Анж Питу - Александр Дюма

В углу тонких губ пролегла глубокая, пленительная и таинственная складка, являющаяся, если верить физиогномистам, признаком осторожности. Качеством этим Жильбер, казалось, был обязан не природе, но одному лишь времени и ранней опытности.

Широкий, округлый, слегка покатый лоб, окаймленный прекрасными черными волосами, давно уже не знавшими пудры, обличал глубокие познания и ясный ум, большое трудолюбие и живое воображение. Из-под бровей Жильбера, густых, как и у его учителя Руссо, сверкали глаза — средоточие его личности.

Итак, несмотря на свое скромное платье, Жильбер показался будущему автору «Коринны» человеком замечательной красоты и замечательного изящества; это впечатление подкрепляли длинные белые руки, маленькие ступни и стройные, но сильные ноги.

Несколько секунд г-жа де Сталь разглядывала своего гостя.

Тем временем Жильбер холодно поклонился ей, держась с суховатой вежливостью американских квакеров, которые видят в женщине сестру, нуждающуюся в поддержке, но не кумира, жаждущего поклонения.

В свой черед и он окинул быстрым взглядом стоявшую перед ним молодую женщину, уже снискавшую себе немалую славу, женщину, чье лицо, умное и выразительное, было совершенно лишено обаяния; лицо это куда больше пристало бы не женщине, а невзрачному заурядному юноше и решительно не подходило к роскошному соблазнительному телу.

В руке г-жа де Сталь держала ветку гранатового дерева и, сама того не замечая, обкусывала с нее цветы.

— Вы, сударь, и есть доктор Жильбер? — спросила баронесса.

— Да, сударыня, это я.

— Вы так молоды и уже завоевали такую известность? Или, может быть, известность эта принадлежит вашему отцу либо еще кому-то из старших родственников?

— Я не знаю других Жильберов, сударыня. И если вы полагаете, что имя это действительно снискало некоторую известность, я имею полное право отнести ваши слова на свой счет.

— Чтобы проникнуть ко мне, вы воспользовались именем маркиза де Лафайета, сударь. В самом деле, маркиз рассказывал нам о вас, о ваших неисчерпаемых познаниях.

Жильбер поклонился.

— Познаниях тем более замечательных, тем более любопытных, сударь, — продолжала баронесса, — что они, кажется, принадлежат не заурядному естествоиспытателю, практикующему врачу, каких много, но человеку, проникшему во все таинства науки жизни.

— Господин маркиз де Лафайет, как я вижу, выдал меня чуть ли не за колдуна, сударыня, — возразил Жильбер с улыбкой, — а раз так, у него, я уверен, достало остроумия на то, чтобы это доказать.

— В самом деле, сударь, он рассказывал нам о неизлечимых больных, которых вы нередко чудом ставили на ноги прямо на поле боя или в американских госпиталях. Генерал утверждал, что вначале вы погружали их в искусственную смерть, которая как две капли воды походила на настоящую и обманывала ее.

— Эта искусственная смерть, сударыня, — достижение науки, нынче известное лишь избранным, но в конце концов оно сделается всеобщим достоянием.

— Я полагаю, вы говорите о месмеризме? — спросила г-жа де Сталь с улыбкой.

— Да, именно о месмеризме.

— Вы брали уроки у самого учителя?

— Увы, сударыня, Месмер сам всего лишь ученик. Месмеризм, или, точнее, магнетизм, — древняя наука, известная еще египтянам и грекам. Она затерялась в океане средневековья. Шекспир угадал ее в «Макбете». Урбен Грандье открыл ее заново и поплатился за свое открытие жизнью. Но истинно великий учитель, тот, что давал уроки мне, — граф де Калиостро.

— Этот шарлатан! — воскликнула г-жа де Сталь.

— Осторожнее, сударыня, вы судите с точки зрения современников, потомки же придут к иному мнению. Этому шарлатану я обязан моими познаниями, а мир, возможно, будет обязан своей свободой.

— Пусть так, — улыбнулась г-жа де Сталь. — Я сужу понаслышке, а вы — со знанием дела; быть может, я ошибаюсь, а вы правы… Но вернемся к вам. Отчего вы провели так много времени вдали от Франции? Отчего не вернулись, чтобы занять свое место рядом с Лавуазье, Кабанисом, Кондорсе, Байи, Луи?

Услышав последнее имя, Жильбер чуть заметно зарделся.

— Мне еще слишком многому надобно научиться, сударыня, чтобы сравняться с этими светилами.

— А теперь вы вернулись, но вернулись в тяжелую для нас пору. Отец был бы счастлив помочь вам, однако он отставлен и три дня как уехал.

Жильбер улыбнулся.

— Сударыня, — сказал он, слегка поклонившись, — шесть дней назад по приказу господина барона Неккера я был заключен в Бастилию.

Теперь зарделась г-жа де Сталь.

— По правде говоря, сударь, вы меня удивляете. Вы — в Бастилию!

— Я, сударыня, и никто иной.

— За что же?

— Это могли бы сказать лишь те, кто меня туда отправил.

— Но вы вышли оттуда?

— Да, потому что Бастилии больше не существует, сударыня.

— Как не существует? — деланно изумилась г-жа де Сталь.

— Разве вы не слышали пушечную стрельбу?

— Слышала; но пушки — это только пушки, и ничего более.

— О, позвольте мне, сударыня, усомниться в ваших словах. Невозможно, чтобы госпожа де Сталь, дочь господина де Неккера, до сих пор не знала о том, что Бастилия захвачена народом.

— Уверяю вас, сударь, — отвечала баронесса в смущении, — с тех пор как господин де Неккер уехал, я живу вдали от мира и целые дни только и делаю, что оплакиваю разлуку с отцом.

— Сударыня, сударыня! — покачал головой Жильбер. — Королевские курьеры слишком хорошо знают дорогу в Сент-Уэнский замок, и я не могу поверить, чтобы хотя бы один из них не побывал здесь за те четыре часа, что прошли после капитуляции Бастилии.

Баронесса поняла, что ей остается лишь пойти на явную ложь. Лгать ей не хотелось; она переменила тему.

— Итак, сударь, чему же я все-таки обязана вашим посещением? — спросила она.

— Я желал иметь честь побеседовать с господином де Неккером, сударыня.

— Но вы ведь знаете, что он покинул Францию?

— Сударыня, я не могу поверить, что господин де Неккер оставил Францию, что он, такой большой политик, не захотел подождать исхода событий, и потому я…

— Что же?

— Признаюсь, сударыня, я рассчитывал, что вы поможете мне разыскать его.

— Вы найдете его в Брюсселе, сударь.

Жильбер бросил на баронессу испытующий взгляд.

— Благодарю вас, сударыня, — сказал он, поклонившись. — Итак, я отправлюсь в Брюссель, ибо должен сообщить господину барону сведения чрезвычайной важности.

Госпожа де Сталь явно колебалась.

— К счастью, сударь, я почитаю вас за человека серьезного и верю вам, в устах же любого другого такие слова привели бы меня в недоумение… Что может быть важно для моего отца после отставки, после всего, что ему довелось пережить?