тогда ты сможешь вовремя заметить препятствие и сманеврировать... Бесполезно! Нет, верно говорят, что женщина за рулем – как обезьяна с гранатой...

Его правая рука будто сама собой протянулась в сторону и аккуратно, без стука прислонила лопату к бревенчатой стене сарая рядом со сломанными граблями. Пальцы разжались, в последний раз скользнув по отполированному прикосновениями деревянному черенку, и лопата мгновенно и неразличимо слилась с грудой сваленного у стены хлама, как будто простояла там последние десять лет. Дымов шагнул наружу, стараясь не замечать громадного облегчения, которое испытал при виде Ольги. Впрочем, сколько бы он ни притворялся, обмануть себя на этот раз было невозможно: каждая клеточка его тела, казалось, вопила от дикого восторга, освободившись от тягостной обязанности производить эти жуткие, отвратительные раскопки.

– Привет, – сказала Ольга, выходя из машины и подставляя для поцелуя гладкую щеку.

– Привет, – откликнулся Дымов и чмокнул ее, вдохнув знакомый аромат духов. – Я не ждал тебя так рано. Летела на крыльях любви?

– Вроде того, – сказала Ольга. Тон у нее был сухой и деловитый, из чего следовало, что шутки она не приняла. – Что ты делал в сарае?