Анж Питу - Александр Дюма

— В Пале-Рояль! В Пале-Рояль! — кричала толпа.

— Да, друзья мои, да, мои добрые друзья, в Пале-Рояль! — повторял этот человек.

Но людское море, вышедшее из берегов, несло купеческого старшину не к Пале-Роялю, а к реке, словно намереваясь утопить его в Сене.

— О! — вскричал Жильбер, — вот еще один несчастный, которого они вот-вот прикончат. Попытаемся спасти хотя бы его.

Но не успел он договорить, как раздался пистолетный выстрел, и Флессель исчез в дыму.

В порыве возвышенного гнева Жильбер закрыл лицо руками; он проклинал этот народ, великий, но не сумевший остаться чистым и запятнавший победу тройным убийством.

Когда же он отнял руки от глаз, то увидел на остриях трех пик три головы.

Первая принадлежала Флесселю, вторая — де Лому, третья — де Лонэ.

Одна плыла над ступенями ратуши, другая — посреди улицы Тиксерандри, третья — над набережной Пелетье.

Все вместе они образовывали треугольник.

— О Бальзамо! Бальзамо! — со вздохом прошептал доктор. — Такой ли треугольник — символ свободы?

И он по улице Корзинщиков устремился прочь, увлекая за собой Бийо и Питу.

XX

СЕБАСТЬЕН ЖИЛЬБЕР

На углу улицы Планш-Мибре доктор остановил фиакр и сел в него.

Бийо и Питу устроились рядом с ним.

— В коллеж Людовика Великого! — приказал Жильбер и, откинувшись в глубь экипажа, погрузился в размышления, которые Бийо и Питу не смели нарушить.

Экипаж пересек мост Менял, покатил по улице Сите, выехал на улицу Сен-Жак и вскоре остановился у ворот коллежа Людовика Великого.

Париж был объят волнением. Повсюду только и слышались толки о последних событиях; слухи об убийствах на Гревской площади перемешивались с рассказами, прославляющими взятие Бастилии; по лицам можно было увидеть, какое впечатление производят эти вести на умы, угадать, что происходит в душах людей.

Жильбер даже не взглянул в окно экипажа, не произнес ни слова. В народных восторгах всегда есть что-то комичное, и Жильбер именно так оценивал свой триумф.

Вдобавок ему казалось, что капли той крови, которой он все же не помешал пролиться, пятнают и его.

У дверей коллежа доктор вышел и знаком пригласил Бийо следовать за ним.

Питу из скромности остался сидеть в фиакре.

Себастьена еще не отпустили из лазарета; услышав о приезде доктора Жильбера, ректор самолично провел гостя к сыну.

Бийо не отличался особой наблюдательностью, но, зная характеры отца и сына, стал внимательно следить за сценой, происходившей у него на глазах.

Насколько слаб, раздражителен, нервен был Себастьен, когда им владело отчаяние, настолько спокойным и сдержанным он показал себя в радости.

Увидев отца, он побледнел и поначалу не мог выговорить ни слова. Губы его слегка дрожали.

Затем он бросился Жильберу на шею, вскрикнул от радости так, будто почувствовал боль, и молча его обнял.

Доктор ответил безмолвным объятием, не произнес ни слова, а потом долго глядел на сына с улыбкой, в которой было больше печали, чем радости.

Наблюдатель более зоркий, чем Бийо, сказал бы себе, что в прошлом у этого мужчины и этого мальчика было либо несчастье, либо преступление.

С Бийо Себастьен держался более непринужденно. Вначале он не видел никого, кроме отца, полностью поглотившего его внимание; но затем заметил добряка-фермера, подбежал к нему и обнял его за шею со словами:

— Вы молодец, господин Бийо, вы сдержали слово, и я вам благодарен.

— Что и говорить, господин Себастьен, это было нелегко, — отвечал Бийо. — Вашего отца здорово закупорили, и пришлось кое-что разворотить, прежде чем мы его вытащили.

— Себастьен, — спросил доктор с некоторой тревогой, — вы себя хорошо чувствуете?

— Да, отец, — отвечал юноша, — я здоров, хотя меня и держат в лазарете.

Жильбер улыбнулся.

— Я знаю, почему вы туда попали, — сказал он.

Юноша улыбнулся в свой черед.

— Вы ни в чем не нуждаетесь? — продолжал расспросы доктор.

— Благодаря вам ни в чем.

— В таком случае, друг мой, я повторю вам то, что говорил всегда: трудитесь. Это мой единственный наказ.

— Хорошо, отец.

— Я знаю, что для вас это слово не пустой и монотонный звук: в противном случае я не твердил бы его вам.

— Отец, не мне давать вам отчет, — сказал Себастьен, — спросите лучше господина Берардье, нашего превосходного ректора.

Доктор обернулся к г-ну Берардье, но тот знаком показал ему, что хотел бы поговорить с ним наедине.

— Подождите минутку, Себастьен, — сказал доктор и подошел к аббату Берардье.

Тем временем Себастьен с волнением спросил у Бийо:

— Сударь, не случилось ли чего-то с Питу? Бедняги нет с вами.

— Он ждет у ворот, в фиакре.

— Отец, — попросил Себастьен, — позвольте господину Бийо привести сюда Питу: мне очень хочется его увидеть.

Жильбер кивнул, и Бийо вышел.

— Что вы хотели мне сказать? — спросил Жильбер у аббата Берардье.

— Я хотел сказать, сударь, что вашему сыну следует рекомендовать не труд, а отдых.

— Отчего же, господин аббат?

— Дело в том, что он превосходный юноша и все у нас любят его как сына или брата, но…

Аббат запнулся.

— Но что? — спросил встревоженный отец.

— Но если он не будет соблюдать осторожность, господин Жильбер, он может погибнуть.

— Отчего?

— От труда, который вы ему предписываете.

— От труда?

— Да, сударь, от труда. Если бы вы видели, как он сидит за партой, скрестив руки, уткнувшись в словарь, глядя в одну точку…

— Думая или грезя? — спросил Жильбер.

— Думая, сударь, подыскивая самое точное выражение, вспоминая старинный оборот, форму греческого или латинского слова; он проводит в этих раздумьях целые часы, да, впрочем, поглядите на него хоть теперь…

В самом деле, хотя отец отошел от Себастьена всего пять минут назад, а Бийо только что закрыл за собой дверь, юноша уже впал в задумчивость, близкую к экстазу.

— Часто это с ним случается? — спросил Жильбер с тревогой.

— Сударь, я склонен полагать, что это его обычное состояние. Посмотрите сами: он что-то ищет.

— Вы правы, господин аббат; впредь, если вы застанете его погруженным в такие поиски, прошу вас: отвлеките его.

— Мне будет жаль это делать, ибо его письменные работы, должен вам заметить, когда-нибудь составят славу коллежа Людовика Великого. Предсказываю вам, что через три года ваш сын будет первым по всем предметам.

— Осторожнее, — возразил доктор, — эта сосредоточенность Себастьена, — проявление скорее слабости, нежели силы, симптом болезни, а не здоровья. Вы правы, господин аббат, этому ребенку не следует рекомендовать много трудиться или, во всяком случае, нужно научить его отличать труд от грез.