Григорий Шелихов - Владимир Григорьев

По унылому лицу Шелихова Гаврила Романович видел действие своей отрезвляющей речи и охотно продолжал громить ересь, обуявшую человека, которым, по его мнению, могла бы гордиться Россия.

— Америка поделена… Америкой, Григорий, англицы владеют да новоявленная американская штатная республика… даже мы ее признали!.. Да кое-где испанцы еще держатся — этих не будем в расчет брать. Но англицы либо бостонцы беспременно вас сожрут, а Россия, отечество, скажет: «Туда им и дорога, изменникам и предателям отечественного интереса!» Неужели такой памяти добиваешься в потомстве, Колумб росский? — патетически воскликнул Державин, увлеченный собственным красноречием. — Забыл, что и твою державу аляксинскую защищать нужны пушки, солдаты, ружья, амуниция, огнестрельный запас — порох да пули!.. Кто же тебе их даст? Англицы, бостонцы, которым ты и сейчас бельмом в глазу сидишь? Или Россия, отечество, от которого ты отрекся? За англицами стоит король и Англия, за бостонцами — Штаты Американские и их президент… Георгием Вашингтоном зовут, слыхал про такого?

— Слыхивал, — вяло ответил мореход.

Гаврила Романович, сам о том не догадываясь, обнажил все затаенные шелиховские до конца не выношенные думы и одну за другой разбил, растрепал до пустой, как оказывается, середины. Как утопающий за соломинку, мореход ухватился за упомянутое Гаврилой Романовичем имя Джорджа Вашингтона, славного вождя недавней, победоносно закончившейся войны «бостонских» американцев за независимость обрабатываемой ими земли. Смогли же они сокрушить тиранию английских владетельных лордов…

— А как же, Гаврила Романович, разъясните мне, хлебопашцы, ремесленники и купцы на восточной стороне Америки побили генералов и войско английской короны, волю полную и права человеческие себе и потомкам своим завоевали?.. За ними никто не стоял, а отечество ихнее, Англия, мачехой над ними изгалялось…

— На кого равняться вздумал, Григорий! Бостонцы двести лет терпели, силы копили… У них, когда они на мятеж поднялись, пять миллионов народу было, они в армию миллион набрали! — В понимании Гаврилы Романовича Соединенные Штаты Северной Америки, несмотря на признание их правительством Екатерины — в пику Англии, оставались сомнительным продуктом мятежа и измены. — Англия, — говорил Гаврила Романович, — в войне с французами чего только туда не навезла, какие только арсеналы и крепости там не воздвигла — пушки, амуниция, порох! Они изменой сколько добра захватили, выждали время подходящее. Вот чем бостонцы взяли! Только не верю я, чтоб они лучше нашего зажили… Заведутся через малое время и у них дворяне поместные, хуже будут менялы и лавочники, когда в знать вылезут… Помяни мои слова, доживем — сам увидишь!..

Но лицо Шелихова вдруг просветлело, в глазах исчезли напряжение и задирчивая озлобленность. «Переломал ушкуйника», — с удовлетворением подумал Державин. А «ушкуйник», передумывая сказанное Державиным, сделал неожиданный для себя вывод: «Терпеть надо, силу копить, а там видно будет», — и радовался этой мысли, как ценной находке.

— Правильно, — воскликнул он, — вот как правильно сказали, Гаврила Романович!.. На всю жизнь и во всех делах вашим научением руководствоваться буду. Я и сам так думал, но до концов не добирался. Вовек не забуду!

— Нигде, кроме отечества, доли не найдешь, Григорий!.. Ты знаешь, я неправды не терплю… Через то и враги мои, сколь ни ярятся, не в силах меня погубить. Государыня знает, что не лжив язык Гаврилы Державина, и ценит за то, что сама говаривала — «горяч и в правде черт», за то же и к виршам моим снисходит и под защиту всегда берет! — И с плутоватой усмешкой Гаврила Романович, театрально взмахнув рукою в перстнях, проскандировал:

…Снисходишь ты на мирный лад,Поэзия тебе любезна,Приятна, сладостна, полезна,Как летом вкусный лимонад.

— Вот, учись, Григорий Иваныч, — с неожиданной серьезностью сказал Державин. — Подвиги, истинно геройские дела в наше время тоже подавать надо, как вкусный лимонад… Жаль, не слыхал ты, как Александр Васильевич Суворов о победах своих докладывает — ку-ка-ре-ку!

— Перед кем же Суворов кукарекать о своей доблести принуждается? — наивно спросил не искушенный в загадках жизни высоких сфер мореход.

— Перед самой… перед государыней-матушкой! — живо ответил Гаврила Романович и, спохватившись, добавил в пояснение: — Чудак он преестественный, Александр Васильевич, всегда коленце какое ни на есть выкинет… Ничего не поделаешь, братец, не лимонад, так квас подавай!

Гаврила Романович замолк, подумывая, не пора ли на покой. Молчал и мореход, напряженно усваивая столичную мудрость, преподнесенную его государственным другом.

— Завтра по делам своим направишься, Григорий Иваныч? — спросил Державин, вставая с кресла. — Будешь, конечно, перво-наперво добиваться к президенту коммерц-коллегии графу Александру Романовичу. Без его внимания, хоть и расчеркнулся на нуждах твоих Зубов, ничего не достигнешь. Затаскают, замуторят тебя коллежские ярыжки… Один Жеребцов чего стоит — любое дело в чернилах, ежели захочет, утопит. Разве что помилует в благодарность за разыгранное тобой бегство Иосифа от жены Пентефрия, от супруги его, Ольги Александровны… Кстати, знаешь, кто за невежество твое, охальник ты этакий, расплатился? Гайдук Стенька, Степан, ражий малый, карету за заднее колесо удерживал, и девка какая-то, горничной при Ольге Александровне ходила…

И Гаврила Романович рассказал финал, которым закончились неистовства «бешеной мартышки», сестрицы блистательного фаворита Зубова.

— Девке косу обрезали и в деревню замуж за дурака горбатого выдали… За что надругалась над человеком бешеная мартышка, один господь знает! Вот так-то помещики безумные на нас народ подымают! — с брезгливым возмущением воскликнул Державин. — А Стенька этот, когда его барыня приказала сдать в солдаты, ободравши розгами до костей, со двора сбежал, да мало того, — Державин злорадно захохотал, — умудрился к дверям барской спальной — хорошо, она на ключ была заперта! — ножом писульку приколоть. А на бумажке написано: «Молись ключу, курва ненасытная, я же тебе Наталию вовек не прощу». Весь Петербург сегодня знает, чего сестрица Платона Александровича от холуя своего дождалась, а она, перепугавшись насмерть, две недели из комнаты не выходит — везде ей Стенька мерещится. На ночь караульных к дверям спальной приставляет и супругу своему, Ивану Акимовичу Жеребцову, милость вернула — в кровать — тьфу! — к себе укладывает. Всем губернаторам Платон Александрович, разгоревшись за сестрицу самолично указ написал ловить — ищи ветра в поле! — Стеньку этого…

— Такого молодца я бы к себе на Алеуты передовщиком взял на полный пай, — с обычной несдержанностью отозвался Григорий Иванович, припоминая тоскливые глаза и растерянное лицо красивого малого, почти на руках донесшего его до возка.

— А я… я без шуму в солдаты его сдал бы, — охлаждая морехода, внушительно ответил Гаврила Романович. — Пугачевщину не разводи, Григорий… Но пошли спать… Свети, Мишка!

Запахнув полы халата, Державин торжественно прошествовал на покой.

Поглядев на закрытую за ним дверь, Григорий Иванович задумчиво поскреб в затылке и подошел к окну… «Эх, скорей бы отсюда на волю, трудно здесь», — подумал мореход, вглядываясь в огромный занесенный снегом двор, залитый прозрачным светом зимней луны. То ли дело просторы океана, шумящего у берегов Нового Света. Столпились на этих берегах, как суровые воины этой земли, красные горы в черных полосках ущелий и теснин, под белыми снежными шапками. Стоят, грозно курясь вулканическими дымками, покрытые до седой головы вековечными хмурыми лесами, сторожат проходы в глубь заповедной земли от непрошеных пришельцев. Горят над ними несказанные американские зори… раздолье, простор… Эх!

Махнув рукою, Шелихов отошел от окна и бросился на кровать.

Роскошный дворец президента коммерц-коллегии графа Александра Романовича Воронцова находился на правом берегу Невы, на Березовом острове, нынешней Петроградской стороне. В этот дворец, к графу Воронцову, стал собираться с утра Григорий Иванович.

Откушав утреннее кофе, заведенное Гаврилой Романовичем в подражание дворцовой моде, после которого следовало несколько мясных и рыбных блюд обычной барской кухни, Шелихов уже поднялся из-за стола, как неожиданно увидел входящего Альтести.

— С вас куртаж, неотменно куртаж получаю, крез американский! — как бы не замечая удивления Шелихова, затрещал скороговоркой грек. — Вы дом желаете купить, как сказывал мне Гаврила Романович и препоручил подыскать… Готово! Я, как Фигаро у славного французского комедианта Бомарше: «Фигаро тут, Фигаро там» — Альтести там, Альтести тут… Как и он, я не устану твердить: «Золото, боже мой, золото — вот в чем нерв всякого дела». У вас есть золото, господин Шелихов, — Альтести к вашим услугам, и любой дом Северной Пальмиры вы сможете купить через Альтести… Дом я подыскал вам на Васильевском острову, на самом подходящем месте — позади помещения Двенадцати, блаженной памяти государя Петра Первого, коллегий… Хозяйка его, секунд-майора Глебова вдова, после кончины супруга собралась в свою деревеньку на покой переезжать… И цена со всем, что в нем есть — посудой, меблями, коврами, картинами, совсем пустая… — Альтести остановился на мгновение, чтобы проверить впечатление своей речи на сибирском миллионщике, и, пуская в ход для вящей убедительности европейскую колониальную терминологию, эффектно заключил: — Для вицероя[39] российской Америки ничтожная цена. Сто тысяч рублей и мне куртаж пять тысяч…