Анж Питу - Александр Дюма

Старше всех был Тавернье; на его счету было десять лет заключения на острове Сент-Маргерит и тридцать лет, проведенных в стенах Бастилии; это был девяностолетний старец, седоволосый и седобородый; от постоянного пребывания в полутьме он почти ослеп и видел окружающий мир как в тумане. Когда народ открыл его темницу, он не понял, чего хотят все эти люди; услышав речи о свободе, он покачал головой, а когда ему наконец объяснили, что Бастилия взята, он разволновался:

— О Господи! Что-то скажут на это король Людовик Пятнадцатый, госпожа де Помпадур и герцог де Ла Врийер?!

Между де Витом и Тавернье была разница: первый в тюрьме помешался, а второй впал в детство.

Радость этих людей вселяла в душу страх; она настолько напоминала испуг, что взывала к мести. С тех пор как они очутились в Бастилии, эти несчастные никогда не слышали даже двух голосов одновременно; единственными звуками, долетавшими до их слуха, было медленное, таинственное поскрипывание сырого дерева, подобный тиканью невидимых часов шорох паука, ткущего свою паутину, да шуршание лапок испуганной крысы, спешащей юркнуть в щель; теперь же, когда кругом гремели голоса сотен тысяч людей, несчастные узники, казалось, готовились проститься с жизнью.

В тот миг, когда Жильбер приблизился к воротам, самые ревностные защитники свободы предложили торжественно отнести бывших заключенных в ратушу, и предложение это было единодушно принято.

Жильбер был бы рад избегнуть этого триумфа, но не сумел: его, равно как и Бийо с Питу, уже узнали.

При криках: «В ратушу! В ратушу!» — два десятка человек разом подхватили доктора и подняли над толпой.

Напрасно он отбивался, напрасно Бийо и Питу раздавали товарищам по оружию полновесные тумаки — кожа народа огрубела от восторга и счастья. Удары кулаком, удары древком пики, удары прикладом ружья — все это победители принимали как нежную ласку, и лишь сильнее хмелели.

Пришлось Жильберу смириться с тем, что его место — на щите.

Роль этого щита исполнял стол, в середину которого была воткнута пика (за нее мог держаться триумфатор).

Отсюда доктор мог видеть океан голов, колыхавшийся от Бастилии до аркад церкви святого Иоанна, бурное море: его волны несли пленников-триумфаторов среди пик, штыков и ружей самого разного образца, разной формы и разных эпох.

А рядом страшный, неумолимый океан омывал другую группу людей, так тесно прижимавшихся один к другому, что напоминали остров.

То были люди, взявшие в плен де Лонэ.

Вокруг них слышались крики не менее громкие и возбужденные, чем те, которыми народ приветствовал узников; однако в этих криках звучала не гордость победителей, но смертельная угроза врагу.

Со своего возвышения Жильбер с жадным вниманием следил за этим страшным шествием.

Он один из всех только что получивших свободу узников Бастилии сохранил здравый ум и твердую память. Пять дней тюремного заключения, омрачившие его жизнь, пролетели очень быстро. Зрение его не успело угаснуть или ослабеть в тюремной мгле.

Обычно сражающиеся люди безжалостны лишь до тех пор, пока длится схватка. Как правило, те, что вышли из-под огня, где только что рисковали жизнью, снисходительны к врагам.

Но в тех грандиозных народных волнениях, каких так много видела Франция со времен Жакерии до наших дней, толпа, которую страх держит вдали от боя, а гром чужих сражений возбуждает, — толпа, разом и жестокая и трусливая, после победы ищет возможности принять хоть какое-нибудь участие в той борьбе, которая только что наводила на нее такой страх.

Она хочет участвовать в отмщении.

С тех пор как комендант покинул пределы Бастилии, каждая минута приносила ему новые страдания.

Впереди тесной группы, сопровождавшей г-на де Лонэ, шел Эли, вместе с Юленом вступившийся за его жизнь; зашитой этому герою недавнего штурма служили его мундир и восхищение толпы, видевшей, как он в первых рядах шел в атаку под огнем противника. На кончике шпаги Эли нес полученную от Станисласа Майяра записку — ту, что г-н де Лонэ передал народу через амбразуру.

Следом шел смотритель королевской податной службы с ключами от крепости, за ними — Майяр со знаменем, за ним — юноша, показывавший всем желающим проткнутый штыком устав Бастилии — отвратительный документ: из-за него было пролито очень много слез.

И наконец, вслед за этим юношей шел под охраной Юлена и еще двух-трех человек сам комендант; впрочем, его почти не было видно из-за кулаков, сабель и пик, которыми яростно размахивали окружавшие его парижане.

Неподалеку от этой группы и почти параллельно ей по широкой артерии улицы Сент-Антуан, идущей от бульваров к реке, двигался другой не менее страшный человеческий клубок: в середине его находился плац-майор де Лом; он, как мы видели, пытался спорить с комендантом, но в конце концов подчинился его приказу и продолжил защиту крепости.

Многие несчастные узники Бастилии были обязаны смягчением своей участи плац-майору де Лому, человеку превосходному, доброму и храброму. Однако толпа об этом не знала. Видя блестящий мундир де Лома, парижане принимали его за коменданта, меж тем как комендант в своем сером кафтане без всякого шитья и без ленты ордена Святого Людовика, которую он успел с себя сорвать, еще мог надеяться на спасение — лишь бы в толпе не нашлось людей, знающих его в лицо.

Все это представилось сумрачному взгляду Жильбера, не терявшего хладнокровия и наблюдательности, какие бы опасности ни окружали эту сильную натуру.

Выйдя с комендантом за ворота Бастилии, Юлен призвал к себе на помощь самых надежных и преданных друзей, самых храбрых солдат народного войска, отличившихся в этот день: двое или трое откликнулись на его зов и пытались помочь ему исполнить благородное намерение — спасти де Лонэ от расправы. Беспристрастная история сохранила имена этих смельчаков: их звали Арне, Шола и де Лепин.

Смельчаки эти, которым, как мы уже сказали, прокладывали дорогу в толпе Юлен и Майяр, старались защитить жизнь человека, чьей смерти требовала сотня тысяч голосов.

Рядом с ними шли несколько гренадеров французской гвардии, мундир которых, ставший за последние три дня куда более популярным, чем прежде, вызывал у народа безграничное почтение.

Пока руки этих великодушных покровителей отражали удары парижан, г-н де Лонэ не страдал физически, хотя никто не мог защитить его от угроз и оскорблений.

Когда группа дошла до угла улицы Жуи, из пяти гренадеров, присоединившихся к ней при выходе из Бастилии, не осталось ни одного. Толпа постепенно похитила их: то ли она хотела выразить им свое восхищение, то ли таков был расчет убийц. Жильбер видел, как они исчезают один за другим, словно бусинки четок в руке.