Триумф графа Соколова - Валентин Лавров

После этого, как заправский обольститель, каким он не являлся, Буня целовал Лушке шею ниже затылка.

Лушке было щекотно и приятно, но она возмущенно трясла могучими грудями:

— Уж такого нахальства позволять не могу!

Делал Буня и подношения: туалетную воду «Цветущая роза», полдюжины прозрачного мыла — «Американское», баночку кольд-крема, а на Лушкин день рождения преподнес роскошное атласное саше — с двойной живописью и за шесть рублей — и еще мягкую подушку.

— Будете себе, Лукерья Васильевна, под головку класть! Или какое другое место. — Буня завел глаза и вздохнул: — Я вашей подушечке отчаянно завидую.

Со всей женской хитростью Лушка назидательно говорила:

— Это только дурочки на любовь до венца соглашаются, а потом всю жизнь слезы горькие льют. Кстати сказать, вы, Осип Борисович, какой веры будете, не иудейской ли?

Буня вздохнул: признаться, он понятия не имел, какой он веры. Правда, по некоторым признакам можно было догадаться, что его мудрый папа Бронштейн позаботился в детстве сделать ему некоторую операцию. Но на этом связи с религиями обрывались.

Так что заслуженный шнифер произнес:

— Если ради вашей красоты, Лукерья Васильевна, так я готов принять христианство, магометанство или даже записаться в самоеды!

Лушка от счастья покраснела, но ничего не сказала, сделала вид, что ложкой мешает что-то в кастрюле.

И хотя больше не было сказано ни единого слова, но как-то решилось, что после окончания рождественского поста Буня примет крещение и сразу же посватается. И было ясно — на этот раз Лушка противиться не будет. Неприступная крепость готовилась к сдаче.

И вот теперь Буня наслаждался жизнью — распивал чаи со своей симпатией и почти невестой кухаркой Лушкой на кухне, пил из самовара крепкий чай и заедал горячими калачами.

Лушка вынула из шкафа хозяйскую бутылку с темной наклейкой — «Какао-Шуа».

— Откушайте себе на здоровье, — сказала с ласковостью.

Буня со всей деликатностью положил короткую и толстую, словно обрубок, ладонь на граненую рюмку:

— Лукерья Васильевна, от ликеров у меня голова болит.

Лушка снова открыла шкаф, вытащила графинчик, налила водки — с верхом. Засмеялась:

— Чтоб жизнь ваша, Осип Борисович, была полной!

Буня поправил:

— Чтоб наша жизнь…

Лушка опять зарделась. Чтобы скрыть смущение, вытянула ликер. Как заведено, поморщилась, назидательно сказала:

— И как это люди пьянствуют…

Буня заверил:

— Относительно меня могу сказать: только за столом, Лукерья Васильевна, желудка и разговора ради.

— Ну, тогда еще по махонькой, — улыбнулась Лушка.

Разговор потек непринужденный.

Лушка хвалила хозяев, рассказала о родственниках в Касимовском уезде и о тетке.

— В Сокольниках живет, в собственном доме под железной крышей — зеленой краской весной сама помогала ей красить, чуть не свалилась. — Рассмеялась. — Себе нынче удивляюсь: смешинка, видать, в рот попала. — Тихо, доверительно добавила: — Тетушка духовную на меня составила, дом, земля и все хозяйство мне завещала. Любит меня.

Буня серьезно отвечал:

— Так вас, Лукерья Васильевна, кто угодно полюбит — пригожая вы да добрая.

Лушка махнула рукой:

— Чего уж там… А тетушка говорит: «Хоть нынче переезжай!» А куда я, одинокая, от господ поеду? С графьями на всех харчах да при хорошем отношении…

Буня вдруг смело взял Лушку за руку, притянул ее к себе и на ухо громким шепотом:

— Откроюсь вам, Лукерья Васильевна, как самой родной душе. Никому не говорил, даже Аполлинария Николаевича, своего благодетеля, не беспокоил. А вам поведую: у меня гро-омадный капитал спрятан.

Лушка, не отбирая руки и не отслонясь, недоверчиво покачала головой:

— И впрямь громадный?

— Большое состояние!

— А что вы для себя не пользовали?

— Причина была. Ну а теперь, если свадьба да жизнь совместная, можно и открыть сокровища.

Лушка вытаращила серые глазищи:

— Это вы, может, кого жизни решили?

Буня успокоил:

— Таких глупостей отродясь не делал и за грех великий считаю. Все досталось по счастливому случаю, без всяких, извиняйте, трупов.

Буня надолго задумался, потом махнул рукой:

— Все вам, Лукерья Васильевна, доложу! Чтоб не сомневались. Приятель верный был у меня — Федька Курбатов. Взял он в августе девятого года кассу страхового общества «Русский Эквибитель». Все чисто сработал, да привратник его личность случайно узнал — в трактире одном обедали. Пустился мой друг в бега, а заклады бриллиантовые и золотые — целый сундучок — мне доверил. Вроде ушел с концами. Год его ждал, второй, третий — нет и нет. А сундочок я надежно спрятал. А недавно событие — старого знакомца встретил. Тот и говорит: «Федька в Тамбове обретался, его там полицейский застрелил!» Так мне все и осталось. У Федьки никого родных-близких нет, сирота. А эта самая «Эквибитель» давно существовать перестала.

Лушка перекрестилась:

— Слава Богу, а то я уже переживала — вдруг дело нечистое.

Буня мечтательно завел глаза:

— Детишек заведем, я их по металлическому делу пущу… По сейфам. Я ведь это дело насквозь знаю, на ноги поставлю.

Лушка замахала руками:

— Это опять по сейфам лазить? Упаси Господи!

Буня обиделся:

— Напрасное подозрение! Такой завод им открою — по изготовлению сейфов и несгораемых касс. Будет называться: «Бронштейн и сыновья». А?

— Милое дело, не в лакеи же или швейцары детишкам идти! Чай, родители им воспитание могут позволить. Ну, Осип Борисович, самовар шумит, давайте чай пить.

Лушка горкой положила на блюдечко варенья крыжовного, насыпала в вазу печенья «Москва» с двуглавым орлом и вафли «Жокей-клуб» с изображением несущейся под всадником лошади.

«Молодые», как их прозвал граф, за чаем обсуждали морозную зиму, явление кометы и международное положение.

Когда Лушка стала по второму разу разливать чай — гостю в стакан, себе в чашку, — между прочего разговора Буня сказал:

— А я ведь, Лукерья Васильевна, на собственном горбу тащил узел с дохой барина на наш этаж.

— Да что ж это так? — удивилась Лушка.

— Лифт испортился.

— Это, конечно, дело электрическое, неверное, — вздохнула Лушка. — А ножки у вас, сударь, не устали?

— Чего там, крепкие, еще носят, — бодро сказал Буня. — Но я таки в тепле сижу, да и бурки справил…

— Замечательные бурки! — восхитилась собеседница.

— Моим ногам тепло, а вон наша консьержка Изольда Константиновна всю зиму на сквозняке. А сейчас еще за механиком гоняется, чинить-то надо лифт.

— Хоть какой-нибудь телефон бы ей поставили. Сняла бы трубку: «Але, дайте срочно механика!» А то вот ушла, а теперь в подъезд любой шельмец войти может, зеркало спереть, что у дверей висит.

Буня пожелал успокоить Лушку:

— Изольда Константиновна обдумала, она троих мужчин поставила на лестнице поглядеть за порядком. Вот они и смотрят.

— Какие такие мужчины?

— Из магазина, ковры развозят.

Лушка выпучилась на приятеля.

— Ковры развозят? — Вскочила из-за стола, крикнула: — Да это небось убийцы, они прокурора украли, сожгли, а нам пепел передали. А коли они нашего графа ждут? Сейчас граф приедет, по телефону звонил.

Заметалась по кухне:

— Что делать? И по телефону в полицию нельзя звонить: барыню перепугаем, а она в интересном положении. Чего сидишь? Беги за городовым.

На шум вошла раздобревшая в талии графиня Мария Егоровна:

— Что у вас произошло?

Лушка завертелась, соображая, как сказать и при этом не испугать хозяйку — в ее положении пугаться никак не возможно, — с дипломатией молвила:

— Барыня, да этот так, промеж нами недоразумение, — ткнула пальцем в ухажера.

Барыня ушла.

Лушка цыкнула на Буню:

— Ну, сто раз повторять? Беги скорей, Аника-воин. В голове одна пружинка, да и та заржавела.

Буня побежал в прихожую надевать только что вошедшие в моду бурки — теплые и легкие сапоги из тонкого светлого фетра с кожаной головкой. Бывший взломщик сейфов красовался в них нарочно, чтобы произвести сильное впечатление на свою пассию.

Лушка шепнула жениху:

— Упаси Господи, не связывайся с бандитами! Пусть сам городовой… — Вдруг, словно сердце женское беду почувствовало, схватила Буню за уши, быстро и крепко поцеловала.

Лушка осталась на верхней площадке, а честнейший из взломщиков сейфов через ступеньку запрыгал вниз — к своей гибели.

Соколов, как и Буня, обратил внимание на низкие широкие сани, стоявшие возле его подъезда. Подумал: «По описанию очень схожи с теми, на которых в ковре увозили похищенного прокурора на смертные муки». И проследовал дальше.