Триумф графа Соколова - Валентин Лавров

Пока Соколов раздумывал, как выправить положение, он разглядел в полсотне саженей от себя фигуру в шинели и с офицерскими погонами.

Сыщик кинул вожжи Вильгельму:

— Последи за моим коньком, скоро вернусь!

Подойдя к офицеру ближе, он узнал своего старого знакомого, пристава 1-го участка Лефортовской части подполковника Дмитриева. Дмитриев славился своей исполнительностью и горячностью. Немало было битых его суровой рукой городовых, дворников, извозчиков.

Вот и теперь, не обращая внимания на подошедшего к нему кучера в вытертой медвежьей дохе, Дмитриев размахивал кулаком в кожаной перчатке перед самым носом с виноватым видом стоявшего городового и что-то сердито ему выговаривал.

Соколов, спустив круглую шапку на лоб и отчаянно окая, начал притворно канючить:

— Простите великодушно, ваше благородие, господин подполковник, что за безобразие? Никакой езды…

Дмитриев с возмущением вытаращился:

— Чего тут ошиваешься? Пошел вон! — и опять повернулся к городовому.

Соколов продолжал:

— Приказали бы, ваше благородие, расстрелять двоих-троих, сразу бы очухались, дорогу расчистили.

— Что-о! — Дмитриев, сжав кулаки и с перекошенной от гнева физиономией, двинулся на Соколова, чтобы проучить нахального извозчика. — Ты ополоумел? — Кивнул городовому: — Посади этого советчика в кутузку и три дня есть не давай.

Городовой, неожиданным манером отвязавшийся от грозного пристава, с удовольствием бросился исполнять приказ, крикнул:

— Чего окусывашься! А ну пошли в участок!

Соколов цыкнул:

— Цыц, козявки! Сейчас вас по ушам завяжу! — и строго посмотрел на пристава: — Что у тебя тут происходит?

Пристав изумленно разинул рот, замычал что-то.

Соколов залился звонким хохотом на всю улицу.

Пристав встретился с сыщиком взглядом, узнал и тяжело задышал:

— Здравия желаю, Аполлинарий Николаевич! Вас совсем не признать, право.

Соколов руку для пожатия протянул, но строго произнес:

— Даю тебе, Александр Григорьевич, ровно десять минут, и чтобы тут ни одной лошади не было. Иначе!..

Пристав взял под козырек и гаркнул:

— Так точно! — Обратился к остолбеневшему городовому: — Беги на угол и прогоняй извозчиков на Покровскую и налево, к Нижней Красносельской. Запрети поворачивать назад — из города небось еще едут и едут. Ишь, сбор устроили! А тут сами справимся. Эй, Максимов! — Он поманил городового, стоявшего на углу Посланникова переулка. — Гони взашей, пусть дальше проезжают, не стоят здесь! И чтоб не возвращались — под страхом ареста!

Соколов спросил пристава:

— Как случилось, что все городские извозчики сюда съехались?

— Ах, — махнул он рукой, — вечная российская бестолковщина.

Городовой Максимов, выхватив из чьих-то рук плетку, хлестал налево и направо — и лошадей, и извозчиков. Мало-помалу все пришло в движение, на помощь подоспели другие городовые.

Вскоре Немецкая улица расчистилась.

Соколов еще прежде поспешил к своим саночкам. Вильгельму приказал:

— Оставайся, каждый день катайся тут вперед-назад. Никого не сажай, говори: «Занят!» Жди, когда девица сядет, про которую в приметах сказано. Вези ее, лишнего не запрашивай. Только не гони, я буду за тобой ехать. Понял?

Вильгельм Свистунов сиял счастьем, и щеки его горели здоровым румянцем.

— Рад стараться, ваше превосходительство! Всю жизнь мечтал полиции служить.

Гений сыска, вырядившись извозчиком, катал по Немецкой и всем прилегающим улицам. Еще затемно, часов с семи утра, он появлялся возле рынка, терпеливо поджидая девицу с восточным лицом.

Но в дело мешался лютый мороз. Все девицы и женщины были закутаны по самые глаза. Порой казалось, что идет именно она, Юлия Хайрулина, она же Елизавета Блюм. Соколов весело кричал:

— Садись, красавица, с ветерком доставлю!

Девицы улыбались красивому извозчику, сдвигали платок с красивого, раскрасневшегося лица:

— На своих двоих дойду, чай, не казенные!

— А саночки мои красивые да быстрые…

Девицы за словом в карман не лезли:

— Какие вы сами, такие и сани!

Соколов видел — нет, приметы не сходятся, и от девицы отставал.

Уже пошли третьи сутки, дело не двигалось.

Соколов, изрядно проголодавшись, подъехал к трактиру Добрякова. Он передал жеребца под уздцы прислужнику — парню со смышленым лицом, шустро выскочившему навстречу сыщику. На работнике была лишь сатиновая рубаха с ластовками.

— Задай овса да попоны просуши! — приказал сыщик.

Прислужник стал распрягать жеребца, а Соколов через заднее крыльцо отправился в трактир.

В двух небольших залах было многолюдно, чисто и тепло.

Соколов уселся в первом зале, спиной к стене, лицом к дверям — многолетняя привычка.

Он с наслаждением выпил водки, закусил белыми солеными грибами. Лакей — молодой, расторопный парень из ярославцев — поставил ему большую тарелку, налитую до краев, — селянку с белорыбицей. Черный хлеб был своей выпечки — теплый, очень вкусный.

Соколов вдруг увидал, как из дальнего зала вышла странная пара. Довольно высокого роста мужчина с узким лицом, выпуклыми глазами и висячими усами, переходившими в курчавую бородку. Он опирался на легкую тросточку и был похож на аптекаря или доктора с малыми гонорарами.

Рядом с ним, изящно ступая, шла стройная девица в темно-зеленом шелковом платье, подчеркивавшем ее прелести, со смуглым лицом, на котором выделялись крупные изумрудные глаза.

Сердце громко застучало: «Юлия Хайрулина, та самая, что оказывала помощь, — ставила жгут на плечо, которое мне прострелил минувшим летом злодей Чукмандин». (Читатели помнят эту историю, описанную в «Железной хватке…».) Сыщик не удержал счастливую улыбку: это Юлия Хайрулина, она же Эльза Блюм! Та самая, которую выдала ему Инесса Арманд, которая соблазнила Гарнич-Гарницкого, которая подсылала убийцу к нему, Соколову!

Мысль работала лихорадочно: «Задержать? Нет, лучше проследить!»

Парочка сняла с вешалки верхнюю одежду. На Юлии была короткая беличья, весьма легкая шубка, муфта, круглая песцовая шапочка, поверх которой девица возле зеркала повязала платок.

Ее спутник натянул на голову шапку-пирожок и надел тяжелое драповое пальто с бобровым, довольно облезлым воротником. Этот тип сразу же произвел на Соколова неприятное впечатление.

Парочка, впустив в помещение клубы морозного пара, покинула чайную.

Соколов вскочил с места, швырнул на стол рубль, в момент натянул шубу и шапку и выбежал на улицу.

На улице сгустилась темнота. В небе горели, словно в неведомой горнице, далекие лампадки — огоньки звезд. Ущербная луна стыла в далеком небе. Лишь на западе тлела узкая полоска догоравшего заката. В оранжевых морозных кругах светились электрические фонари.

Парочку сыщик увидал саженях в тридцати от себя. Они уселись в сани, извозчик заботливо накрывал их чем-то, возможно куском сукна.

Сани тронулись, свернули вправо — в сторону Елохова.

Соколов через ворота бросился к конюшне.

— Быстро запрягай! — крикнул сыщик прислужнику.

Прислужник, малый лет тридцати, немного выпивший и потому особенно старательный, снял с гвоздя тяжелую ременную узду, испускавшую кисловато-резкий запах конского пота, и направился к жеребцу. Запрягал он с необыкновенной ловкостью, уже надел хомут и подвязывал седелку, а Соколов помогал прилаживать легкую дугу.

Работа спорилась хорошо. Соколов потянул за узды неохотно шедшую лошадь, задиравшую морду, фыркавшую и продолжавшую дожевывать овес.

Прошла лишь минута-другая, а Соколов уже выезжал со двора.

Он понесся в том направлении, куда скрылись террористы. На повороте едва не перевернул сани, а из-под жеребца лишь в последнее мгновение вывернулся какой-то мужичок.

Городовой отчаянно засвистел и бросился наперерез, чтобы остановить шального извозчика. Но Соколов хлестанул жеребца, и тот, стелясь по обледенелой, накатанной дороге, полетел стрелой.

— Господи, спаси и сохрани! — лихорадочно шептал Соколов. — Неужто упущу? Конечно, в трактире выставим пост, а вдруг злодеи там не появятся? А тут важен не только день, каждый час! Но Юлия Хайрулина — хороша штучка. Папаша — такой достойный человек, командир сводно-гвардейского батальона лейб-гвардии Преображенского полка, а эта Юлия — р-революционерка, тьфу, гадость какая!

Он вспомнил минувшую осень и свое приключение в Поронине. Там он не только швырнул в речку большевистского вождя Ленина, но и совершенно неожиданно встретил Юлию. Судя по всему, она была уважаемым членом партии, приближенной к ее вождям.

Охранка тогда же сделала запрос, и выяснилось, что Юлия с осени 1913 года перешла на нелегальное положение и в доме отца больше не появлялась. Отец не вынес позора и застрелился.